в моих ушах:
— Да, ты — всего лишь пузырек энергии, — произнес он. И хотя я сам
знал это, я почувствовал громадное облегчение.
— Ты паришь внутри одного из неорганических существ, — продолжал он.
— Лазутчик хочет, чтобы ты двигался в этом мире именно таким
образом. Когда он прикоснулся к тебе, он изменил тебя навсегда. Теперь
ты, по сути, один из нас. Если желаешь остаться здесь, просто вырази
свое намерение.
Эмиссар прекратил говорить, и вид тоннеля снова предстал предо мной.
Но когда он заговорил снова, что-то изменилось; я не терял из виду этого
мира и все же мог одновременно слышать голос эмиссара.
— Древние маги научились всему, что они знали о сновидении,
пребывая здесь среди нас, — сказал он.
Я собирался спросить, научились ли они этому всему просто живя
внутри этих тоннелей, но прежде чем я произнес свой вопрос, эмиссар
ответил мне.
— Да, они узнали все, просто пребывая подолгу внутри неорганических
существ, — сказал он. — Чтобы жить внутри них, магам прошлого
требовалось всего лишь сказать о том, что они желают этого. Точно так же,
как для того, чтобы попасть сюда, тебе требовалось только громко и
отчетливо выразить вслух свое намерение.
Лазутчик толкнул меня вновь, давая понять, что я могу продолжить
движение. Я засомневался, и тогда он сделал что-то эквивалентное такому
силовому воздействию, от которого я полетел по бесконечным тоннелям, как
пуля. В конце концов я остановился, потому что остановился лазутчик. На
какое-то мгновение мы зависли; затем мы провалились в вертикальный
тоннель. Но я не почувствовал, что направление движения существенно
изменилось. Что касается моих ощущений, то я по-прежнему чувствовал, что
двигаюсь вдоль поверхности.
Мы меняли направление движения множество раз, но в каждом случае
мои ощущения были похожими. Я начал было уже формулировать мысль о
своей неспособности чувствовать, куда я двигаюсь, вверх или вниз, когда
вдруг зазвучал голос эмиссара.
— Мне кажется, что тебе будет приятнее медленно ползти, а не лететь,
— сказал он. — Можешь также попробовать перемещаться, как паук или муха,
прямо, вверх или вниз, или вверх ногами.
Внезапно я приземлился. Было похоже на то, что из неведомой пылинки
я вдруг превратился во что-то тяжелое, тем самым ощутив почву под собой.
Я не мог больше видеть стен тоннелей, но эмиссар был здесь же и в более
удобном положении, перемещаясь рядом со мной.
— В этом мире тебе не обязательно все время быть связанным
тяготением, — сказал он.
Конечно, я и сам мог это понять.
— Тебе здесь также не нужно и дышать, — продолжал его голос. — И
только для своего удобства ты продолжаешь пользоваться зрением, по
привычке делая это так же, как в твоем мире.
Казалось, что эмиссар решал, продолжать ли ему говорить дальше. Он
прокашлялся в точности как человек, собирающийся начать говорить, и
произнес:
— Зрение — главный источник информации; поэтому сновидящий всегда
говорит о своих ощущениях во сне, пользуясь терминами зрения.
Лазутчик втолкнул меня в тоннель направо. Он был несколько темнее
других. Вопреки моему здравому смыслу, он показался мне более уютным,
чем другие, более мирным и более знакомым. Мой ум пронзила мысль о том,
что я был подобен этому тоннелю, или он — мне.
— Вы уже встречались раньше, — произнес голос эмиссара.
— Что это значит? — сказал я.
Я понял его слова, но не знал, что он имеет в виду.
— Вы когда-то боролись друг с другом и поэтому сейчас каждый из вас
содержит энергию другого.
Я подумал, что в голосе эмиссара слышится злая нотка или даже
сарказм.
— Нет, это не сарказм, — сказал эмиссар. — Я рад, что у тебя есть
среди нас сородичи.
— Что ты подразумеваешь под сородичами? — спросил я.
— Обмен энергией означает родство, — ответил он. — Энергия подобна
крови.
Я потерял дар речи. Я ясно ощутил, как во мне шевельнулся страх.
— Страх — это нечто, несвойственное этому миру, — сказал эмиссар.
Из всего, что он сказал, только это было не совсем точным.
На этом мое сновидение закончилось. Я был так ошарашен яркостью
увиденного, поразительной ясностью и последовательностью сказанного
эмиссаром, что не мог дождаться момента, чтобы рассказать обо всем дону
Хуану. Меня удивило и насторожило то, что он не захотел слушать меня.
Он так ничего и не сказал, но я догадывался, что он считал все
случившееся моим собственным индульгированием.
— Почему ты так ведешь себя со мной? — спросил я. — Ты чем-то
недоволен?
— Нет, я всем доволен, — сказал он. — Дело