Лисса взяла у неё папку, полистала документы. Среди стандартных формулировок вроде «подрыва основ стабильности» мелькали странные приписки: «заметно улыбается», «отказывается от уныния», «подозрительно вдохновлён».
– Они боятся радости, – сказала ведьма. – Это самое заразное из всех чувств.
– И не поддаётся вакцинации, – добавил Пепелок.
Рован сжал кулаки. – Мы должны что-то сделать.
– Уже делаем, – сказала Лисса. – Мы смеёмся.
Она подошла к очагу, бросила туда щепоть сахара, и пламя на мгновение стало золотым, словно мир на секунду вспомнил, каково это – быть добрым.
– Каждый смех – заклинание, – сказала она. – И если его повторять достаточно часто, даже законы начинают хихикать.
Тия засмеялась первой – звонко, искренне, как человек, которому впервые позволили быть живым. За ней Пепелок, потом Фрик, потом сам Рован, неуклюже, с хрипотцой. Смех заполнил таверну, переплёлся с треском огня, с запахом теста, с гулом улицы, пока не стал чем-то вроде музыки.
Даже стены дрожали – от тепла, а может, от того, что впервые за долгое время слышали не страх, а радость.
Когда всё стихло, Лисса сказала: – Вот и всё оружие. Без пуль, без манифестов. Только дыхание и смех.
Фрик кивнул. – И булочки. Не забывай булочки.
Они снова рассмеялись, и в этот момент дверь приоткрылась – в щель заглянул мальчишка, тот самый, что когда-то подметал небо. В руках он держал маленький фонарь.
– Я принёс вам свет, – сказал он. – Чтобы вы не устали.
Лисса взяла фонарь, внутри которого мерцало пламя – не простое, а живое, будто отклик сердца.
– Спасибо, – сказала она. – А ты куда?
– Домой. Там мама плачет. Я хочу ей рассказать, что ведьмы не злые, просто у них слишком добрые коты.
Фрик фыркнул, но промолчал, лишь хвост его дрожал, выдавая смущение. Ведьма нагнулась, поцеловала мальчика в лоб.
– Иди. Но не верь тем, кто говорит, будто чудеса – это преступление. Они просто забыли, каково это – удивляться.