шаблон.
Этот шаблон и есть социально значимая часть восприятия, которую надлежит
выделить и изолировать.
— Почему я должен ее изолировать?
— Затем, что она целенаправленно уменьшает объям потенциально
возможного восприятия, заставляя нас быть уверенными в том, что реально
существующее ограничено шаблоном, под который мы подгоняем свое
восприятие. Я убежден, что для выживания человечества людям необходимо
срочно изменить саму социальную основу своего восприятия.
— А какова социальная основа восприятия, дон Хуан?
— Физическая определенность, уверенность в том, что мир состоит из
отдельных конкретных объектов. Я называю это социальной основой потому,
что каждый человек прилагает серьезнейшие усилия, яростно пытаясь
удержать свое восприятие мира в общепринятом русле.
— А как же тогда следует воспринимать мир?
— Все есть энергия. Вся Вселенная — это энергия. Должна измениться
социальная основа нашего восприятия, само качество физической
определенности должно стать иным. Нам следует обрести уверенность —
именно физическую уверенность — в том, что не существует ничего, кроме
энергии. Необходимо совершить усилие, достаточно мощное для того, чтобы
изменить русло восприятия, заставив нас воспринимать энергию как
энергию. Тогда обе возможности выбора будут в кончиках наших пальцев.
— Но возможно ли воспитать людей таким образом? — спросил я.
Дон Хуан ответил, что это возможно. Именно этим он и занимается со
мной и другими учениками. Он обучал нас новому способу восприятия, для
чего, во-первых, заставлял нас осознать, что мы обрабатываем результаты
нашего восприятия, подгоняя их под определянный шаблон, и, во-вторых,
усердно подталкивая нас к непосредственному восприятию энергии. Он
заверил меня, что этот метод в значительной степени подобен тому,
который используется для обучения нас восприятию мира повседневности.
Дон Хуан полагал, что западня социального шаблона, в которую поймано
наше восприятие, теряет силу и прекращает работать, стоит только нам
осознать природу принятого нами шаблона, унаследованного от предков без
малейших попыток критически его исследовать.
— Неважно, положительно или отрицательно было значение восприятия
Вселенной как мира конкретных твердых объектов, но нашим предкам этот
режим восприятия был жизненно необходим, — сказал он. — В течение
множества веков мы воспринимали мир именно таким, и теперь в результате
вынуждены верить, что именно таковыми является, — миром, состоящим из
обособленных конкретных предметов.
— Я не могу представить себе мир другим, дон Хуан, — пожаловался я.
— Для меня он, вне всякого сомнения, — мир конкретных твердых объектов.
Тем более, что доказать это ничего не стоит — достаточно один раз
врезаться лбом в какой-нибудь из них.
— Но разумеется, мир вполне предметен. Мы против этого и не
возражаем.
— О чем же тогда ты говоришь?
— О том, что в первую очередь мир является миром энергии, и лишь
потом — миром объектов. Однако, если мы не начнем с предпосылки,
гласящей, что мир — это энергия, мы никогда не обретем способности
непосредственного восприятия энергии. Нас неизменно будет останавливать
отмеченная только что тобою физическая очевидность 'твердости'
составляющих мир объектов.
Аргументы эти были для меня загадочными. В то время мой разум
просто отказывался принимать к рассмотрению какие бы то ни было пути
понимания мира, кроме традиционно привычного. Утверждение дона Хуана и
установки, к которой он пытался развить, выглядели в моих глазах неким
подобием диковинных теорем, которые я не мог ни принять ни отвергнуть.
— Наш способ восприятия — это способ, свойственный хищнику, —
однажды сказал мне дон Хуан. — Очень эффективный метод оценки и
классификации добычи по степени опасности. Но это — не единственный
доступный способ воспринимать. Существует и другой тип восприятия, с
которым я и пытаюсь тебя познакомить — восприятия сущности всего:
непосредственное восприятие энергии.
Восприятие сути всего заставит нас совершенно по-новому понять,
классифицировать и описать мир. И это новое описание будет гораздо более
захватывающим, чем привычное нам нынешнее, а его язык — несравнимо
изощряннее и богаче. Тот более изощренный и богатый язык, о котором