– Я устала бояться, – ответила чиновница. – Но если я останусь, они пришлют других.
Фрик задумчиво прищурился. – Тогда пусть приходят. У нас скидка на сомнение и кофе с последствиями.
Она улыбнулась впервые за весь разговор. – Если честно, я пришла не предупреждать, а попросить. – Она достала из плаща небольшой конверт. – Это списки тех, кого собираются арестовать за незаконное использование мечтаний. Среди них – ваш мальчик, Нол. Он поёт на улицах. Его песни называют подрывом благоразумия.
Ведьма взяла бумагу. Слова на ней были холодными, аккуратными, как будто писаны рукой человека, давно потерявшего веру в красоту. – Спасибо, – сказала она тихо. – Мы разберёмся.
Когда женщина ушла, Рован спросил: – Что ты собираешься делать?
– То, что всегда, – ответила ведьма. – Спасать непредусмотренное.
Они отправились в город. Улицы были полны плакатов: «Надежда – под контролем! Берегите благоразумие!» Фонари горели ровным светом, слишком правильным, чтобы быть живым. На площади уже стояла сцена, на ней – группа солдат и несколько детей в серых рубашках. Среди них Лисса увидела Нола, всё с той же балалайкой.
Офицер читал обвинение, но мальчик вдруг начал играть. Музыка прорезала воздух, как трещина в ледяной корке. Люди остановились, кто-то засмеялся, кто-то заплакал. Солдаты растерялись. Офицер попытался крикнуть «заткнись!», но слова растаяли в звуке.
Лисса подняла руку – едва заметно. Воздух вокруг сцены задрожал, как вода, куда бросили камень. На миг все увидели – не свет, не пламя, а просто чувство: дом, смех, запах пирога, нежность. Этого хватило. Толпа двинулась вперёд, солдаты опустили оружие.
Когда всё закончилось, Нол стоял посреди площади, а рядом – Лисса. – Вы ведь знали, что я не остановлюсь, – сказал он.
– Конечно, – ответила она. – На это и была надежда.
Рован подошёл, глядя на разорванные афиши. – Империя этого не простит.
– Зато, может, простит себя, – сказала ведьма.