ПИР
АПОЛЛОДОР И ЕГО ДРУГ
К вашим расспросам я, по-моему, достаточно подготовлен. На днях, когда я шел в город из дому, из Фалера,
один мой знакомый увидал меня сзади и шутливо окликнул издали.
— Эй, — крикнул он, — Аполлодор, фалерский житель, погоди-ка!
Я остановился и подождал.
— Аполлодор, — сказал он, — а ведь я как раз искал тебя, чтобы расспросить о том пире у Агафона, где были
Сократ, Алкивиад и другие, и узнать, что же это за речи там велись о любви. Один человек рассказывал мне
о них со слов Феникса, сына Филиппа, и сказал, что ты тоже все это знаешь. Но сам он ничего толком не мог
сообщить, а потому расскажи-ка мне обо всем этом ты — ведь тебе больше всех пристало передавать речи
твоего друга. Но сначала скажи мне, присутствовал ли ты сам при этой беседе или нет?
И я ответил ему:
— Видимо, тот, кто тебе рассказывал, и впрямь не рассказал тебе ничего толком, если ты думаешь, будто
беседа, о которой ты спрашиваешь, происходила недавно, так что я мог там присутствовать.
— Да, именно так я и думал, — отвечал он.
— Да что ты, Главкон? — воскликнул я. — Разве ты не знаешь, что Агафон уже много лет здесь не живет? А с
тех пор как я стал проводить время с Сократом и взял за правило ежедневно примечать все, что он говорит и
делает, не прошло и трех лет. Дотоле я бродил где придется, воображая, что занимаюсь чем-то стоящим, а
был жалок, как любой из вас, — к примеру, как ты теперь, если ты думаешь, что лучше заниматься чем
угодно, только не философией.
— Чем смеяться над нами, — ответил он, — лучше скажи мне, когда состоялась эта беседа.
— Во времена нашего детства, — отвечал я, — когда Агафон получил награду за первую свою трагедию, на
следующий день после того, как он жертвоприношением отпраздновал эту победу вместе с хоревтами.
— Давно, оказывается, было дело. Кто же рассказывал об этом тебе, не сам ли Сократ?
— Нет, не Сократ, а тот же, кто и Фениксу, — некий Аристодем из Кидафин, маленький такой, всегда
босоногий; он присутствовал при этой беседе, потому что был тогда, кажется, одним из самых пылких
почитателей Сократа. Впрочем, и самого Сократа я кое о чем расспрашивал, и тот подтвердил мне его
рассказ.
— Так почему бы тебе не поделиться со мной? Ведь по дороге в город удобно и говорить и слушать.
Вот мы и вели по пути беседу об этом: потому я и чувствую себя, как я уже заметил вначале, достаточно
подготовленным. И если вы хотите, чтобы я рассказал все это и вам, пусть будет по-вашему. Ведь я всегда
безмерно рад случаю вести или слушать философские речи, не говоря уже о том, что надеюсь извлечь из них
какую-то пользу; зато когда я слышу другие речи, особенно ваши обычные речи богачей и дельцов, на меня
нападает тоска, и мне становится жаль вас, моих приятелей, потому что вы думаете, будто дело делаете, а
сами только напрасно время тратите. Вы же, может быть, считаете несчастным меня, и я допускаю, что вы
правы; но что несчастны вы — это я не то что допускаю, а знаю твердо.
— Всегда-то ты одинаков, Аполлодор: вечно ты поносишь себя и других и, кажется, решительно всех, кроме
Сократа, считаешь достойными сожаления, а уже себя самого — в первую голову. За что прозвали тебя
бесноватым, этого я не знаю, но в речах твоих ты и правда всегда таков: ты нападаешь на себя и на весь мир,
кроме Сократа.
— Ну как же мне не бесноваться, милейший, как мне не выходить из себя, если таково мое мнение и обо мне
самом, и о вас.
— Не стоит сейчас из-за этого пререкаться, Аполлодор. Лучше исполни нашу просьбу и расскажи, какие там
велись речи.
— Они были такого примерно рода… Но я попытаюсь, пожалуй, рассказать вам все по порядку, так же как и
сам Аристодем мне рассказывал.
Итак, он встретил Сократа — умытого и в сандалиях, что с тем редко случалось, и спросил его, куда это он так
вырядился. Тот ответил:
— На ужин к Агафону. Вчера я сбежал с победного торжества, испугавшись многолюдного сборища, но
пообещал прийти сегодня. Вот я и принарядился, чтобы явиться к красавцу красивым. Ну а ты, — заключил
он, — не хочешь ли ты пойти на пир без приглашения?
И он ответил ему:
— Как ты прикажешь!
— В таком случае, — сказал Сократ, — пойдем вместе и, во изменение поговорки, докажем, что 'к людям
достойным на пир достойный без зова приходит'. А ведь Гомер не просто исказил эту поговорку, но, можно
сказать, надругался над ней. Изобразив Агамемнона необычайно доблестным воином, а Менелая 'слабым
копейщиком', он заставил менее достойного Менелая явиться без приглашения к более достойному