Когда всё закончилось, старший инспектор еле держался на ногах. – Мы не можем включить это в отчёт, – сказал он. – У нас нет пункта «всё пошло не по плану, но стало лучше».
– Тогда создайте, – ответила Лисса. – Пусть будет хотя бы один настоящий документ в вашей жизни.
Они ушли, пошатываясь, как люди, впервые услышавшие музыку. После их ухода таверна погрузилась в тёплое, довольное молчание. Фрик зевнул. – Ну что, мы только что выиграли войну с бюрократией или открыли выставку сюрреализма?
– И то, и другое, – ответила ведьма. – Но главное – мы вернули людям возможность удивляться.
Рован налил ей кружку эля. – А что если завтра они придут снова?
– Пусть приходят. Вдохновение – как простуда. Если уж заразились, обратно не вылечишь.
На улице гремел дождь, но он не был мрачным. Он казался оркестром, который аккомпанировал ночи. Ведьма вышла на порог и подставила ладони под струи.
– Видишь, – сказала она Фрику, – даже небо тренируется играть по нашим нотам.
– Надеюсь, с чувством юмора, – ответил кот, и из его шерсти посыпались искры.
Когда ночь стала густой, как чернила, Лисса сидела у камина. Она писала письмо – не Империи, не друзьям, а самому миру. В нём не было просьб, только обещание: что смех не умрёт, пока кто-то готов его разделить. Пепелок уснул, свернувшись на полке, светясь мягко, будто фонарь. Рован дремал, опершись на меч. Фрик мурлыкал тихо, почти философски. А Лисса глядела в пламя и думала, что, может быть, чудеса действительно не нуждаются в разрешении – им хватает свидетелей.
Снаружи, за окнами, ветер рассыпал обрывки старых законов, которые уже никому не нужны, и где-то далеко над городом мерцала новая звезда – слегка кривая, немного дерзкая, но безупречно живая.