Двадцать жизней
Теперь я все-таки еще немного приторможу перед стартом физики и эзотерики и расскажу о том, как я пришел к нынешнему взгляду на мир. Можно считать это заменой классическому обзору литературы и мнений предшественников. Структурировать его я буду не по философским категориям, а по тому, в каком порядке я сталкивался с ними в своей жизни. Соответственно менялось и мое собственное представление о жизни. Можете себе представить, что это произошло целых двадцать раз. И в конце концов я пришел к такому представлению, которое объединяет в себе все эти двадцать. Но начнем с начала.
Мое отношение к жизни менялось со временем, причем осмысление жизни всегда играло очень важную роль при выборе конкретных занятий. Те дела, которые приходят ко мне по обстоятельствам, а не сложились у меня внутри, доставляют мне внутреннее страдание, мне плохо от них.
Я занимался в жизни многими вещами, и не очень в них преуспел. То есть, я всегда осознавал суть своей деятельности – научной, художественной, педагогической, коммерческой – с интересом начинал ею заниматься, но не мог довести до стабильного процесса. Это довольно печальная для жизни картина, и никакого глубокого смысла в ней не видно. Смысл виден только в том, что я смог соединить в себе общие знания и практические ощущения от очень большого количества вариантов жизни человека. Можно сказать, получил энциклопедическое представление о разных сторонах человеческой жизни. Кому-то это может показаться поверхностным знанием жизни, но опыт показывает, что многими знаниями и умениями я обладаю практически на профессиональном уровне. Хоть и не могу применить их в должной мере на практике.
Зато могу обобщить свои ощущения в объединенном мировоззрении, которое и стараюсь описать в книге.
Итак – моя жизнь как поиск смысла жизни.
Жизнь как ожидание
В самом начале, в детстве, моя жизнь представлялась мне как ожидание. Думаю, у большинства людей от детства остались более содержательные воспоминания и более яркие впечатления. Для кого-то это наслаждение, приключение, может быть, страдание. В любом случае, это то, что происходит «сейчас», является конкретным содержанием жизни. Мне конкретное содержание моей жизни всегда казалось недостаточным. Скучным, неинтересным, детским, чужим. Я всегда ждал чего-то большего и лучшего, что со мной произойдет потом.
Это психологическая вещь, тут сработали личностные механизмы, не буду сейчас в это углубляться. Суть в том, что я пытался разобраться, что же меня ожидает, почему, и как оно устроено. И так как рос я в научном городке, то первая картина мира, которая у меня сложилась, была естественнонаучной.
Жизнь как познание
В науке основной смысл жизни – познание окружающего мира. Это касается и каждого человека, и всего человечества. Это аксиома научного мира – что мир сам по себе механически развивается, и люди в нем механически существуют и выполняют функции до тех пор, пока не достигают своего высшего состояния – интереса к познанию. И вот эти познающие – собственно настоящие люди, которые существуют осознанно. Все остальные просто барахтаются в спонтанно развивающемся материальном мире, не дойдя еще до высшей стадии.
Жизнь как познание красива и благородна. Она воспета научными фантастами 60-70-х годов. Она питалась бурным развитием науки первой половины ХХ века, когда было сделано много фундаментальных открытий, продвинувших человечество очень сильно вперед в технологии и в понимании мироздания. Казалось, что и дальше наука будет развиваться так же быстро, все больше людей будет в нее вовлечено, и это станет основным и самым интересным занятием человека.
У нас в школе был очень хороший учитель физики, Владимир Шелест, так что у меня сложилась очень четкая физическая картина мира. Он показал нам и красоту фундаментальных законов, и хитрость их применения в практических примерах. Мы читали университетские учебники по термодинамике и наблюдали за следами грязи на штанах при хождении по лужам. Мы высчитывали скорость падения капель дождя и делали полугодовые лабораторные работы в институтах Академии наук.
В результате я очень хорошо понимаю, что и как происходит в мире с точки зрения науки. Я могу правдоподобно объяснить себе и окружающим практически любое явление – обычное или удивительное. Более того, насчет явлений, которые я не могу объяснить, у меня обычно есть четкие критерии правдоподобности предлагаемых другими объяснений. Сейчас это касается даже достаточно интуитивных и «ненаучных» областей, но уже в школе я хорошо усвоил критерии научности теории.
Всякий опыт и объясняющую его теорию можно считать научными, если выполняется три признака: независимость, повторяемость, предсказуемость.
Касательно жизни человека физическая картина мира также дает определенные рекомендации и прогнозы, которые заключаются в том, что умные побеждают глупых, порядок лучше хаоса, в целом все развивается от хорошего к лучшему, и главное в деле – осмысленность и свобода выбора.
Я честно пытался придерживаться таких установок, однако реальная жизнь не очень-то им соответствовала.
Во-первых, я заметил, что жизнь не ограничивалась физикой и вообще, познанием. И даже мои одноклассники, в школе ведущие себя вполне в рамках научной парадигмы, за пределами школы занимаются кучей интересных дел, выходящих за рамки «независимости-предсказуемости-повторяемости». У меня жизнь за пределами школы, отношения со сверстниками (и сверстницами) не складывалась.
Во-вторых, я все не мог найти свое любимое дело, свой научный интерес, без которого можно только учиться, а жить в науке бессмысленно.
В-третьих, я послужил в советской армии, где о научной парадигме вообще никто не слыхал. После армии стал активно искать свое место в жизни, сменил еще три института, стал интересоваться историей и философией.
По истории я зачитывался Львом Гумилевым. Мне понравилась его концепция истории человечества, как последовательности отдельных этносов, проживающих вполне определенный жизненный цикл. Схема одна, ограничена по времени и в пространстве, напоминает человеческую жизнь: молодость, зрелость, старость. Как и у людей, содержание жизни у этносов отличается, но объяснить логически эти отличия трудно, они сходны с различиями в характерах людей. Позже я понял, что теория Гумилева представляет собой даосскую философию пути в применении к судьбам народов.
Жизнь как желание
Мне надоело изучать физику. Чистая теория вызывала у меня восторг в той мере, в которой мне хватало сил ее понять, а по мере углубления в специальность мне становились все менее интересны технические подробности. Интерес к истории остался на уровне чтения книг с неординарной трактовкой событий. Возник интерес к компьютерам, алгоритмам, управлению.
При этом я осознал и удивился тому, что мне по-прежнему не удается найти свою тему в науке, а также у меня все нет друзей, компании, любви и девушки. Я стал разбираться, почему все это есть у окружающих меня людей, что я делаю не так как все, и что вообще я делаю.
Я рассуждал о мотивах поведения людей и заметил, что большинство людей занято просто переживанием своих ощущений и особенно не задаются вопросами, зачем они что-то делают. В лучшем случае у людей возникал вопрос, почему что-то происходит так, а не эдак, можно сказать, научное любопытство. Мне же всегда было важно, зачем я занимаюсь чем-то, и зачем другие люди желают того, что они делают. Мне хотелось видеть в любом деле некий высший смысл, выходящий за рамки простого выполнения задачи.
Смысл моей жизни я видел в познании, поэтому меня привлекали чисто фундаментальные науки. Любые прикладные задачи казались мне недостойными внимания. Конечно, такая позиция подогревалась научным окружением, где все боролись за чистоту научного поиска. Но было в этом и мое собственное глубокое убеждение.
Совершенно неожиданно я обнаружил, что для большинства людей основным ответом на вопрос «зачем?» было просто «мне так хочется». То, что люди живут желаниями, что личные желания являются главным обоснованием – это было для меня неожиданностью. Разговоры с друзьями у костра на Телецком озере на Алтае были для меня поворотной точкой. Стас говорил, что ему нужно и то, и другое, и третье, и он не знает, как это все совместить. А я говорил, что мне в общем, ничего не надо от жизни, и считал это своим преимуществом.
Я осознал, что сам ориентировался в своих поступках на некое общее представление о правильности и необходимости, которое объективно существует независимо от действий людей. Но я находил все меньше подтверждений тому, что такое представление существует, и стал уже более осознанно искать, чего же хочу я, каковы мои собственные желания.
На тот момент спектр моих желаний не выходил за рамки научно-технического мира, и даже интерес к компьютерам на фоне физики казался мне довольно экстравагантным. Мне вдруг стали интересны появившиеся тогда персональные компьютеры и вообще алгоритмы, управление и через некоторое время искусственный интеллект. Я перевелся с физического факультета в Новосибирске на факультет кибернетики в Москве.
Жизнь как система
Открытием для меня стали книги Валентина Турчина, физика, кибернетика и диссидента. Еще в СССР мои родители заполучили распечатку его книг, а затем в США подружились и общались с самим Валентином Федоровичем. Я подробно изучал его книги, живя в Иерусалиме.
Его книга «Феномен науки» рассматривает всё происходящее на свете как системы, управляющиеся по определенным законам. Одним из основных понятий его теории является «метасистемный переход», фактически принцип «перехода количества в качество», но очень детально разработанный с точки зрения кибернетики. В частности, Турчин рассматривает в качестве элементов системы не предметы, а определенные функции, например, управление положением, движением, раздражимостью, рефлексами, ассоциациями и, наконец, мышлением.
Его книга «Инерция страха» описывает модели построения общества, в частности, демократического и тоталитарного. В конце он делает интересный вывод: идеально управляемое общество должно быть многоуровневой системой, где на каждом уровне люди взаимодействуют лично в очень малых группах, а интересы низших групп учитывают их отдельные представители. Турчин, видимо, считал эту схему управления демократической, но если хорошенько подумать, то это иерархическая патриархальная феодальная система.
Придя к такому парадоксальному выводу, я еще раз убедился, что с научной парадигмой что-то не так, и стал копать дальше. Я покупал и читал много книг по истории, ходил на открытые лекции по истории в МГУ.
В русском магазине в Женеве я нашел книгу «Иерархический человек» Валерия Чалидзе, тоже физика и диссидента. Автор рассматривает поведение живых существ и человека как результат действия их воли к выживанию, а также стремления занять определенное положение в иерархии. Под волей Чалидзе подразумевает просто желание что-то делать в свою пользу, контролировать ситуацию, осознанно или не осознанно, управлять своей жизнью. На примитивном уровне это просто физическая сила. Естественно, группы людей и других существ в результате проявления воль распределяются по иерархиям, причем по разным, с разными критериями. Взаимодействие этих иерархий, взаимодействие различных воль, возникновение и проявление различных автоматизмов увеличения объема воли – все это создает психологический и общественный мир человека. По большому счету, это очень широко развернутая и проиллюстрированная «теория разумного эгоизма».
При всей механистичности этого подхода, он мне понравился тогда и продолжает нравиться сейчас тем, что четко описывает механизмы того, что при другом подходе может показаться туманным, загадочным, интуитивным или художественным. При этом, Чалидзе нигде прямо не опирается на материализм. В промежутках между его алгоритмическими построениями вполне могли бы уместиться представления об индивидуальности, творчестве и духовности.
В это время мне пришло в голову все-таки ознакомиться с классической западной философией. Особого энтузиазма она у меня никогда не вызывала заумностью своих рассуждений и общей неясностью цели. Попытавшись читать Гегеля и Канта, я удивился, почему они так долго и нудно пытаются найти некое нечто, что заменило бы понятия души, Бога и духовной сущности, но называлось бы по-другому, более «материалистически». Уснув недалеко от начала «Критики чистого разума», я больше всерьез к этой теме не возвращался.
Больше мне понравились новые европейские философы: Шопенгауэр, Кьеркегор, Шестов, которые рассказывали о тщетности поиска общей мировой системы, ограниченности чисто научного познания и намекали на то, что человеческая жизнь определяется собственно самой личностью человека. Но говорили они об этом как-то не очень весело, и мне захотелось все-таки найти позитивную систему жизни. Поэтому я в третий раз бросил учебу (это было в Бостоне) и уехал в Израиль собирать апельсины в киббуце.
Жизнь как свобода
В Израиле, однако, ни одного апельсина мне собрать не довелось, потому что, попав в Иерусалим, я нашел там достаточно других интересных дел. Главным в них было то, что я наконец-то решил твердо делать только то, что мне действительно хочется. Собственно, еще в Москве я осознал, что желание заниматься наукой было навязано мне окружением. Это скорее было желание соответствовать окружающему миру, иметь место в нем. Внутренне же мне хотелось какого-то творчества, свободы, поисков и приключений. Ощущение это появилось у меня почти сразу после советской армии, когда я обнаружил, что людьми движут желания. Я начал понимать тогда, что физика – не мое истинное желание, но мне понадобилось еще четыре года и два института, чтобы дать себе волю отказаться от научной схемы и попытаться отдаться желаниям.
Я позволил себе отказаться от планирования будущего, от постоянной осмысленной работы, учебы, места жительства. Работал маляром, искал интересные проекты, знакомился с людьми, ездил по стране. Читал все подряд, рисовал на всем вокруг, фотографировал красоты, смотрел дурацкие фильмы и без цели болтался по городу. Писал записки, рассказы и размышления.
И я получил это ощущение – что я делаю то, что хочу. Или не делаю ничего, если ничего не хочу. Израиль очень располагает к безделью и расслабленности, и я пользовался этим насколько мог. Если я мог ничего не делать и ни к чему не стремиться, то ни к чему не стремился и ничего конкретного не делал. Я почувствовал, что время наконец-то остановилось. Оно перестало бежать куда-то, перестало быть постоянно направлено от моего неустроенного прошлое в желательно более организованное и осмысленное будущее.
До этого я все время чувствовал, что должен соответствовать некоему осмысленному процессу, должен постоянно делать какие-то определенные полезные дела – учиться, работать – чтобы продолжать жить. В Израиле я почувствовал, что живу независимо от того, делаю я что-нибудь полезное или нет. Если я просто сижу на балконе и смотрю на деревья, то моя жизнь от этого не прекращается. Она никуда не движется, но она есть, я ее чувствую. Это то чувство, ради которого люди становятся дауншифтерами, выходят из городской беготни в размеренное курортное существование. Но дело не в городе или курорте, а в ощущении времени, в ощущении себя по отношению к времени.
Современный стиль жизни напоминает быструю реку, в которой человек старается все время держаться в струе течения, и при этом успевать реагировать на проплывающие мимо пейзажи, события и предметы. Время течет из прошлого в будущее. Прошлое у нас за спиной, и чтобы на него посмотреть, нужно отвлечься и обернуться. Будущее впереди, но оно не определено, так что перед глазами нет никакого четкого образа. И только небольшой пятачок прямо под ногами – ближайшее настоящее – более или менее отчетливо можно разглядеть.
Спокойное время, которое я ощутил в Израиле – это архаичное восприятие времени, которое свойственно людям, живущим традиционным укладом. Так жили в Средневековье, в другие архаичные периоды цивилизаций, так отчасти продолжают жить в далеких деревнях или в далеких экзотических племенах.
Человек ощущает себя в центре воспринимаемого мира. Время не движется, вокруг чистая статика. Будущего нет в этой картине, нет этого белого зыбкого пятна, в котором все равно ничего не разберешь, но кажется, что там есть что-то определенное. У традиционного человека мир состоит из настоящего и прошлого, которое окружает его со всех сторон. Настоящее – под ногами, ближайшие произошедшие события – вокруг, более старые события – подальше. Какие-то события связаны с какими-то другими, но не все и не обязательно. Многие вещи интересны и содержательны сами по себе, независимо от хронологической последовательности. Будущее же – это просто следующее дело, оно появляется ниоткуда и сразу оказывается настоящим.
Такое ощущение времени возникло у меня, когда я сбежал от городской суеты, а словесное описание этого я нашел у Д. С. Лихачева. Он пишет, что средневековый человек воспринимал прошлое впереди себя, как развернутую летопись. Последние события – ближе всего к нему, сзади списка, задние. Давнишние события – передние, далеко впереди. А человек сидит на месте и смотрит на эту летопись.
Поэтому на планете Киндза-дза галактики Плюк спрашивали: «Это твое заднее слово?»
Для меня это было ощущение свободы, но это статичная свобода, свобода воспринимать, а если и делать, то что-нибудь, незначительно выходящее за рамки существующего мира. Убирая будущее из картины мира, мы даем себе свободу жить настоящим моментом, но мы лишаем себя свободы строить этот мир по своему желанию, отменяем возможность серьезно менять правила игры. Мы просто принимаем все, что накатывается на нас неизвестно откуда.
Жизнь как традиция
Там же в Израиле мне представилась возможность более конкретно изучить жизнь с таким добровольным отказом от свободы ради определенной системы ценностей, причем явно нематериальных – еврейский религиозный уклад жизни. Интересно, что результат такого идеалистического отношения к миру оказывается на удивление материалистичен – евреи богаты, веселы, стабильны. В отличие от христианства, которое призывает к страданиям, иудаизм кажется ответом на вопрос – как жить, чтобы жить счастливо.
Конечно, дальнейшее знакомство с иудаизмом и израильской действительностью показало, что ограничений в практической жизни как-то слишком уж много, а в священных текстах и их толкованиях слишком много неувязок. В общем, правоверным иудеем я не стал.
Я попробовал понять каббалу, но оказалось, что это не так-то просто, потому что в нумерологии очень много технических подробностей, которые совершенно невозможно представить себе наглядно. Мне понравилась идея о том, что духовный мир имеет многослойную структуру сфирот, которые каким-то образом связаны с душевными свойствами человека. Но как-то слишком это абстрактно, не вызывает никаких эмоциональных ассоциаций. Каббалисты утверждают, что все абстракции становятся понятны, если ведешь жизнь правоверного еврея и выполняешь все 613 заповедей, но к этому я не был готов.
Впрочем, одно из основных положений каббалы имеет очень понятный и человечный характер, может быть, даже слишком человечный. Каббала утверждает, что материальный мир построен для радости и наслаждения человека. И, соответственно, смысл жизни человека – это получить максимум удовольствия от жизни. Конечно, это не гедонизм в чистом виде, и не проповедь общества потребления, потому что высшим наслаждением каббала считает постижение Бога и следование Его заповедям. Так что, в конце концов все сводится к тому самому традиционному укладу жизни и религиозным ритуалам. Но исполняются эти заповеди радостно, с удовольствием.
В 18 веке такое отношение к жизни проповедовал раввин и каббалист Бааль Шем Тов. С него начался хасидизм, ветвь иудаизма, которая сейчас стала чуть ли не основной. Учение Бааль Шем Това сохранилось в притчах и афоризмах и напоминает мне учения Христа и Лао-Цзы.
Жизнь как стремление к духовности
Естественно, мои поиски не могли пройти мимо христианства. Сейчас я понимаю, что христианство для меня состоит из двух слабо связанных между собой частей. С одной стороны – религиозная практика: молитва, посещение церкви, общение с другими верующими, изучение многочисленных христианских текстов. И главное – собственно сама вера, принятие христианских догм как истины и следование им в жизни. Эта сторона христианства довольно долго мне была не близка и не интересна.
С другой стороны – христианские тексты, мировоззрение, философия, исторические параллели. Именно это было для меня интересно в христианстве, и изучению этой стороны религии я отдал довольно много сил.
Еще в Москве я внимательно прочел Евангелие, а в Иерусалиме оказался прямо на месте действия. Это позволило мне узнать и почувствовать не столько религиозную догму христианства, сколько жизнь и учение Христа самого по себе. То, что говорил Иисус, мало связано с тем, что потом додумали отцы церкви, и это, в общем, довольно человечная и разумная позиция. Прямую связь с Богом и любовь к ближнему проповедовали тогда многие иудеи, в частности, ессеи, в общине которых предположительно Иисус провел несколько лет.
Я практически пословно изучил все четыре Евангелия, Послания апостолов, искал в них параллели с иудейскими реалиями и Ветхим заветом. В этом мне помогали многие хорошие книги и люди. Особенно удивила меня книга бывшего советского диссидента Михаила Хейфеца «Суд над Христом», где он суммирует исследование израильского юриста о сути произошедшего между Христом, Пилатом и Синедрионом, и приходит к выводу, что Синедрион хотел уговорить Христа отречься от своей проповеди, чтобы выслужиться перед римской властью. Иуда был послан к Христу, чтобы на ухо шепнуть ему об опасности, а вовсе не поцеловать и предать. Христос же, в духе советских диссидентов, отказался сотрудничать с коллаборационистами, за что Синедрион на него обиделся и отдал Пилату.
Был ли Иисус Богом или просто талантливым проповедником – в конце концов я решил для себя, что ответ на этот вопрос не имеет смысла сам по себе, а полностью определяется тем, как кто относится к сути его учения. Его существование как человека исторически вполне вероятно и подтверждается некоторыми деталями из Евангелий. Воплощение высшей духовной сущности в виде человека допускается эзотерической доктриной.
В любом случае, именно Иисус дал толчок поиску индивидуальной связи личности с высшим миром, в то время как в древние времена люди ощущали себя только как коллектив и в практической жизни, и в общении с духовными сущностями.
Однако претензии религии на руководство людьми на пути к духовности не подтверждаются жизнью и словами Христа. Церковь – это социальная, экономическая и политическая структура, самая старая существующая на сегодняшний день транснациональная корпорация, и основал ее, конечно, не Христос, а апостол Павел, в прошлом Савл, то есть Шауль, еврей из фарисеев, гонитель первых учеников Христа.
И по сей день религиозная практика содержит слишком много чисто земных корыстных элементов, а результат «духовного роста» совершенно неясен.
Впрочем, гораздо позже, оказавшись в Москве, мне удалось чуть-чуть прикоснуться к христианской практике благодаря моей двоюродной сестре Наде. Будучи давно и глубоко воцерковленной, она познакомила меня со своими друзьями, в том числе священниками. Их серьезная открытая вера, сочетающаяся с активной жизненной позицией, честной и доброжелательной деятельностью стали для меня примером «православия с человеческим лицом».
Впрочем, самому мне не удалось почувствовать то божественное присутствие, которое является главным в жизни каждого истинно верующего – православного, иудея или мусульманина. Мое стремление к духовности не привело меня ни к каким новым ощущениям – духовным, социальным, жизненным. Поэтому для меня главными все-таки остались поиски философских рассуждений, идей и фактов.
Духовная часть христианства непосредственно примыкает к эзотерической доктрине, которую я и принялся изучать, еще живя в Израиле.
Жизнь как тайна
Параллельно с иудаизмом и христианством я стал изучать китайские мудрости. В той же библиотеке Иерусалимского университета, где я штудировал Турчина и кибернетику, нашлись и книги Конфуция, Лао Цзы и их последователей.
Конфуций считает мир стройной системой правил, которым люди могут следовать и таким образом жить в довольствии. Лао Цзы идет дальше, утверждая, что эти правила невозможно сформулировать и, более того, для разных людей из них следуют разные выводы. Так что, задача каждого человека – внимательно следить за знаками, которые посылает ему судьба, и следовать своему индивидуальному пути. Излишнее стремление к цели отдаляет от нее, излишний внешний порядок ведет к внутреннему хаосу.
Остальные китайские мудрецы также советовали поменьше действовать, и побольше наблюдать. Мир оказывается большой загадкой, которую невозможно отгадать, тайной, которая никогда не покажет себя полностью, но даст множество интересных впечатлений.
Я читал и древние тексты, и современные размышления на тему. Очень мне понравилась книжка «Дао Винни-Пуха», в которой даосизм излагается на примере «жизненных принципов» моего любимого персонажа – Винни-Пуха.
Декларативный отказ от наличия системы в мире показался мне самым честным способом принять неуспешность попыток эту систему найти, и продолжает казаться по сей день. Можно сказать, что я продолжаю придерживаться «философии пути», хотя, конечно, про то, как устроен этот путь, у меня есть много соображений, о которых Лао Цзы не говорил.
В частности, опытным путем я многократно проверил, что если я пытаюсь практиковать «бездействие» и «отдаться потоку жизни», то этот поток медленно, но верно заносит меня в такой внешний водоворот и внутренний тупик, которые мне не подходят ни по каким самым даосским понятиям, так что приходится очень по-человечески из них выбираться и все-таки начинать действовать.
Так что, под даосским бездействием я все-таки решил понимать внутреннее состояние, а не конкретный образ жизни. Кроме того, вероятно, проповедь бездействия полезна тем, кто погружен в прагматическую деятельность. Для меня же учиться бездействию было все равно, что продавать воду рыбам.
В книге целителя Сергея Лазарева «Диагностика кармы» я нашел прямолинейное описание связи между жизненными ситуациями, телесным здоровьем и потусторонними задачами и причинами. Без отсылок к традициям, просто причина – следствие. На бумаге все казалось очень просто, мне хотелось применить эти знания на практике и решить с их помощью свои жизненные проблемы. Вопрос был только в том, что Лазарев пишет о проблемах со здоровьем, а их у меня практически не было. Были остатки заикания, были расстройства кишечника, была общая слабость мышц. Но к таким расплывчатым проблемам у Лазарева комментариев я не нашел. Его указание просто молиться не находит у меня отклика в душе, а его призыв к принятию и любви я принял, правда считал, что и так отношусь к окружающим достаточно чутко.
Я покупал разные книги по эзотерике и старался нащупать форму той тайны, за которой прячется истина. Каббалистические сфироты, даосское древо жизни, закон синархии Шмакова, описание высших арканов Таро – чего только я не просеял через свои мозги, пытаясь найти подобие между всеми этими системами, которое указало бы мне на некую общую для всех истину. Подобие угадывалось слегка, форма виднелась довольно расплывчатая.
Пробы телесных практик – йога, рейки, массаж – давали один результат. Люди чувствуют мою сильную энергию, я не чувствую ничего. Гипноз не действует. Алкоголь, табак, трава не дают измененного состояния сознания.
В общем, тайна бытия оказалась мне очень интересна, но совершенно закрыта. Так что, я продолжал заниматься тем, что мне в тот момент открылось в жизни и очень меня занимало – творчеством.
Жизнь как творчество
Творческие ощущения начали возникать у меня еще во время учебы в Новосибирске. В Москве я пытался делать короткие письменные зарисовки, в Нью-Йорке написал несколько рассказов, а в Израиль ехал уже с твердым намерением заниматься литературным трудом. Намерению не суждено было сбыться, но попытка показать рассказы литераторам привела меня к знакомству с Леной Макаровой, которая познакомила меня с детским творчеством, творчеством вообще, искусством, и мне, наконец, открылось понимание того, что происходит в жизни.
Я понял детей, детское восприятие мира оказалось мне очень понятным. После чтения книжки Лены про детское творчество мне захотелось как-то структурировать ее и сделать более четкой, объясняющей взрослым детский мир. Для этого я стал ходить на ее занятия с детьми, но быстро забыл про структуризацию и увлекся самим процессом. Наконец, я понял, чем живут дети и как мне с ними контактировать, а затем ощутил, что если ко взрослым буду относиться так же, как к детям, то это частично решит проблему моего общения со взрослыми.
Я обнаружил у себя сильный талант ко всем возможным художественным искусствам. Кроме того, мои технические способности были очень полезны при организации и оформлении всевозможных мероприятий. В дальнейшем наша совместная работа с Леной так и строилась – я обеспечивал технические средства реализации ее творческих замыслов. Я ассистировал на детских занятиях, редактировал и переводил тексты, снимал и монтировал видео, разбирал и классифицировал документы, папки и компьютерные файлы.
Главное, чему я научился у Лены в восприятии искусства – это чувствовать живое и неживое в творчестве. Я понял, что это и есть главное в искусстве, что все технические и стилистические особенности – вторичны.
Впрочем, многие художественные премудрости и подробности я при помощи Лены тоже изучил, так что, опять же, интуитивное восприятие у меня сочеталось с фактическим знанием. Мы очень много обсуждали с ней детские рисунки, классическое и современное искусство, читали тексты классиков. Во время поездок в Европу по проекту о Фридл Дикер-Брандайс мы были в самых крупных художественных музеях, где я увидел все основные произведения западноевропейского искусства живьем и, наконец, почувствовал, как воздействуют на человека настоящие краски на настоящем холсте.
После этого мне, естественно, захотелось самому попробовать свои силы в искусстве, и я решил учиться рисунку у иерусалимского художника Леонида Балаклава. Его работы – очень атмосферные, в них чувствуется максимум жизни при минимуме технических средств. Несколькими штрихами и пятнами он обозначает и сюжет, и композицию, и глубину, и эмоции. Мы полгода рисовали у него практически один и тот же натюрморт со стаканом и яблоком, это было скучно, но зато я понял, как с помощью тона и светотени создается ощущение глубины. Композицию мы достаточно подробно обсуждали с Леной на примере детских рисунков и классиков. Линию я научился чувствовать интуитивно сам, хотя до изучения классического рисунка так и не дошел, а цвет не очень чувствую до сих пор. Но в целом в любой картине я вижу почти все, что в нее заложил художник, и что могут сказать про нее искусствоведы.
Интерес к детскому творчеству в конце концов вылился у меня в общий интерес к воплощению образов. Самые практические, полезные для окружающих мои проекты – это детская столярка и игра в глину. Глина – мягкая, пластичная, объемная, тяжелая. Она позволяет быстро создавать формы на основе эмоций, впечатлений, конструктивных идей. Она отлично подходит для дошкольников, для них это прекрасный материал для творческой игры. Сочетание песочницы и конструктора.
Для более старших детей, 7-10 лет, глина уже слишком податливый и однообразный материал. Зато из дерева можно смастерить множество поделок, игрушек и нужных вещей. Это еще не ремесленная профессиональная деятельность, в таких занятиях много игры, свободного творчества. Дети привыкают, что свои замыслы они могут удовлетворить своими собственными руками из доступного материала, а не только в магазине.
Живя в Москве, я успешно занимался этими вещами с детьми, а основа была заложена в Израиле в занятиях с Леной Макаровой.
Жизнь как борьба со злом
Разобравшись с гармонией в детском поведении и в искусстве, я решил, что недалеко осталось и до понимания гармонии в реальной жизни взрослых людей. Однако, здесь все как-то по-прежнему не складывалось. Тем более, что с Леной я втянулся в очень серьезный проект об искусстве в концлагерях, о концлагерях и еврейской жизни в целом, о Второй мировой войне и о жизни художницы Фридл Дикер-Брандайс.
Война, гибель людей, борьба за выживание физическое и духовное – все это не о гармонии, а о дисгармонии, о том, как люди тратят свои и чужие жизни на разрушительные и бессмысленные действия. Жизнь художника – это тоже постоянная борьба, но борьба за красоту, гармонию, жизненность образов и их воплощения.
Чем больше я понимал подробности борьбы людей друг с другом, тем меньше я готов был обвинять во всех бедах «злых», которые нападают на невинных «добрых». В делах «добрых» при трезвом рассмотрении оказывается, во-первых, немало собственных эгоистичных мотивов, а во-вторых – непонимания и ошибок, которые способствуют продолжению борьбы и несчастий даже больше, чем явное злое намерение «злых».
Человеческая жизнь в цивилизованном обществе предстала мне как бессмысленное переплетение корыстных мотивов и необдуманных действий в стремлении достичь чего-то нового, причем непонятно чего. Мне захотелось найти стабильную систему, устойчивый стиль жизни, в которой корыстные мотивы оправдывались бы естественной необходимостью, и таким образом являлись бы частью общей гармонии. Меня заинтересовал традиционный уклад жизни, природа, народные ремесла. Всплыли детские воспоминание о жизни на даче у дедушки, и мне захотелось в Россию, в деревню, заниматься какой-нибудь работой по дереву – руками, а не головой.
Жизнь как природа
В 2000 году я приехал в Россию специально, чтобы жить в деревне. Поехал в Томск на ту саму дедушкину дачу, собираясь там постигать глубины природного образа жизни. С удивлением обнаружил два факта, один внешний, другой внутренний.
С одной стороны, оказалось, что люди, которые непосредственно живут на земле, вовсе не испытывают к природе тех теплых чувств, которыми полон экологически настроенный горожанин. Мне не с кем было там говорить о красоте и гармонии природы. Сельские жители готовы были природу эксплуатировать, получать от нее пропитание, но желания их были направлены все больше в сторону телевизора и городских удобств.
С другой стороны, я обнаружил, что и сам я не могу погрузиться в сельскую жизнь слишком сильно. Точнее, не вижу необходимости – пахать, сеять, выращивать что-то и кого-то. Приятно сидеть на крыльце и смотреть на деревья и траву. Но даже дергать эту траву, чтобы прочистить дорожку, не хотелось – и так хороша природа.
В деревне никого не интересовали ни экологические формы хозяйства, ни народные традиции, ни традиционные ремесла. Все это я нашел в большом городе, среди образованных людей, которые имеют за спиной большой опыт современной жизни, знаний, умений, но ищут возврата к старым технологиям и укладу жизни. Как ни странно, в городе я нашел больше осмысленного отношения к природе и традиции, чем посреди природы и народной жизни. Поэтому сам включился в эту работу и стал заниматься столярным ремеслом с детьми в Москве.
Тут мне вспомнилась мысль, высказанная Клайвом Льюисом о природе. Он пишет, что природа не несет в себе никакого нравственного закона, не дает никакого нравственного примера. Те, кто ищут в ней оправдания своих мнений или указания к моральным суждениям, ошибаются. Нравственный закон, пишет Льюис, заложен Богом непосредственно в душу человека, а природа – это совсем другое, она показывает нам славу Божью, силу его Творения. Мы можем просто любоваться природой, наслаждаться ею, благоговеть перед нею, брать из нее технические условия и способы жизни, но искать в ней нравственности – бессмысленно. Потому что она оправдает любую мораль – пуританскую и богемную, патриархальную и анархическую.
Позже я все-таки не удержался, уехал на три года в деревню, правда, не в Томск, а в Тверскую область. Сажал картошку, откармливал кроликов и свиней, держал пчёл, но это ощущение безнравственности и величественности природы только закрепилось во мне. Кроме того, я проникся пониманием, насколько жизнь как таковая, появление новых форм и существ тесно сопряжена со смертью, с разрушением других существ и других форм. Гуляя по дикому лесу и подсчитывая соотношение стоящих и лежащих деревьев, ощущаешь это особенно четко.
Жизнь как война
Познакомившись с деревенским отношением к природе, я все-таки решил изучить жизнь народов, максимально соприкасающихся с ней, а именно – североамериканских индейцев. Нашел несколько книг очевидцев, живших среди разных племен, описания быта, истории и культуры. Можно было бы изучить и другие дикие племена – Африки или Австралии, но индейцы нам как-то ближе. С одной стороны – они жили в привычном нам климате и лесу, с другой стороны – красиво жили, поэтично, благородно. Отношение индейцев к природе действительно очень тонкое, душевное и полное чувства сопричастности. Уклад жизни логичен и органично вплетен в природные циклы и технологии. Кроме того, меня поразило богатство и «цивилизованность» личных и общественных отношений внутри «примитивных» племен. Глубина человеческого сознания, развития общества, личности при жизни в лесу, фактически в каменном веке, сравнима с нашим цивилизованным самосознанием, только отражается в этом сознании не интеллектуальная и художественная культура, а культура природы.
Но мое восхищение остановило осознание того, что при всей гармонии индейской жизни основным занятием мужчин каменного века является война. Конечно, также и охота, которая вроде бы вписывается в понятие экосистемы, но все же война с себе подобными, с другими племенами – обязательный элемент жизни. К войне готовятся, ее ждут, на нее идут с удовольствием, и потом с гордостью о ней вспоминают.
В любом архаичном обществе война – позитивный и системообразующий элемент жизни этого общества. Богатыри, рыцари, пираты, доблестные полководцы – все это главные и лучшие представители общества. Только лишь в последний век у людей возникло ощущение, что война – это плохо, бессмысленно, бесчеловечно. Почему?
Вероятно, в последний век мы продвинулись в духовном развитии, хотя христиане официально объявили своим лозунгом «возлюби ближнего» еще 2000 лет назад. Допустим, долго доходило и, наконец, дошло до людей. Но ведь все время до этого, все архаичные общества, в том числе и европейское, жили, и теперь продолжают жить с положительной ролью войны.
Может быть, все проще и приземленнее. В современном мире, с изобретением огнестрельного оружия, война перестала быть телесным противоборством двух личностей, стала обезличенной, в ней разделились страдания и награда – теперь они принадлежат разным категориям людей. Раньше, когда воевали племена, дружины и народные ополчения, каждый мужчина в бою реализовывал свое личное стремление к победе, власти. Получал яркие телесные и эмоциональные впечатления, и в случае победы получал награду – власть, деньги, землю. С введением регулярной армии все поменялось. Солдаты страдают, правители получают награду. Война потеряла смысл для каждого отдельно взятого воина. Может быть, в этом разница?
В природе мы видим пищевую пирамиду, то есть борьбу всех со всеми. Что бы ни говорили экологи и гуманисты, к чему бы нам ни хотелось стремить свою душу, но факт остается фактом – всё, что натурально, гармонично и экологично существует в нашем мире, все это постоянно находится в состоянии борьбы. Причем, не борьбы добра со злом, а просто борьбы ради захвата ресурсов, ради самой борьбы.
Я не смог найти причину такого факта, поэтому временно прекратил свои размышления и просто занимался тем, что мне казалось интересным и полезным, а именно – работал с детьми.
Жизнь как школа
Интересно, что первый раз мысль о работе учителем мне пришла в голову еще в школе, после уроков физики, которые вел Владимир Иванович Шелест. Он поразил нас всех своими увлекательнейшими путешествиями в загадки и теории, и уже тогда я подумал, что в будущем поработаю немного в науке, а потом приду работать в школу. Правда, не в старшую школу, где главное – предмет, а в среднюю и младшую, где основная работа – с личностями учеников. С физикой не сложилось, но в 1994 году в Израиле я встретился с Леной Макаровой, и ее художественные занятия с детьми меня сразу покорили.
Первое, что меня заинтересовало – что взрослые обычно видят в детских рисунках совершенно не то, что дети. А дети, оказывается, вкладывают в рисунки, лепку и другое творчество свое внутреннее состояние, и это можно использовать для понимания ребенка. Художественное творчество помогло мне понять внутренний мир детей, научиться с ними общаться, помогать им когда нужно. Кроме того, я сам себя почувствовал ребенком, разрешил себе расслабиться, делать что хочу, творить.
Это оказалось очень интересно – настраиваться на человека, чувствовать его внутреннее состояние и давать ему что-то, подходящее к этому его состоянию. Я понял, в чем состоит работа учителя, психолога и стал воспринимать все вокруг, как процесс обучения. Все мы чему-то учимся, развиваемся, приобретаем новые способности.
В какой-то момент мне очень понравилась эзотерическая идея о том, что весь наш мир – это школа для человеческих душ. По крайней мере, эта модель объясняет, почему в человечестве все время бардак, хотя все стремятся к гармонии; почему веками все со всеми воюют, хотя гуманисты призывают к миру; почему люди не могут договориться, хотя мудрецы и психологи давно открыли секрет счастья; почему не могут построить идеальную красоту, хотя художники все время творят шедевры. Все просто – в школе тоже все стремятся к лучшему, но всё время бардак, если посмотреть снаружи. Постоянно кто-то бегает, кричит, падает. На переменках дерутся, на уроках получают двойки. Растут люди, делают ошибки. А когда вырастают, выучиваются, перестают делать ошибки, тогда они уходят из школы. Поэтому в школе почти не встретишь взрослых сложившихся личностей среди учеников – только некоторые старшеклассники. Они задают в школе ощущение порядка в свой последний год, но тут же уходят, а в школе продолжается сумбурное движение недорослей и подростков.
При этом в идеале сама структура школы – учителя, руководство, хозяйство – стабильны, упорядочены, спокойны. У них все хорошо, они никуда не растут, не дерутся, знают, что делают. Но при взгляде снаружи их не видно, они не воспринимаются как суть школы. Снаружи виднее всего орущие третьеклассники и колючие восьмиклассники, по ним мы составляем первое впечатление о школе в целом. Но они тоже вырастут, выучатся, станут сильными, мудрыми и… уйдут.
Это очень красивая модель, на ней основана вся эзотерическая доктрина наших дней, ставшая теперь уже настолько открытой и распространенной, что как-то неловко называть ее эзотерической («эзо» – внутренний, скрытый).
На какое-то время эта картина мира меня успокоила, мне казалось, что я нашел, наконец, простое и правильное объяснение всем моим сомнениям.
Жизнь как плохая школа
Представление о жизни на Земле как о школе душ для выхода в какие-то более высокие духовные реальности красиво, благородно, наглядно.
Но в нем есть несколько «но», которые всплывают, если не воспринимать эту модель как очередную догму, а попытаться понять её, осознать и прочувствовать. А осознать ее надо, потому что сознание, собственная личность, понимание, интуиция – это то, над чем мы работаем в процессе «обучения», и первое «но» – странно было бы полагаться только на учителей и отключать сознание для того, чтобы воспитать сознание. А большинство людей живет все-таки без осознанности.
Второе «но» – это модель идеальной школы, где учителя – идеальные ангелы, не изменяющиеся и не развивающиеся. Но это не согласуется с законом подобия, который является частью эзотерической модели и говорит, что то, что внизу, подобно тому, что вверху, а что внутри – подобно тому, что снаружи. Внутри школы мы не видим чистых идеалов и чистой стабильности. Почему мы должны верить, что идеал существует в руководстве школы? А если наши творцы, хранители, наставники тоже растут и развиваются вместе с нами, то это уже совершенно другая модель.
Третье «но» – где вы видели школу, в которой от учеников скрывают цель обучения и содержание предыдущего урока? Можно ли такую школу назвать хорошей?
Есть множество систем образования, и среди них есть такие, где от учеников скрывают конечную цель обучения, а обратную связь дают с большим запозданием. Но это или самые бестолковые системы или системы с очень жестким отбором, которые направлены на подготовку очень малого количества элитных специалистов, а судьба не справившихся никого не интересует. Эзотерика же утверждает, что жизнь – это школа для всех, что нет жесткого отбора, что всем жизнь дает все шансы на победу.
Можно скрывать от учащихся педагогические подробности в течение определенного периода, для временного погружения в некий процесс или для контроля результата обучения. Тогда можно предположить, что человеческая жизнь – это контрольная работа. Но даже на контрольной работе ученик знает о самом факте обучения, о том, что он учится. И где и когда происходит остальное обучение, разбор заданий, объяснение теории?
Эзотерика говорит, что жизней у человека тысячи, и между жизнями он осознает, что происходит. Но где вы видели школу, в которой ученики осознают себя учениками только на переменах, а на уроках сидят как зомби?
Следующий вопрос – почему для получения неких высших духовных свойств, которые нужны для высшей духовной реальности, нужно учиться во временном искусственном злом и низком мире? Практическое обучение какой-то деятельности всегда происходит в той среде, в которой эта деятельность будет проходить. Так что, если на Земле нас готовят быть всеблагими творцами, то видимо, творцами здесь, на этой самой Земле, со всеми ее проблемами и страстями, а не где-то в высших сферах. И тогда неясно, куда, в какие высшие миры уходят обученные на Земле «выпускники» – гуру, просветленные, святые. Что там с Раем?
Еще вопрос – если миллиарды душ проходят обучение, то почему знают об этом лишь очень немногие? Почему подавляющее большинство обучающихся не знает о самом факте обучения?
Ну и наконец, какое отношение к нашему духовному обучению имеют все остальные мириады живых и неживых творений? Вся остальная природа, всё ее разнообразие и многочисленность – неужели вся она необходима, чтобы научить Васю не бить Машу ботинком по голове?
Жизнь как деревенская идиллия
Сочетание природной и школьной темы привело меня в вальдорфскую школу. До этого я вел занятия столярным делом для школьников, и это была дань философии природной гармонии. Ручной труд – естественное занятие для людей, оно выстраивает человека физически и психологически. Вальдорфская же система задает природные каноны практически для всех сторон жизни детей и подростков. В ней используются традиционные ритмы жизни, ритуалы, формы труда и обучения. Во всем используется стилистика средневековой деревни или города. Все формы и действия выстроены в четкую последовательность, понятную современному человеку. Есть место и художественным занятиям, научному поиску, музыке и танцу.
Одна беда – система слишком гармонична, полна и поэтому во многих вещах догматична. Она настроена на потребление воспитанниками информации, образов, форм. Как и всякая деревенская идиллия, она очень однообразна по форме, в ней нет места истинному поиску и встрече с окружающим миром. Это хорошо в детском саду и в начальной школе, когда ребенку для приключений достаточно школьного двора. В дальнейшем же этой чистой гармонии оказывается недостаточно, и старшая вальдорфская школа хороша, если она открыта современным педагогическим и психологическим идеям, научным и технологическим новшествам. К счастью большая часть вальдорфских школ именно такова, поэтому вальдорфское образование по праву считается в мире одним из лучших.
Хотя антропософские основы системы этого не предполагают явно, вальдорфская педагогика на своем дворе имитирует средневековую деревню и ремесленный цех, это общество вдохновленных крестьян и мастеровых. В нем достаточно комфортно жить, если не выходить за его пределы и не знать, что такое война. Имитация хорошо работает в определенных рамках.
Жизнь как имитация
Идея об удивительной силе имитации жизни возникла у меня давно, совершенно случайно. В Лос-Анжелесе партнеры по проекту пригласили нас с Леной Макаровой в мексиканский ресторан. Длинный пирс на пляже, нарочито грубые доски и бревна в оформлении интерьера, широкополые сомбреро по стенам, колючая «маргарита» в изящном бокале – все это про Мексику, но не Мексика. Мексика и настоящие мексиканские рестораны были недалеко, но здесь по эту сторону границы настоящими были американские рестораны с бургерами. Но ведь с помощью неотесанных бревен и цветных сомбреро можно устроить любое количество мексиканских ресторанов где угодно, от Лос-Анжелеса до Норвегии.
Тогда меня эта мысль так поразила, видимо, потому что до этого я старался везде бывать в ресторанах с местным колоритом. В Израиле – в арабских забегаловках, в Чехии – в чешских пивных, в Англии – в британских пабах. В Вене мы попробовали сходить в итальянский ресторан, и там нас вполне по-сицилийски обсчитали.
С помощью материальных средств мы можем имитировать любую материальную обстановку и, соответственно, ее культуру, колорит, дух и смысл. Чем жизнь в имитации отличается от жизни в оригинале? Все зависит от качества имитации, и если все сделано честно, то в мексиканском ресторане ты действительно обедаешь как бы в Мексике. Это маленькая, но полноценная мексиканская жизнь.
Построив вокруг себя деревенский антураж и наполнив жизнь деревенскими делами и радостями, мы можем жить в нем столько, сколько захотим, если сможем обеспечить себя материально и защитим от посягательств извне.
Мы проживем именно ту жизнь, которую хотим, даже если вокруг все будет плохо или не на наш вкус. Отдельному человеку не нужна аутентичность всего, что существует на свете, и даже того, с чем он соприкасается непосредственно. Ему нужны определенные впечатления, и если он их получает, то всё у него хорошо.
И вот на этом месте ощущения от жизни стали у меня в определенном смысле расплываться. С 1999 года, когда я пил «маргариту» в Лос-Анжелесе, все более и более, и к деревенским радостям 2016 года реальность и выдумка стали для меня все менее различимы. Конечно, реальность меня окружала, а выдумка ощущалась как возможность, но по смыслу они для меня сравнялись. Учитывая, что к этому времени я второй раз женился, у нас родилась дочь, я придумал «Игру в глину» и активно строил из дерева детскую мебель, можно сказать, что реальность у меня была более чем вещественная. Но ее объем и концентрация все равно не оправдывали ее существование по сравнению с выдумкой.
Может быть, я просто так и не повзрослел? Продолжал относиться ко всему как к игре. Не мог ничто воспринять всерьез. Размышлял, правильно ли то, чем я занимаюсь. В общем, искал смысл жизни.
И тут возник фейсбук.
Жизнь как выход из фейсбука
Я зарегистрировался в фейсбуке, чтобы продвигать свои игровые комнаты. До этого занимался этим в Живом Журнале. В ЖЖ я в основном писал, иногда читал других, но не ощущал, что мне это очень нужно. Относился к текстам, как к текстам – прочитал, узнал что-то и всё.
В фейсбуке же текстов меньше, а фотографий и людей больше. Я стал следить за лентой друзей, запоминать, кто о чем пишет, и вдруг в какой-то момент я осознал, что жду следующего сообщения от некоторых незнакомых мне людей. Лично мы не знакомы, но меня тянет узнать, что он или она напишет или какую фотку выложит. Мне это было интереснее, чем мои собственные записи и даже чем некоторые дела в реальности. Я понял: «Опа! Я подсел на фейсбук! Неужели?»
Надо сказать, что мой организм не поддается ни на какие наркотические воздействия. Табак, алкоголь, гипноз и все остальное не переводят меня в иное состояние, я продолжаю воспринимать все так же как и без воздействия. И тут я вдруг на что-то подсел. С одной стороны, мне было интересно отследить это за собой, с другой стороны, конечно, заметив эту зависимость, я тут же с нее слез. Мне по-прежнему интересно читать ленту, иногда я в ней реально залипаю, но реальность мне существенно интереснее.
Другая вещь, которую я почувствовал – это разные состояния при желании сидеть в фейсбуке и при желании выйти из него в реальность. В фейсбуке много информации, и вся она в непосредственной доступности, по одному клику. Там много очень красивых фотографий, интересных рассказов, видео, которые в реальности искать и собирать вместе было бы очень долго, а часто невозможно.
Там много людей, и все они достижимы по имени. То есть, там нет пространства, нет протяженности. Только лишь назвав человека, ты сразу вступаешь с ним в контакт. Не нужно идти куда-то, приближаться, сокращать расстояние.
Кроме того, в ленте фейсбука нет времени. Хронология есть, записи перечислены по мере появления, но нет течения времени. Записи появляются, но не исчезают. Можно просмотреть всю ленту целиком, в любой момент оказаться в любом моменте прошлого. Собственно, ранние записи и не являются «прошлым», потому что, написав комментарий, мы вступаем в контакт с автором, и общение по поводу записи становится «настоящим».
Мы имеем множество изображений, информации и людей здесь и сейчас, в одном месте и в одно время. Но мы не живем в этих изображениях, мы не чувствуем происходящее в этих рассказах, и мы не имеем рядом с собой этих людей. Чтобы все это получить, нужно выйти из быстрого прозрачного фейсбука в медленную плотную реальную жизнь. Где и людей можно встретить гораздо меньше, и пейзаж не так хорош, и музыка не та. И некоторые вещи далеко или очень далеко, и к ним нужно идти или ехать. А некоторые события будут нескоро, и их нужно ждать. Но зато все это происходит в чувствах, ощущениях и эмоциях. Это и есть жизнь.
И вот тут-то мне и показалось, что я почувствовал, почему вечные души стремятся пожить на Земле, несмотря на то, что здесь холод, война и болезни. Если в духовном мире, как говорят, нет ни времени, ни пространства, и все души всегда вместе, то не похож ли духовный мир на фейсбук? Красиво, богато, но скучно…
Неужели? – спросите вы. Неужели я сравниваю какой-то банальный фейсбук с Великим и Бесконечным Духовным Миром? Дожили! Совсем крыша поехала, пересидел человек в мобильнике.
Э-э-э… возможно. Но, как говорится, попытка не пытка. Кроме того, я ведь не говорю обо всём безграничном духовном мире. А рассматриваю только пространственно-временной аспект, только лишь геометрическое строение. И что с того, что я усмотрел некоторое подобие? Оно маленькое, частное, касается всего лишь нескольких конкретных тем. Может быть, значение этого подобия и ограничивается небольшой областью смысла. А может быть, и гораздо шире. Нужно подумать еще немного.
Жизнь как выход из мыслей
Мне сразу пришла в голову аналогия с альпинизмом. Городская жизнь – это фейсбук. Выход на маршрут – реальность. В городе для нас нет пространства и времени гор, мы видим их на карте, на фотографиях, со всех сторон и в разную погоду. Но мы не ощущаем их. Чтобы ощутить горы, высоту, опасность, мы прокладываем маршрут (пространство), и сойти с него мы не сможем, потому что тропа узка и сурова. Мы также прокладываем расписание движения (время), потому что погода переменчива, места для стоянок ограничены, и нужно двигаться строго в определенном темпе. Мы распределяем роли – главный, помощники, врач, ученый. Мы берем запас ресурсов, связываемся одной веревкой и… идем.
А вот еще одна аналогия – про мир мыслей. Как мы ощущаем мысли? Есть ли в наших ощущениях пространство и время? Нет, мысли не имеют положения. Мысль или занимает все внимание, или ее не чувствуешь вообще. К другой мысли можно перейти по ассоциации (как к другому человеку в фейсбуке), и она сразу займет все внимание. Две мысли думать невозможно, и мы не можем ни про какую мысль сказать, что она дальше или ближе.
Также в мыслях нет течения времени. Когда мы думаем мысль, она находится в поле внимания «сколько угодно времени», пока мы ее думаем. Мы видим внутренний образ, а снаружи в это время течет время. Внутри образа времени нет, он как нарисованная картинка. Есть последовательность образов и мыслей, они сменяют друг друга. Но в этой последовательности нет равномерности физического времени. Образы и мысли сменяют друг друга по внутренней необходимости.
Это тоже напоминает листание страниц и картинок в социальной сети. В целом, фейсбук важен в моих рассуждениях не сам по себе, а лишь как аналогия и яркая иллюстрация некоего мира без пространства и времени, где мы все существуем в противоположность, а точнее – в дополнение к нашей материальной жизни. И этот мир – в наших мыслях. Или наоборот – наши мысли в этом мире.
Конечно, вы можете снисходительно поморщить нос – вот какой философ, думал-думал, столько всего изучал и переживал и пришел в конце концов в чему? К банальному фейсбуку – виртуальной игрушке миллионов, компьютерному гаджету, заменяющему настоящую жизнь притворной поверхностной игрой в слова и картинки.
Я не буду возражать. Мне самому странен такой поворот моих размышлений. Мне кажется, тут нужно остановиться, оглядеться и хорошенько подумать, что все это может означать. Самое время вернуться в начало этой истории и подумать, что же все это означает:
– может быть, духовный мир относится к реальности так же, как фейсбук?
– может быть, и мир наших мыслей относится к реальности так же, фейсбук?
– может быть, мое рассуждение о фейсбуке – это лишь повод для поиска подобия, и фейсбук уже можно оставить в покое?
– может быть, мир наших мыслей относится к реальности так же как духовный мир?
– может быть, мир наших мыслей подобен духовному миру?
– может быть, мир наших мыслей – это часть духовного мира?
– может быть, реальный мир – это еще одна часть духовного мира?
– и что это за часть такая?
Жизнь: точка перегиба
В августе 1998 года я написал три абзаца про мечтательный атом, и для меня это была поворотная точка в размышлениях, начало процесса понимания, формулировка главного вопроса.
В октябре 2015 года меня настигла мысль о выходе из фейсбука в реальную жизнь, и это был ответ, который я все это время искал. Довольно быстро, в течении пары недель, мне пришли в голову многие идеи, которые сложились практически в готовую систему. Однако, я ее не записывал, потому что она мне не нравилась. Мне не нравился ответ, который я нашел. Он мне казался злым, бездушным, безнравственным в том, что касалось смысла человеческой жизни, и бесконечно далеким от доказательств в том, что касалось физики. Он и сейчас мне таким кажется, но делать нечего – опровергнуть свои рассуждения я не смог. Поэтому постепенно записываю.
Жизнь как телесное приключение
Представив себе нематериальный мир, из которого мы воплощаемся на Землю, я стал по-новому ценить свое физическое существование. Раньше мне никогда не было интересно физическое развитие. Я не был никогда силен или ловок, в детстве по этому поводу переживал, потом перестал. В конце концов, стал считать, что тело мне просто помогает реализовывать свои задачи, и как получается у него, так и хорошо. Задачи важнее.
Но если представить себе, что в большом мире мы существуем с нашими мыслями, чувствами и желаниями и без физического тела, то получается, что в материальном мире тело само по себе – задача, желание и цель. Оно интересно само по себе, его форма, сила, ловкость, те движения, которые оно может выполнять. Красота движения, танец, гимнастика вдруг перестали для меня быть просто блажью для тех, кому не о чем более серьезном подумать. Я ощутил, что это классные возможности, которые предоставляет нам материальная жизнь, это сложный и интересный процесс получения удивительных впечатлений, процессов, результатов. Тело – это еще один гаджет, точнее – наш самый главный гаджет, который мы можем использовать просто для получения удовольствия от движения, напряжения, от материальной жизни.
Еще когда меня потянуло на традиционный образ жизни, то, конечно, мне захотелось заниматься ремеслами, то есть ручным трудом. И много лет я не видел для себя никакого другого осмысленного дела в жизни, кроме ручного труда – по дереву, по глине. Умственный труд стал мне совершенно неинтересен как таковой. Ремесла казались мне единственно возможным делом, и очень важным я считал пропаганду и продвижение ремесел и творческого ручного труда среди окружающих, в том числе детей.
И вдруг в какой-то момент я почувствовал насыщение ручным трудом, так же как когда то насытился деревенской жизнью. Я ощутил, что даже дерево и глина – лишние посредники между моим сознанием и моим телом, и я хочу работать с самим телом непосредственно.
Как раз в это время я увлекся контактной импровизацией – свободным движением с партнером. Чем-то это напоминает парную йогу в движении или современный балет для всех желающих. Это оказалось приятно и полезно, ради этого я стал делать гимнастику по утрам. Это дало мне ощущение наполненности жизни помимо более сложных и «серьезных» занятий.
Со временем мне все больше хочется заняться спортом или танцем, но пока не решаюсь из-за недостаточной физической подготовки и растяжки. Но силовую разминку я уже стал делать практически ежедневно, причем она важна мне не только как путь к более сильному телу, но и доставляет удовольствие сама по себе.
Жизнь как наслаждение красотой
Помимо спорта и танца, я заново открыл в себе интерес к скульптуре. До этого я только преподавал лепку из глины детям и взрослым, в основном обращая внимание на процесс, на игровой и психологический аспект работы с глиной. Лепить для собственного удовольствия, ради конечного результата мне казалось напрасной тратой сил и отведенного мне на жизнь времени. Ведь и так уже налеплено (а также нарисовано и написано) столько красоты. Зачем еще стараться?
Но если жизнь – это телесное приключение, то лепка, ощущение формы тела и воплощение этой формы в материал – это самое что ни на есть прямое использование отведенного на жизнь времени. Я имею право сам наслаждаться ощущением тела, и формы, и материала. Мне не нужно оправдываться за это перед судьбой еще какими-то более важными смыслами – преподаванием, психологией. Лепка сама по себе есть альфа и омега смысла жизни.
Красота не требует никакого оправдания – функционального, нравственного, исторического. Красивая женщина не обязательно самая плодовитая, ведь мужчины ценят в женах множество других качеств помимо красоты. Красивый цветок не обязательно лучше всех опыляется, потому что пчелы видят лишь цветовое пятно, но не узоры лепестков.
Как мудро заметил Клайв Льюис, красота природы не несет в себе никакой нравственности, но лишь провозглашает славу Божию, силу Его Творения.
Более того, красота часто требует жертв – физических, нравственных. Нам приходится доплачивать судьбе за то, чтобы создать и лицезреть красоту. Красоту мы создаем просто ради самой красоты, ради того, чтобы насладиться ею.
Поэтому искусство – живопись, скульптура, музыка – это конечные цели бытия, они нужны нам сами по себе, безотносительно какой-либо приносимой ими пользы.
Подождите! А как же любовь, служение, бескорыстие?
И вот теперь, описав все возможные смыслы жизни, и не найдя среди них окончательного, я вдруг услышал из глубины своего мозга обиженный голос. Что он мне сказал, вы прочитали в заголовке этой части.
Как же любовь, служение, бескорыстие? Как же «лучше быть нужным, чем свободным»? Как же «нет уз святее товарищества»? Как же все нравственные чувства, дружба, взаимовыручка, духовные скрепы, любовь к ближнему и бескорыстная забота о каждом встречном и поперечном? То, чему нас учат писатели, проповедники, учителя, мамы с папами. Ведь мы верим в то, что именно так надо жить – любить, заботиться, делиться. В этом стержень жизни, его основа, не так ли? Как же всё это – светлое, доброе, вечное?
По ироническому тону вы, вероятно, уже догадались, что ответ будет… тяжелым. Да. Именно это я имел в виду, когда пару глав назад написал, что общий вывод после моих поисков, закончившихся фейсбуком, идет в разрез с тем, чему учат хороших девочек и мальчиков. Он злой, бездушный и безнравственный.
Вкратце он состоит в том, что под каждым бескорыстным чувством и действием лежит личный интерес, личное желание получить нечто для себя. Те, кому за 40 – вспоминаем теорию разумного эгоизма Чернышевского, вспоминаем, и тут же забываем. Потому что тогда она была где-то далеко и шибко литературно, а мы были молоды и невинны, и не очень-то в нее поверили. А теперь мы прожили уже порядочно лет, и мы пережили уже и войну, и тюрьму, и болезни, и семью, и работу, и прочитали километры философий и мемуаров.
И мы научились хорошо считать, и мы можем подсчитать простую пропорцию, что если каждый будет помогать каждому, то кто же будет делать то, ради чего это все затевалось? И мы уже знаем, что помогают ближнему и дальнему очень немногие, и слава богу, потому что все остальные делают то, что им хочется делать. И только благодаря этому наш мир построен почти так, как мы этого хотим, а вовсе не так, как хочет тот, кому мы помогаем.
И теперь психологи и коучи, в отличие от нравственных писателей прошлого, убеждают приходящих к ним в депрессии людей, отказаться, наконец, от ненужного и лишнего служения ближним и дальним, и вспомнить, наконец, про себя любимого, разрешить себе быть собой, найти своё «Я» и жить своей жизнью.
Потому что призыв ко всеобщей любви и бескорыстию сотни лет светил всем добрым людям только потому, что добрые люди были в подавляющем меньшинстве, в то время как подавляющее большинство людей на протяжении тысячелетий стремилось исключительно к личному обогащению и удовольствию за счет других.
Бескорыстная любовь, товарищество, благотворительность всегда помогали нам создавать и сохранять мир, гармонию, душевное спокойствие, равновесие личное и общественное, да. Но гуманизм всегда действовал в качестве противовеса жажде наживы, бесконечной борьбе ради самой борьбы, любви к наслаждениям. Гуманизм никогда не был основой жизни целых стран и народов. Личная и общественная жизнь всегда строилась на стремлении людей к успеху, богатству, власти, к получению разнообразных впечатлений.
Теперь, после двух тысячелетий проповеди Христа, после трех веков рассуждений просветителей, после двух страшных мировых войн и после 75 лет ядерного сдерживания – теперь люди в массе своей наконец-то перестали воевать, перестали стремиться отобрать силой блага жизни у ближнего. И наконец-то призыв к бескорыстию и всеобщей любви, или хотя бы к взаимному уважению, услышан большинством людей. И наконец-то мы стали если не любить друг друга, то, по крайней мере, уважать.
Но долго ли мы сможем так прожить, если гуманизм станет реальной основой жизни миллиардов людей? Вот в чем вопрос. Мы уже сейчас чувствуем, что толерантность, политкорректность, безопасность лишают нас чего-то важного в жизни, чего-то такого, что было настолько естественно еще лет 20 назад, что мы поначалу даже не заметили его отсутствия. Тайна, смелость, погоня, победа, риск, смех – сможем ли мы без этого в жизни, а не только на телеэкране?
Может ли быть основой жизни то, чему возраст всего два-три поколения? Человечеству-то лет существенно больше. Мы жили долго и успешно, мы строили города и страны, рожали новых и новых людей, пели, писали и рисовали, путешествовали, зарабатывали, ели и пили – в течение многих и многих сотен поколений. И движущей силой всей этой бесконечной человеческой истории было совсем другое, совсем другое.
И когда я осознал, что именно это другое – вот тут-то я и остановился в своих записях, и несколько лет пытался найти другой ответ. Хотя бы для себя лично, хотя бы для своей собственной жизни.