по местам, как говорят, диким и страшным, иссиня-
черного цвета; их называют Стигийскою страной, и озеро, которое об-
разует река, зовётся Стикс. Впадая в него, воды реки приобретают грозную
силу и катятся под землею дальше, описывая круг в направлении, обратном
Пирифлегетонту, и подступают к озеру Ахерусиаде с противоположного
края. Они тоже нигде не смешиваются с чужими водами и тоже, опоясав
землю кольцом, вливаются в Тартар — напротив Пирифлегетонта. Имя этой
реки, по словам поэтов, Кокит.
Вот как всё это устроено.
Когда умершие являются в то место, куда уводит каждого его гений,
первым делом надо всеми чинится суд — и над теми, кто прожил жизнь
прекрасно и благочестиво, и над теми, кто жил иначе. О ком решат, что они
держались середины, те отправляются к Ахеронту — всходят на ладьи,
которые их ждут, и на них приплывают на озеро. Там они обитают и,
очищаясь от провинностей, какие кто совершал при жизни, несут
наказания и получают освобождение от вины, а за добрые дела получают
воздаяния — каждый по заслугам.
Тех, кого по тяжести преступлений сочтут неисправимыми (это либо
святотатцы, часто и помногу грабившие в храмах, либо убийцы, многих
погубившие вопреки справедливости и закону, либо иные схожие с ними
злодеи), — тех подобающая им судьба низвергает в Тартар, откуда им уже
никогда не выйти.
А если о ком решат, что они совершили преступления тяжкие, но все
же искупимые — например, в гневе подняли руку на отца или на мать, а
потом раскаивались всю жизнь, либо стали убийцами при сходных
обстоятельствах, — те, хотя и должны быть ввергнуты в Тартар, однако по
прошествии года волны выносят человекоубийц в Кокит, а отцеубийц и
матереубийц — в Пирифлегетонт. И когда они оказываются близ берегов
озера Ахерусиады, они кричат и зовут, одни — тех кого убили, другие — тех,
кому нанесли обиду, и молят, заклинают, чтобы они позволили им выйти к
озеру и приняли их. И если те склонятся на их мольбы, они выходят, и
бедствиям их настает конец, а если нет — их снова уносит в Тартар, а оттуда
— в реки, и так они страдают до тех пор, пока не вымолят прощения у своих
жертв: в этом состоит их кара, назначенная судьями. И наконец, те, о ком
решат, что они прожили жизнь особенно свято: их освобождают и из-
бавляют от заключения в земных недрах, и они приходят в страну вышней
чистоты, находящуюся над той Землею, и там поселяются. Те из их числа,
кто благодаря философии очистился полностью, впредь живут совершенно
бестелесно и прибывают в обиталища ещё более прекрасные, о которых,
однако же, поведать нелегко да и времени у нас в обрез.
И вот ради всего, о чем мы сейчас говорили, Симмий, мы должны
употребить все усилия, чтобы приобщиться, пока мы живы, к добродетели
и разуму, ибо прекрасна награда и надежда велика!
Правда, человеку здравомыслящему не годится утверждать с
упорством, будто все обстоит именно так, как я рассказал. Но что такая
или примерно такая участь и такие жилища уготованы нашим душам — коль
скоро мы находим душу бессмертной, — утверждать, по-моему, следует, и
вполне решительно. Такая решимость и достойна, и прекрасна — с ее
помощью мы словно бы зачаровываем самих себя. Вот почему я так
пространно и подробно пересказываю это предание.
Но опять-таки в силу того, о чем мы сейчас говорили, нечего
тревожиться за свою душу человеку, который в течение целой жизни
пренебрегал всеми телесными удовольствиями, и в частности украшениями
и нарядами, считал их чуждыми себе и приносящими скорее вред, нежели
пользу, который гнался за иными радостями, радостями познания, и,
украсив душу не чужими, но доподлинно ее украшениями — воздержностью,
справедливостью, мужеством, свободою, истиной, ожидает странствия в
Аид, готовый пуститься в путь, как только позовет судьба.
[Заключение. Смерть Сократа]
Вы, Симмий, Кебет и все остальные, тоже отправитесь этим путем,
каждый в свой час, а меня уже нынче 'призывает судьба' — так,
вероятно, выразился бы какой-нибудь герой из трагедии. Ну, пора мне,
пожалуй, и мыться: я думаю, лучше выпить яд после мытья и избавить
женщин от лишних хлопот — не надо будет обмывать мертвое тело.
Тут заговорил Критон.
— Хорошо, Сократ, — промолвил он, — но не хочешь ли оставить им или
мне какие-нибудь распоряжения насчет детей или ещё чего-нибудь? Мы бы с
величайшею охотой сослужили тебе любую службу.
— Ничего нового я не скажу, Критон, — отвечал, Сократ, — только то,
что говорил всегда: думайте и пе-
китесь о себе