положено выписывать разрешение через главврача, но он сейчас в отпуске, так что идите. Вам на второй этаж. Дежурной сестре скажете, что мы разрешили доступ.
— Девушки, я ваша должница! — только и сказала я.
— Да ладно вам, — мило улыбнулись они, возвращаясь к занятиям, прерванным моим появлением.
Я поднималась на второй этаж, мысленно отмечая великолепную отделку стен, дорогие ковровые дорожки на лестницах, витражи в огромных, стилизованных под готику окнах. Возле двери в реаниматологическое отделение в широкой керамической кадке росла пальма-монстера, стояли кожаные кресла, стеклянный журнальный столик с какими-то рекламными проспектами.. И везде этот аромат цветущей яблони! Шикарная, однако, больница. Явно строена и оборудована не на государственные гроши. Как Наташе удалось положить Авдея именно сюда?
Впрочем, это неважно. Важно то, что, возможно, через несколько минут я наконец-то увижу его.
Кстати, дежурной сестры нет, и останавливать меня некому. Я бесшумно иду по длинному полуосвещенному коридору (кажется, именно его я видела в своем магическом кристалле?), мелькают таблички на дверях: “Ординаторская”, “Процедурный кабинет”, “Операционная”, “Компьютерная диагностика”, “Биксовая”… Но я отыскиваю палату 212.
Вот она. Как раз напротив — небольшой светлый холл, с креслами, телевизором, книжным стеллажом, чтоб больным было чем скрасить свое бытие. Холл тоже пуст. Как нарочно, ни одного человека рядом. Ведь это так неделикатно — без приглашения входить в палату!
И вдруг… Ну почему бы не случиться в моей повести какому-нибудь “и вдруг”! Дверь палаты распахивается сама.
И изумленно-возмущенными глазами на меня смотрит медсестра.
— Что вы здесь делаете?!
— Я… к больному. Меня пропустили, дали разрешение там, внизу.
— Да? Фамилия?
— Моя?
— Больного, конечно!
— Б-белинский. Авдей Белинский. Лицо медички светлеет.
— А, Авдей Игоревич, писатель! Он сейчас на перевязке. Вы посидите здесь в холле, подождите. Это минуть двадцать.
— Спасибо!
— Да за что? — удивилась медичка и пошла в таинственную “Биксовую”.
Да за то, что он жив и сейчас будет здесь! Вам этого счастья не понять!
Я заставила себя сесть в кресло, взять в руки “Космополитен” трехгодичной давности. Ну успокойся немедленно! Ну не похитят же его прямо из перевязочной! Да если бы и рискнули… нить его жизни все равно при мне. Я его никому не отдам!
…“Двадцать минут” явно истекли, я отложила журнал и вознамерилась ринуться в перевязочную, отбросив всякие этические принципы. Раскрыла сумочку, надо хоть посмотреть, на размазалась ли помада, да где же это клятое зеркальце, вечно ищешь по всей сумочке, оно как проваливается…
— Здравствуй, Вика.
Как все, оказывается, просто…
И то, что мы обнимаемся и целуемся прямо в больничном холле, можно, конечно, назвать сентиментальностью.
Только мы это называем иначе.
— Как ты похудел, они превратили тебя в скелета, бедный мой!
— Вика, я люблю тебя.
— Я знаю.
— Я лежал в коме и все думал, как тебе это скажу…
— Получилось неплохо. Наконец-то я тебя вижу.
— А я — тебя… Это случайно не твоя сумочка валяется на полу?
— Какая сумочка? А, да, точно моя. Черт с ней, пусть валяется, я не могу от тебя оторваться. Просто приклеилась, и все. Знаешь, мне ведь было так страшно за тебя, и столько всего произошло, но это потом, потом. Как я люблю тебя! Знаешь, ты удивительно красивый. Что это на тебе за костюм?
— Да это пижама!
— Правда? А тебе идет.
Вот тут надо слегка разрядить обстановку. Вытереть слезы и засмеяться — облегченно и немного виновато. Усесться в кресло, точнее, это он садится в кресло и устраивает меня на своих коленях, несмотря на протесты с моей стороны типа “да тебе же, наверно, нельзя, да как же твои переломы”…
— Мне теперь все можно, — смеется Авдей и вжимает голову в мое плечо. — Не могу тобой надышаться. Ты пахнешь ветром, нет, правда, полевым ветром с полынью и васильками!
— Фантазер, — я ерошу губами прядки коротких, недавно отросших волос у него на макушке. — Я просто пришла с улицы и принесла с собой…
— Свободу! — азартно подхватывает любимый. — Теперь я имею полное моральное право сбежать из этой жуткой клиники. Я здоров, полон сил и вполне определенных желаний, а самое главное — ты со мной, любимая.
Я слушаю эти упоительные слова, а мои губы отыскивают на его темени и затылке страшные, едва поджившие рубцы. Милый мой, как тебе было больно…
— Коряво меня подштопали, да? — пытается шутить Авдей и заглядывает мне в глаза. — Разлюбишь такого некрасивого?
— Дурачок. Я тебя вылечу. Ты