Позже, когда все разошлись, ведьма записала на клочке бумаги: «Имбирь – специя памяти. Даже если добавить слишком много – он согреет». Она сунула бумажку в банку с мукой. Фрик, наблюдавший из-под стола, пробормотал:
– Вот так и начинаются пророчества. С рецепта и доброй глупости.
Лисса усмехнулась. – Возможно. Но если в пророчестве пахнет выпечкой – значит, мир ещё не совсем потерян.
Пепелок вытянул лапы к огню, шепнул: – Главное – не дать ему остыть.
И пламя в очаге откликнулось, вздрогнуло, словно согласно. Снаружи снова падал снег, тихо и упорно, как будто хотел доказать, что тепло можно хранить даже в холоде.
Ночью таверна «Последний дракон» напоминала спящего зверя – в углах дремали отблески свечей, за стойкой тихо посвистывал чайник, а на подоконнике кот Фрик бдительно следил за луной, будто она могла сбежать без предупреждения. Воздух был густым, сладковатым – от имбиря и мускатного ореха, оставшихся после пирогов Тии. Где-то под столом мягко дышал Пепелок, свернувшийся клубком и время от времени выпускавший искры во сне.
Лисса не спала. Она сидела у очага с кружкой травяного отвара и думала о женщинах вроде той, что принесла куклу. О тех, кто носит внутри себя больше памяти, чем может выдержать ночь. Она понимала их – в ней самой было слишком много тихих голосов, не смирившихся с тишиной. Иногда эти голоса отзывались в ложках, в чашках, в трещинах на стенах, как будто мир шептал: я помню тебя, даже если ты забыла себя.
Рован вышел из комнаты, босиком, с усталым лицом. В руках – потрёпанная карта. Он опустился рядом. – Пытаюсь понять, почему Империя хочет вычеркнуть всё живое, – сказал он. – Ведь это требует больше сил, чем просто жить.
Лисса ответила, не поднимая глаз: – Потому что живое непредсказуемо. А страх всегда ищет инструкцию.
Он улыбнулся криво. – Ты говоришь, как философ, который печёт пироги.
– А есть ли другие философы? – усмехнулась ведьма.