– Может, отпустим его? Пусть подумает.
– Он не умеет думать без инструкции, – прошептала ведьма.
Мортен достал документ. – Вы арестованы за подстрекательство к чудесам.
– Это звучит почти как комплимент, – улыбнулась Лисса. – Спасибо.
Солдаты двинулись вперёд, но вдруг лампы вспыхнули, и из огня в очаге выросли фигуры – дымные, танцующие, сотканные из света. Это были образы тех, кого арестовали: они улыбались, подмигивали, будто говорили – «мы здесь». Солдаты остановились, один даже перекрестился.
– Что это? – спросил Мортен.
– Память, – ответила ведьма. – Её нельзя арестовать.
Тишина стояла густая, как тёплый мёд. Потом кто-то из солдат снял шлем, положил его на стойку и тихо сказал:
– Моя сестра тоже была в списке. Я… устал делать вид, что этого нет.
Мортен повернулся к нему, но уже поздно: волна чего-то живого, неуправляемого прошла по залу. Люди начали шептать, вспоминать имена, и от каждого слова в воздухе рождались искры. Ведьма посмотрела на это всё и вдруг поняла – магия возвращается не потому, что её позвали, а потому, что перестали в неё не верить.
Она посмотрела на Мортена, сказала спокойно:
– Вот, Клавдий. Это и есть наш профсоюз. Живые.
Он молчал. Бумаги выпали из рук, перо треснуло пополам. За дверью завыли сирены, но никто не двинулся. Мир, казалось, на мгновение замер, прислушиваясь к собственному дыханию.
Так начиналась новая глава – не войны и не мира, а смеха, который не требовал разрешения.
Дождь усиливался, будто небеса пытались смыть с улиц слишком много накопленного страха. В таверне «Последний дракон» воздух был тёплый и пах дымом, сдобой и той нервной надеждой, что появляется, когда понимаешь: точка невозврата осталась позади. Лисса стояла у окна, наблюдая, как капли стекают по стеклу, соединяясь в длинные линии, похожие на письмена, которых никто не учил читать. Она устала, но внутренне светилась – как уголь после пожара, который ещё помнит, что значит гореть.