Инспектор осмотрел зал. – Здесь происходит несанкционированное эмоциональное взаимодействие. Согласно статье восемьсот пятой, за подобное предусмотрено…
– Чашка чая, – перебила Лисса. – Вам с корицей или с истиной?
Он растерялся. На секунду, но этой секунды хватило. Ведьма подняла ладонь, и воздух дрогнул – не заклинанием, не силой, а присутствием. Из её пальцев потёк свет – тёплый, мягкий, как дыхание костра. Инспектор побледнел. В его глазах отразилось детство: берег, огонь, запах хлеба, мать, зовущая домой. Он опустил оружие.
– Я… забыл, – прошептал он. – Каково это – чувствовать.
Фрик вздохнул. – Добро пожаловать в клуб.
Инспектор ушёл, оставив значок на столе. На нём появились трещины, будто металл не выдержал собственной важности. В зале вновь зазвучал смех – тихий, растущий, как весенний дождь. Люди обнимали друг друга, кто-то плакал.
Случайность выбрался из рук Тии, взлетел под потолок и начал выписывать в воздухе искры. Они складывались в слова: «Дыши». Вся таверна, весь этот подвал, казалось, вдохнул вместе с ними. Мир на миг стал живым, настоящим, невзвешенным.
Рован стоял у стены, наблюдая, как свет касается лиц. Он почувствовал, как ломается внутри что-то старое, что не давало ему смеяться. Лисса подошла, положила руку ему на плечо. – Видишь? Магия не исчезла. Она просто ждала, пока мы перестанем бояться быть смешными.
Он кивнул. – А что теперь?
– Теперь, – сказала она, – нам надо сделать невозможное: убедить Империю, что чудеса – не преступление.
На улице уже собирались люди. Кто-то видел свет, кто-то слышал смех, и теперь вокруг клуба кипела толпа – не агрессивная, а живая, как пламя, которое ищет воздух. Лисса вышла на порог. Небо было низким, облака тяжёлыми, но над ними тянулась полоска света, похожая на трещину между мирами.
– Люди, – сказала она, – нас учили жить по указам. А теперь мы сами пишем свой закон. Он короткий – два слова. Слушайте сердце.
Толпа молчала, а потом кто-то начал смеяться. Просто, по-человечески, без страха. Смех пошёл по улицам, от дома к дому, от души к душе, пока город не стал звучать, как старый инструмент, который наконец вспомнил мелодию.