Кольцо на пальце
По уши влюбленный юноша, описать внешность коего не составляет труда, ибо для бедолаг, пораженных сиим недугом страсти, она обща: это неряшливость в одежде, взять, к примеру, мятый воротник или панталоны, натянутые в связи с отрешенностью от бытия наоборот, явственная бледность кожи от недосыпания и блуждающий взгляд безумных глаз по той же причине, а также полуидиотская улыбка на нервных губах, да-да, именно полуидиотская, поскольку скалиться без резона целый день напролет занятие недостойное и даже неприличное для человека, пребывающего в душевном равновесии, – спешил, как ни странно, не под балкон, к предмету воздыханий, а, что не характерно, по делу.
Мерить путь нескладным, тощим ногам помогал гулкий цокот шпаги флорентийского мастера изрядной длины, не соответствующей всему, более чем безобидному и миролюбивому облику юнца. Грозное оружие, скорее, придавало ему комический вид, нежели мужественный, на который юноша, видимо, и рассчитывал, цепляя к поясу кожаную сбрую с клинком, но берегись встречный необдуманного слова, оскорбляющего, по мнению владельца шпаги, даже кусочек вчерашней тени его возлюбленной, флорентийская сталь тут же начнет беспорядочно рассекать воздух в желании проткнуть все живое вокруг, дабы справедливо наказать обидчика.
И вам, неосторожный мастер фехтования, может показаться смешной неопытность и волнение оппонента при очередном неуклюжем выпаде, когда зардевшийся от гнева юноша возьми да и споткнись, на что не торопитесь, забыв об обороне, расхохотаться, оружие чудака, так некстати, пронзит легкое, и тут уж не до смеха. Впрочем, подобные случаи мне неизвестны, как правило, все наоборот. Длинный язык признак умелых рук, а посему финал для влюбленного, при лучшем сценарии, – позорный шрам от уха до подбородка, а в худшем – безутешные родители и каменный крест поверх всех ожиданий от несостоявшейся жизни.
Что касается отгадывания имени нашего героя, так это еще проще, чем описание облика его. Всех потерявших сон и аппетит на почве хорошеньких лодыжек, изредка показывающихся под юбкой, величают Ромео, и в настоящее время он, проследовав мимо дома врагов своих, скрывающих за ставнями и гобеленами его любовь, направляется в церковь к сердобольному отцу Лоренсио. Последуем же за ним, пусть и незримо, но все же составим торопящемуся юноше компанию.
Отец Лоренсио, при всех его многочисленных достоинствах, слыл к тому же еще и человеком не глупым. Время между молитвами в тесной келье, где рот его источал слова добродетели и смирения, и трудом исповедования в столь же узких стенках конфессионала, где уже уши священника впитывали человеческие грехи, храмовник посвящал созерцанию окружающего мира, по мнению наблюдателя, прекрасного и весьма привлекательного, и прочтению книг, серьезных и не очень. Он непрестанно восхищался Божественным Творением всего и вся, от ежедневного перекатывания небесного светила по невидимой дуге до трепещущей на подоконнике бабочки-лимонницы, готовой вот-вот распрощаться с собственной крохотной жизнью под взором нависающего над ней в сплетенных сетях мохнатого арахна, и при этом отдавал должное Лукавому, ловко скрывающему свои силки в красивых обертках, взять, к примеру, лавку мясника с коптильней внутри или его пышнотелую жену, без смущения подставляющую солнцу и жадным взорам свои прелести.
Отец Лоренсио визиту Ромео не удивился. Давеча он исповедал прекрасное юное создание, нежнейший утренний цветок, дыхание радости и счастья… Тут священник запутался в эпитетах, понимая, что дальнейшее словесное упражнение в куртуазной софистике будет перебором. Читатель, полагаю, уже догадался, что каяться приходила Джульетта. С ее стороны это было признание в любви, конечно же не к пожилому синьору в сутане, а к молодому Ромео, но девица, не совершившая ничего предосудительного, представила себе появление захватившего ее сердце чувства как согрешение, и Отец Лоренсио слушал ее с влажными глазами. Потребовалось несколько цитат из Святого Писания, чтобы убедить дрожащую Джульетту в том, что исповедаться ей абсолютно не в чем. Видя, как птичка выпорхнула из клетки, прости Господи произносить такое о церкви в самой церкви, священник облегченно выдохнул и заулыбался во весь рот, направляясь в свою келью.
– Я рад, Ромео, твоему приходу, как и печалюсь, видя тебя здесь, – Лоренсио указал рукой на скамью, едва юноша, хлопнув дверью, вошел внутрь.
– Не понимаю, святой отец, как совместить слова ваши, несущие в себе противоположные смыслы, – Ромео присел рядом с Лоренсио.
– Мой юный друг, наш с вами мир полон подобных казусов, – улыбнулся священник. – Буквально на каждом шагу. Вам не приходило в голову, что в тот момент, когда вы вопите серенаду собственного сочинения, согревающую сердце вашей избранницы, соседи, люди почтенные, лишенные сна, прежде всего отвратительным исполнением, негодуют при этом, а выпрыгивая из окна вышеозначенной дамы, едва заслышав шаги ее родителя на лестнице, вы расстроите до глубины души садовника, обнаружившего поутру смятый напрочь куст его любимых роз?
– Вот незадача, – хохотнул юноша, живо представив себе нарисованную храмовником картину. – Но все же я пришел по особому поводу.
– Вы пришли просить меня о тайном венчании, – ухмыльнулся отец Лоренсио и, глядя на изумленного молодого человека, добавил: – Догадаться не сложно. Вчера на этом самом месте я беседовал с Джульеттой, а поскольку вхож в оба ваших дома, прекрасно осведомлен о… – он почмокал губами, – сложных отношениях.
– Да, – вспыхнул Ромео, – родители не дадут согласия, и все же, святой отец, что может остановить вас, представителя Бога здесь, на Земле, и не соединить любящие сердца?
– Одобри я ваш союз, – Лоренсио ласково посмотрел на юношу, – одной рукой дам жизнь ему, а другой призову смерть.
Ромео резко подскочил. Юности свойственна импульсивность, а влюбленности – торопливость.
– Вы, святой отец, заладили одно и то же, да и нет, нет и да, церковь Сан-Франческо не единственное место в мире, где мы сможем обрести счастье.
– Под напором влюбленного сердца не устоит ни одна крепость, – рассмеялся Лоренсио. – Будь у крутолобых полководцев хоть щепотка смекалки, они бы нашли двух влюбленных и развели по разные стороны цитадели, ни легкая пехота, ни тяжелая конница, ни артиллерия не понадобятся для осады, ничто не в состоянии противостоять порыву стремящихся друг к другу любящих сердец.
– Так вы согласны? – с надеждой в голосе воскликнул Ромео.
– Выслушай меня внимательно, сын мой, поелику согласие давать не мне, а тебе, – священник мягко усадил юношу обратно на скамью. – Не спрашиваю, силен ли ты в таком благородном ремесле, как пчеловодство, ибо знаю почтенный род твой, титул, что носит отец твой, и, стало быть, будущий сына его, Ромео, но, в силу какой-никакой образованности, сын мой, ты должен представлять себе такое прекрасное насекомое, как пчела, и для чего Отец Небесный сотворил ее.
– Я люблю мед, – утвердительно кивнул юноша и поправил длиннющий клинок, неудобно висевший у выпяченного на низкой скамье колена.
– Чтобы поведать тебе, о чем я узнал из трудов досточтимого… Впрочем, книги этой у меня давно уже нет, а имя, не стоящее под текстом, но попросту «висящее» в пространстве, ничего не значит, а стало быть, и называть его не имеет никакого смысла. Лучше определимся, мой друг, с категориями. Я не случайно (это слово скоро прозвучит для тебя особым образом) заговорил о пчелах. Представь, Ромео, что люди – это насекомые, тогда с уверенностью можно назвать пчелиный род человеческим обществом, а пчеловода…
– Богом, – подхватил юноша забавную игру в сравнения.
Мудрость – скорее, не знание, но терпение, а Лоренсио был человеком мудрым. Он добродушно похлопал Ромео по плечу:
– Нет, Господь Бог – создатель и пчел, и пчеловода.
– Тогда кто же он? – молодой влюбленный понял, что поторопился с догадкой.
– Того, кто лезет за «медом» в улей, назовем Кармическим Советом, а само пчелиное гнездо – Матрицей.
– Похоже на язык норманнов, – поморщился Ромео на незнакомое доселе сочетание звуков.
Отец Лоренсио поерзал на дубовом седалище:
– Запомнишь, кто есть кто?
Ромео согласно кивнул, загибая пальцы на руке:
– Кармический Совет, Матрица, Человек, Пчеловод, Улей, Пчела. Не хитрая наука.
– Это пока, – «ободрил» его священник. – Теперь можем перейти к вещам посложнее. Слово «случайность» введено в обиход человека и активно используется для сокрытия своего присутствия Матрицей.
– Ульем, – поддакнул Ромео.
– Ничего случайного в совершенном мире Бога нет, – невозмутимо продолжил священник.
– Пчелы летают за пыльцой и приносят ее по определенному закону? – глаза юноши расширились от удивления.
– Молодец, – похвалил храмовник. – Матрица – это даже не управляемый Хаос, это стройная система, полное отсутствие беспорядка, случайностей. Хаос пребывает в сознании человека.
– Но не пчелы, – задумчиво произнес Ромео, вспоминая строгое поведение обладателей острых жал, готовых умереть за свое сладкое богатство.
– Это потому, что у них нет… Впрочем, о том, что у пчел отсутствует, скажу позже, – Лоренсио задумался, было видно, как ему тяжело находить слова, доступные для понимания излагаемых истин молодого человека. Покряхтев, повращав глазами, почесав затылок сперва одной, затем другой рукой священник, наконец, продолжил: – Матрица для души…
– Улей для пчел, – параллельно ему бубнил про себя Ромео.
– …это атмосфера для Земли. Любовь Господа, идущая напрямую к душе в человеческом теле, спалит грубую оболочку без защиты.
При слове «любовь» Ромео заметно оживился:
– Это еще почему?
– Из-за разности вибраций, – выпалил священник и снова погрузился в размышления.
– Не понимаю, – взмолился юноша, думая о своей прекрасной Джульетте и раздражаясь на долгие паузы в речах храмовника.
– Матрица трансформирует любовь Бога до удобоваримых значений уровня человеческого восприятия, Матрица защищает тело человека, снижая вибрации Чистой Любви, сходящей на грешные головы наши.
– Все равно непонятно! – вскричал Ромео, хватаясь руками за виски.
– Так улей уберегает пчел от дождевых капель, ломающих их крылья во время полета, – отец Лоренсио отвесил болезненную оплеуху собеседнику. – Не перебивай старших, особенно истерическим манером, свойственным, как я погляжу, твоей натуре.
– Простите, святой отец, – смиренно произнес Ромео, потирая ушибленный затылок. – Мне сложно следить за юркими пчелами в их новом для меня прочтении.
– Старайся и крепись, – нравоучительно заметил храмовник, пожалевший о своей несдержанности, – коли хочешь уйти с моим согласием. Продолжим, пожалуй. Человек, не зная ангельского языка, спасибо строителям Вавилонского столпа, прости Господи, обращаясь к Богу, делает это через… Матрицу, на то она и трансформатор.
– Кто? – Ромео с трудом поспевал за священником.
– Толмач, дурья башка. Матрица «поднимает» доступные и имеющиеся у человека в наличии низкие вибрации сознания до уровня «понятных» Богу, высоких. Уразумел?
– Нет, – юноша с досады пнул ногой шпагу, и та обиженно звякнула о каменный пол собора.
– Пасечник, приложив ухо к улью, может понять, как себя чувствуют его подопечные, – слегка раздраженно пояснил Лоренсио.
– А он все поймет верно, как надо? – Ромео с недоверием посмотрел на собеседника.
– Ты имеешь в виду, есть ли в этой процедуре искажения? – священник потер подбородок. – Обязательно. Матрице необходимо «правильно понять» человека, а для этого молитва (как основной вид обращения, не считая популярных выклянчиваний удачи во всем и нежданного богатства) должна идти от сердца, то есть быть искренней, а именно вибрировать как можно выше.
Лоренсио остановился, залез в карман сутаны и, выудив оттуда платок, принялся вытирать вспотевшую шею.
– В случае когда душа возвращает Творцу любовь непредвзятую, чистую, истинную, Матрице как механизму преобразования делать нечего, поток информации проходит без искажений.
– Я, знаете ли, святой отец, все еще в недоумении, как ваши разглагольствования, в сопровождении множества незнакомых мне слов, весьма загадочные и, надо полагать, очень глубокие, связаны с моим делом к вам? – неожиданно перебил храмовника Ромео, начинавший уставать от тяжело воспринимаемой им речи обладателя столь необычного знания.
– Терпение, мой друг, терпение, – храмовник запрятал платок обратно в сутану. – Дойти до конца пути, на коем оказался, – величайшая добродетель, даже если выпавшая вам тропа проходит через зловонные болота или, к примеру, как сейчас, через небыструю беседу с занудой-церковником. Любовь к Богу в виде потока энергии есть связь «вертикальная», любовь к ближнему, – тут Лоренсио многозначительно подмигнул Ромео, – «горизонтальная», то есть не покидающая пределов Матрицы, в этом случае она (Матрица) трансформирует (толкует) любовь источника, например некоего Ромео, к восприятию «потребителем», некоей Джульеттой, выступая третейским судией меж двух эго-программ.
– Про себя и самую лучшую девушку на свете я понял, а вот эго-программа, это что? – Ромео снова поморщился от незнакомого и неясного определения.
Лоренсио кивнул:
– То, что люди называют безответной любовью, есть случай отсутствия эго-программы у «источника», истинная земная любовь – это отсутствие программ у обеих сторон.
– Поясни, – произнес Ромео в замешательстве.
– Когда тебе, Ромео, ничего не нужно от Джульетты, равно как и ей от тебя, кроме нахождения подле друг друга, – улыбнулся священник.
– Это про нас, святой отец, обвенчайте же скорее истинно любящих.
– Не забывай о терпении, – напомнил Лоренсио. – В вашем случае, если, конечно же, ты не обманываешь меня и уверен в чувствах партнерши, Матрица оказывается «лишней», с ее стороны не происходит никакого вмешательства в процесс обмена вами своей энергией. Есть, ты знаешь, и понятие «Раба любви», так именуется схема, когда эго-программа «потребителя» нейтральна (Джульетте все равно), а у «источника» (Ромео) избыточна, Матрица при этом открывает для себя пещеру Али-Бабы.
– Забирает всю любовь? – прошептал пораженный юноша.
– Да, – согласно покачал головой Лоренсио. – Одному она не нужна, другой не может не отдавать ее, а третий обязательно подберет валяющийся в пыли алмаз, отринутый обоими.
– Есть ли способ избежать таких сценариев? – Ромео, натура чувственная, готов был уже пустить слезу.
– Любишь постановки со счастливым концом? – по-доброму усмехнулся священник. – Рецепт один – Вознесение. Дух, воспаривший над Матрицей (стадия сознания – Богочеловек), волен общаться с Богом прямо и способен изливать любовь на ближних без искажений (полное отключение от Эго) и условий (он уже получает любовь от Всевышнего, и этим все сказано). Чтобы было понятней, Иисус Христос – дух вне Матрицы, а христосознание – конечная цель эволюционного пути человека.
– Но он Сын Бога, не человек! – воскликнул Ромео.
– Как и все мы, – невозмутимо ответил Лоренсио. – Однако погружение наше зашло слишком глубоко, – храмовник потрепал густые вьющиеся волосы юноши, – давай-ка лучше о вас, влюбленных. Процедуру соединения душ начинает Кармический Совет…
– Пчеловод, – усмехнулся Ромео.
– …в его арсенале двенадцать вариантов. Он создает «импульс» подвода родственных душ, притяжение, не объяснимое с точки зрения самой души (тянет, сам не знаю почему).
– У меня так и было, – взволнованно подхватил Ромео, он подскочил со скамьи и начал громыхать своей шпагой по полу. – Вот именно так.
Лоренсио, не обращая внимания на беспокойство слушателя, продолжил:
– Импульс рождает ответное «возбуждение» души, и она включается в процесс влюбленности (хотя пока, на физическом плане, не в кого) беспредметной. Матрица перебирает сигналы между «претендентами», выискивая наиболее сильные в данный текущий момент, и подключается на пару. Задача души – исполнение Контракта, задача Кармического Совета – исполнение душой Контракта в определенных пределах, задача Матрицы – исполнение душой Контракта в определенных Советом пределах с максимальным эффектом для себя.
У Ромео глаза вылезли из орбит, а безусый рот растянулся в клоунской улыбке. Сия метаморфоза не прошла мимо внимания удовлетворенного подобным эффектом своей речи храмовника:
– Иными словами, Матрице наплевать, с кем вы идете в церковь венчаться, если вам предписано Контрактом создание семьи, лишь бы быстрее, Совету же не все равно, кого вы ведете под венец, если ваш избранник (душа) не из списка родственных, то есть вне определенных пределов, вам же (душе), как известно, хочется обручиться с тем, кого выбрали вы сами (резоны вашему решению сейчас не обсуждаем).
Лоренсио с победоносным видом взирал на все еще открытый рот и выкатившиеся глаза слушателя:
– Возникает настоящий любовный треугольник: душа, Кармический Совет и Матрица.
После этих слов в церкви воцарилась тишина, храмовник торжествовал, юноша приходил в себя. Наконец, глаза Ромео вернулись на место, а губы приняли приличествующий нормальному рту вид:
– Где же здесь Бог, куда Он смотрит?
Читая пастве проповеди, отец Лоренсио редко переигрывал, хотя с детства имел склонность к театральности и показушничеству в поведении, баловался экспериментами с интонациями, для чего часами простаивал у зеркала в поисках подходящей позы и жеста, отрабатывал мимические приемы округления очей, искривления бровей и надувания щек. Сейчас, после затянувшейся паузы, более напоминающей антракт, он громко прокашлялся и, поиграв желваками, неторопливо начал:
– Матрица – это театр, а Господь Бог стоит у входа и ждет нас, наигравшихся и, возможно, опьяненных аплодисментами, но настоящих (не заблуждайтесь, рукоплещут игре, а не вам). Не имей душа Свободы Выбора, как устроено в иных универсумах, эти двое, Совет и Матрица, быстро бы сговорились меж собой и управляли «подопечными» на паритетных началах. Познающий себя Создатель, понимая это, даровал душе «вожжи», которые позволяют этим двум Его «инструментам» не почивать на лаврах, а развиваться.
Священник снова полез в карман за платком, а Ромео, в глубокой задумчивости, произнес, подражая храмовнику, очень медленно:
– А посему мы здесь, на Земле, реже имеем браки по расчету, нежели союзы, основанные на вспыхнувших чувствах…
– Вопреки логике Кармы и усилиям Матрицы, – согласно закивал Лоренсио. Он протянул руку к иконе Святой Троицы. – Триада соответствует ей так: Отец – это Кармический Совет, он же Замысел, Сын – Матрица, тот, кто осуществляет Замысел, а Дух Святой – это душа человека, потенциал, что заставляет Замысел «жить», видоизменяться и познавать себя его Создателем, меняя рисунок и исполнение.
– Значит ли это, дорогой мой пастырь, что наше решение обвенчаться, пусть и без согласия родителей, будет свято и для вас, коли оно неодолимо ульем и пчеловодом и даже их Создателем? – Ромео обеими руками схватил ладонь Лоренсио, готовый расцеловать перстень священника.
– Да, – ответил немало смущенный таким порывом юноши Лоренсио. – Но ради всего святого, сын мой, еще одна реплика, – сказал он, видя, как Ромео достал для освящения обручальное кольцо Джульетты. – Обмениваясь кольцами при венчании на физическом плане, принято считать, что брачующиеся теряют свободу (речь, конечно же, об ослаблении чьей-то эго-программы), на Небесах, в тонких планах это «заявление» объединяющихся душ об их Свободном Выборе друг друга, часто вне замысла Совета и усилий Матрицы, приводит к… неожиданным и плачевным результатам. Вот о чем хотел предупредить я…
– Оно прекрасно, – вскочил с колен Ромео, не желая дослушивать старика-священника. – Сейчас же отнесу его Джульетте и обрадую ее…
– Сладость поцелуя вне Кармы оборачивается ядом на губах, а острота чувств соединения поперек Матричных связей – уколом кинжала в самое сердце, – торопливо затараторил отец Лоренсио, но дверь в церковь уже хлопнула, унося память о влюбленном Ромео, спешащем к своей Джульетте. Земная любовь затмевает разум, и пораженные ею слышат только то, чего желают их разгоряченные сердца.