Вне себя
Бывает же такое, вдруг, среди ночи, и не дальний гром в небесах, и не тихий плач ребенка за стеной, и не спелое яблоко по крыше, и не гулкий стук в дверь, но отчего-то распахиваются глаза, да-да, именно распахиваются, не недовольно разлипаются веки, пока трешь их намеренно неторопливо, позевывая и чертыхаясь из-за прерванного сна, не ушат холодной воды опрокинут неведомым насмешником за шиворот, но ты мгновенно оказываешься в яви, словно кто-то или что-то щелкнуло пальцами, как это делает обряженный в элегантный фрак цирковой фокусник, после чего вся арена погружается во мрак, и вот уже наполненный неведомым доселе, но великолепным, радостным и одновременно беспокойным чувством ты сбрасываешь одеяло, дверь нараспашку и вон, в звездную пустоту, навстречу увлекательнейшему путешествию под названием «Собственная судьба», не обращая ни малейшего внимания на охающие причитания выпрямляющихся пружин старого матраса и кривую усмешку непонимания все еще теплой пуховой подушки.
Так случилось и со мной. Ночь с искренне бесшабашной радостью раскрыла объятия своих прохладных струй, подмигивая многочисленными обитателями чернеющего над миром купола, обдала пьянящим ароматом манговых деревьев и зарослей мальвы, едва я оставил за спиной душные, нагретые стены своего жилища и выскочил наружу, переполненный и преисполненный чего-то возвышенного и восторженного, «влитого» в меня незримой рукой то ли провидения, то ли привидения, в чрезмерном количестве и одномоментно.
Внутренний жар, схожий с тем выматывающим и обессиливающим, что знаком всякому пережившему забытье лихорадки или бессонницу глубокой инфлюэнции, немного остудил мокрый песок прибрежной полосы, на которую вырвался я из облака беснующихся цикад, влекомый ровным дыханием океана и его простой, но одновременно и чарующей, симфонией в исполнении мириад песчинок, неумолимо сталкиваемых грозной волной, возвращающейся в темное, бездонное лоно породившей ее силы.
– Ш-ш-ш-ш-ш… – трутся крохотные кремниевые бока друг о друга.
– Хр-р-р-р… – опускается стопа в их «оркестровую яму».
– Ф-ф-ф-ф… – оседает соленая пена, стирая следы на песке.
Бесконечная музыка, безупречная партитура, бескрайний зрительный зал.
Великий Художник в этот миг не отделяет оттенками океан от неба. Раскидав в беспорядке мерцающие точки в обоих мирах и смешав на холсте ночи стихии воды и воздуха, он позволил себе, в этой причудливой линзе Универсума, всего один штрих – полоску старого, полусгнившего пирса с неясным, едва различимым светлым пятном, скорее предполагаемым, нежели зримым явственно, на самом краю его.
Туда-то, заинтригованный сверх всякой меры, я и отправлюсь…
…Как только прозвучало последнее «хр-р-р-р…» и моя нога, распрощавшись с влажным песочным ковром, звонко шлепнула по пропитанному солью настилу пирса, он, видавший триумфальные отбытия и трагические возвращения, вынесший на своих дубовых плечах бесконечные ряды бочек с рыбой, водой, ворванью и порохом, груды мешков с солониной и пряностями, слышавший топот кованных солдатских сапог и прикосновение детских пяток, рыбацкие прибаутки и ругань пьяных матросов, недовольно вздохнул и мне тут же пришли в голову позабытые строки из детства, от моего папаши, любившего чужую поэзию и грешившего стишками собственного сочинения:
Скрипящий меж холодных скал
Дуб одинокий век свой мерил,
Но и до ста не досчитал,
Отдав себя на стол и двери.
«Светлое пятно» на краю пирса, словно услышав произнесенное мною про себя, неожиданно обернулось, и я услышал:
– Это всего лишь Переход.
Немало удивленный, я приблизился. На досках, свесив ноги, в полуобороте сидел ребенок, худющий и абсолютно голый. Странность его облику добавляло отсутствие волос на голове, отчего я, глядя в его милое личико, не мог понять, передо мной мальчик или девочка.
– Кто ты? – выдавил из себя я, не придумав ничего иного обескураженным увиденным разумом.
Океан методично и уж как-то по-особенному равнодушно накатывал на стойки пирса, гулко ухал по доскам снизу, выбрасывая сквозь щели тонкие, холодные петли, при этом внутриутробно урчал, недовольный, судя по всему, недополученной жертвой.
Дитя, именно так придется называть мне это бесплотное существо, совершенно не обращая внимания на пронизывающий ветер (в отличие от меня), улыбнулось:
– Ты прекрасно знаешь меня.
– Возможно, – огрызнулось все во мне. – Вот только вижу впервые.
– Это, скорее, твой недочет, – невозмутимо отреагировал ребенок.
– И все же, – настаивал я, переминаясь с ноги на ногу и вытирая соленые брызги с лица.
– Я это ты, – прозвучал короткий ответ, которого, как ни странно, я ожидал (сам не знаю почему).
Возможно, глаза моего юного собеседника показались знакомыми, давними знакомыми, почти родными.
Я, все еще не решаясь присесть рядом, спросил:
– Сколько тебе лет?
Дитя отвернулось от меня и ткнуло пальцем в горизонт:
– Столько же, сколько и той звезде.
– Которая упала? – усмехнулся я (начался обычный для этого сезона звездопад).
– Нет, иначе меня не было бы здесь, – совершенно серьезно, даже слегка наморщив безупречно гладкий белоснежный лоб, ответил ребенок.
Повисла пауза, звезды продолжали активно падать вниз, а их отражения в неспокойных водах, напротив, взлетали вверх, неожиданно исчезая, а затем так же резко возникая вновь на прыгающих спинах волн. Как продолжать разговор (да и нужно ли вообще?), я не понимал, но грубо обрывать встречу не хотелось, и я запланировал распрощаться со странным существом, задав еще пару ничего не значащих вопросов:
– Тебе не страшно так сидеть, не боишься упасть?
Взгляд ребенка, как и его ответ, произвели на меня убийственное впечатление:
– Но я же упираюсь ногами в дно. Стоит и тебе всего лишь напрячь свое воображение, как пятки твои ощутят вязкий ил с песочными проплешинами, только осторожней, не повреди иголки ежа, что заснул прямо под тобой.
Мальчик (или девочка) фантазер, подумал я и решил следовать своему плану:
– Как ты очутился здесь?
Дитя, совсем еще юное создание, но сколько сарказма во взгляде, огорошило меня снова:
– Ты привел меня.
Я разинул рот от возмущения, и злорадный океан, поджидавший удобного момента, как опытный охотник в засаде, ухнул подо мной так, что приличный запас соленой воды в виде прозрачной и юркой змеи влетел мне в глотку, я закашлялся, чихнул и, совершенно растерянный, парировал:
– Я гулял в одиночестве, – подумав при этом, что если и почивал подо мною морской еж, то после такого «взрыва» точно проснулся и снялся с места.
Улыбчивый ребенок покачал лысой головой:
– Да, но при этом ты был счастлив.
– Ага, – воскликнул я, догадываясь, куда клонит собеседник. – Так ты мое счастье.
Дитя, удивленно, но по-доброму глядя на меня, снова покачало головой:
– Нет, я это ты, неужели сложно запомнить или просто смириться с этим фактом.
Пора было прощаться:
– Но я совсем не знаю тебя? – задал я коварный вопрос, дабы отвязаться наконец от мелкого нудиста. Но хитрая мелковозрастная бестия продолжила расставлять свои сети:
– Извини, но ты совсем не знаешь себя, а значит и меня.
Я, мокрый, обескураженный и почти униженный, опустился на соленые доски подле голого провокатора, сдавшись окончательно:
– Так помоги мне.
– Изволь, – сказал он с готовностью и совсем по-взрослому. – Тебе прекрасно знакомо выражение «Вне себя от… гнева или от радости».
Я согласно кивнул, понимая, что мы меняемся местами (не в смысле возраста), а мой собеседник, вмиг «поумнев», продолжил менторским тоном:
– Это означает всего-навсего пребывание сознания вне… Матрицы, что неудивительно, ведь покинуть пределы «кокона» возможно всплеском эмоций, то есть энергетическим переполнением «Ребенка».
– Кого? – возопил я, перекрыв на миг ужасающий вой ветра, к середине ночи обезумевшего окончательно, о чем свидетельствовали белые «воротнички» вздыбливающихся волн.
– Тела эмоций, – пояснил голопузый гуру и поцокал языком, видимо поражаясь моей безграмотности в данном вопросе. – Неуправляемая эмоция (расшалившийся «Ребенок») есть хаос, а Матрица – его клетка, смирительная рубашка, управляемый же «Ребенок» – это аскеза, прежде всего сознания, путь к просветлению, к осознанному и допустимому (Богом) выходу из Матрицы, если угодно, к путешествию во «вне себя».
Дитя, наставляющее взрослого человека подобными истинами, широко раскрыв голубые глаза, вдохновенно смотрело в чернеющую даль:
– Хочешь, отведу тебя?
– Куда? – вырвалось у меня чересчур нервно.
– В Рай, – странный ребенок повернулся ко мне и пристально взглянул в глаза.
– К Еве в гости? – спошлил я, о чем тут же пожалел.
– Ева, – как-то задумчиво произнес мой проводник в Эдем, – сила, заставляющая погружаться, действовать, покинуть пределы Сада с его благами, фруктами и пением райских птиц, эдакий план «бездействия», созерцания, блаженства, и опуститься в Матрицу для совершения деяния Самопознания.
Неожиданно хлопнув в ладоши, мой ночной собеседник строго, прямо как заправский сельский учитель, произнес:
– Ева – не женщина из ребра мужа, она – часть Сути с функцией побуждения, выведения из равновесия, некий груз смещения, обеспечивающий «опрокидывание». Все, что находится за пределами Матрицы (любой, в самом широком смысле этого понятия), есть Рай для души. Изгнание из Эдема (библейское) – это акт погружения чистого сознания в матричное, как вынужденное условие, позволяющее Адаму существовать в плотном плане.
Я икнул, а юный лектор закончил мысль:
– «Ребенок» – ключ к вратам Рая.
Полумесяц скривился в язвительной усмешке, надо полагать, поражаясь вослед за голым обитателем пирса моей тупости, предательски отобразившейся на физиономии. Однако юный нудист, увлеченный собственными мыслями, не показал и виду, наверное, памятуя о том, что он это я, или наоборот, в данном случае неважно, и я, воспользовавшись предоставленным мне шансом, попытался реабилитироваться в глазах Вселенной, рассматривающей меня сейчас особенно пристально:
– И как работает этот механизм?
Ученый андрогин вскочил на ноги и хлопнул себя по лягушачьим ляжкам:
– «Ребенок», переполненный суммированной энергией сходящего потока от Бога и восходящего из эфира физического плана, в результате удачного (или наоборот) стечения обстоятельств разрывает, подобно удару встречных тел, оболочку Тела Эмоций, а заодно и общую Матрицу. Вуаля, вы вне себя. Процедура последующего успокоения, приведения учащенного сердцебиения в норму – суть восстановление разрушенных границ Матрицы.
Холодная рука младенца хлопнула меня по плечу:
– «Вне себя» от положительных эмоций – душа оказывается в «Раю», от отрицательных – в «Аду».
Юный лектор, судя по его горящему взору, сам сейчас пребывал в садах Эдема:
– В отличие от человека, покидающего капсулу космического корабля или подводного аппарата и оказывающегося во враждебной среде, душа «вне себя» (снаружи Матрицы) – в знакомой, родной обстановке (на Небесах). Еще раз повторю, когда это положительные эмоции. Аналогично действует и обратный (противоположного знака) принцип. Безверие в Матрице «Бог», исковеркав по пути все тела, «ломает ногу» пациенту на физическом плане, и проклятия в адрес Небес летят к «Ребенку» черными стрелами, проглоченными грозовыми тучами, опускающимися сверху. Вот тебе и гнев, и обида, и отчаяние, взрывающие Матрицу Астрального Тела (Ребенка) и выбрасывающие душу во «вне себя», в сторону «Ада». В то же время, – дитя чистым взглядом оценило мое смятенное состояние, – ты творец и счастливых моментов. Вера, на уровне Высшего Я (Матрица «Бог»), «сдвигает гору» на физическом плане (подготовив изначально к сдвигу все тела, по очереди), и произведенный эффект в виде выделившейся энергии от гармоничной трансформации мира, через эфирное тело «Посыльного», забрасывается в «Ребенка», встречаясь (и суммируясь) с нисходящим потоком любви от Бога.
Я недоверчиво смотрел на собеседника. Малолетний андрогин, должно быть, был инопланетянином, по-другому объяснить его знания (насколько они являлись истиной, большой вопрос) я себе не мог. Он же, голый и очаровательно милый, точно видел мое состояние:
– Представь себе поплавок рыбака на поверхности водоема, – лектор сделал вид, что забрасывает с пирса леску с наживкой, после чего замер в ожидании поклевки. – Это Матрица (со всеми ее семью составляющими) Человека. Грубые энергии нижних тел (негативных событий) складываются с такими же по знаку помыслами, сходящими сверху (неверие в Бога), и утяжеляют «поплавок», отчего он погружается в… Ад. И напротив, светлые энергии сверху и снизу, складываясь, повышают свои вибрации и «возносят» душу в «Рай».
– Что же мешает нам?.. – хрипло выдавил я из себя, начиная морщиться от головной боли, явившейся неожиданно и невовремя.
– Духовность, – андрогин развел руками, – или ее отсутствие. Духовное совершенство позволяет душе аккуратно покидать Матрицу в направлении «Рая», то есть получать духовный экстаз, схожий, в случае с простыми смертными, с понятием восторга. Ну а при выходе на сторону «Ада» подобный эффект именуется исступлением.
– Да кто же ты все-таки? – вырвалось у меня зло и резко (я в аду, промелькнуло в голове).
Маленький мальчик, а может и девочка, кто их, бесполых, разберет, улыбаясь и источая свет, прямо как месяц надо мной, ответил:
– Формула эволюционного пути души «Прости Иуду и станешь Иисусом» внутри Матрицы трансформируется в «Прости меня, Иуда, за то, что я Иисус» вне ее.
– И что это значит? – гнев начинал захлестывать меня, в отличие от существа, стоящего рядом со мной.
– Это значит, что Иуда – не внешняя сила, а твое собственное внутреннее Эго.
Я бессильно топнул по мокрым доскам пирса, и вместе с брызгами от удара исчез в волнующемся океане мой загадочный, так и не назвавшийся ночной друг.
Случись вам проснуться среди ночи не от звуков грома, не от плача за стеной или стука в дверь, а просто распахнув, именно распахнув глаза, не откажите себе в удовольствии, покинув душные стены милого дома, не теряя при этом ни секунды, отправиться на поиски самого себя (так, по крайней мере, он будет утверждать) в обличье нахального недоростка, предпочитающего прогуливаться в поздний час нагишом. Водятся такие персонажи не только на старых полусгнивших пирсах, а в принципе на всей территории под названием «вне себя».