ВОЗДАЯНИЕ
Крылья Времени – чёрно-белые,
Пёстрые – сумраком и рассветом.
Горы высоки, океан глубок,
Но дрожащее равновесие всё удержит как должно.
В переменчивой луне, в приливе и отливе
Зреет вечная распря «Хочу – Имею».
Вселенский волшебный циркуль,
Электрическая звезда с огненным грифелем,
Меряет «больше» и «меньше» во всех пространствах.
Одинокая Земля среди мириадов сфер,
Кружится в безбрежных чертогах времени,
Словно лишний балласт, летит во мрак —
А может, добавочный астероид,
Или искра возмещения,
Пробивающаяся сквозь нейтральный Мрак.
Человек – могучий вяз, а Богатство – виноградная лоза:
Крепко, надёжно обвивают её усики —
И даже если хрупкие завитки обманут тебя,
Никому не вырвать ту лозу из самого корня.
Так что не трепещи, немощное дитя:
Ни один бог не осмелится обидеть и червяка.
Лавровые венки ложатся лишь на достойных,
И сила даётся тому, кто сам её являет.
Тебе не достаётся доли? Гляди, на крылатых ногах
Она уже мчится тебе навстречу;
И всё, что Природа заложила в твоё право,
Хоть витающее в воздухе, хоть скрытое в камне,
Проломит горы и переплывёт моря,
И, как твоя тень, неотступно пойдёт за тобой.
С юных лет я мечтал написать трактат о Воздаянии. Мне казалось, что в этой области сама жизнь опережает богословие, и люди давно знают больше, чем им внушают проповедники. Материалы, из которых вырастает данная доктрина, восхищали меня бесконечным разнообразием и всегда лежали перед глазами – даже во сне. Ведь они и есть наши орудия, наш повседневный хлеб, все дела улицы, поля и дома, все «приветствия» и «долги-кредиты», все, что связано с влиянием характера, природой и дарованиями людей. Мне казалось также, что через неё можно показать людям луч божественного света – действие мировой души здесь и сейчас, свободное от наслоений преданий, и тогда сердце человека окунётся в волны вечной любви, соприкоснувшись с тем, что, как он чувствует, было всегда и всегда будет, потому что реально существует сейчас. А ещё мне думалось, что если эту доктрину удастся изложить примерно в том сиянии интуиции, в каком она иногда нам открывается, то она станет для нас путеводной звездой во многих тёмных часах и извилистых дорогах, не давая сбиться с пути.
Недавно мои старые чаяния укрепились ещё сильнее, когда я услышал проповедь в церкви. Проповедник, известный своей правоверностью, разъяснял по привычной схеме учение о Страшном суде. Он исходил из того, что воздаяние не совершается на земле; что злые процветают, а добрые страдают; и делал вывод, опираясь на разум и Писание, что обеим сторонам всё воздастся, но уже в жизни будущей. Никто из прихожан не выказал неудовольствия этой доктриной. Когда служба закончилась, люди разошлись безо всякого обсуждения проповеди.
А что по сути значили его слова? Как понять заявление, будто добродетельные люди в настоящей жизни «несчастны»? Имеется в виду, что дома и земли, должности, вино и лошади, наряды и роскошь достаются беспринципным, а «святые» бедны и презираемы? И что в будущем им всё это компенсируют, даровав те же самые наслаждения – банковские акции, дублоны, дичь и шампанское? Выходит, именно в этом состоит воздаяние? А ведь что иное? Дадут ли им разрешение молиться и славить Бога? Служить людям и любить их? Но ведь всё это они и сейчас могут. Логично тогда ученик Евангелия рассудит: «Значит, у нас будет всё то веселье, что сейчас у грешников», или, доведя это до крайности: «Вы сейчас грешите, а мы погрешим потом; и мы бы грешили сейчас, да не умеем, зато отыграемся завтра».
Ошибку здесь сделали колоссальную: допущение, будто злой – «преуспевает», а правосудие сейчас не свершится. Слепота проповедника была в том, что он без спора принял низменные мерки успеха, навязанные миром, вместо того чтобы разоблачить их светом истины, объявить присутствие души и всемогущество воли, и тем самым указать, что есть истинное благо и что – ложь.
То же убогое настроение я встречаю в популярных религиозных книгах наших дней, и аналогичные идеи высказывают литераторы, когда невзначай затрагивают близкие темы. Думаю, что в «народном богословии» больше приличий, чем было в суевериях, которые оно вытеснило, но в сути не прибавилось. А между тем люди сами лучше этой теологии. Их повседневная жизнь ей противоречит. Каждый чистый и высокочувствующий человек опровергает церковные догмы собственным опытом; все люди время от времени чувствуют, что проповеданная схема ложна, хоть и не умеют это чётко выразить. Потому что люди мудрее, чем сами знают. То, что они слушают в школе и на проповедях без лишних мыслей, – услышь они то же самое в повседневном разговоре, им бы наверняка пришло в голову усомниться, пусть и молча. Если кто-то начнёт в смешанной компании говорить догматически о Провидении и божественных законах, ему ответят тишиной, которая, однако, ясно выдаёт неудовлетворённость слушателей, хотя они и не способны пока изложить собственную точку зрения.
В этой и последующей главе я хочу привести некоторые факты, указывающие на путь закона Воздаяния, и буду счастлив, если сумею хоть немного наметить дугу этого круга.
ПОЛЯРНОСТЬ, или «действие – противодействие», встречается повсюду: во тьме и свете, в жаре и холоде, в приливе и отливе, в мужском и женском, во вдохе и выдохе растений и животных, в равновесии количеств и качеств в жидкостях организма, в систоле и диастоле сердца, в волновом колебании жидкости и звука, в центробежной и центростремительной силе тяготения, в электричестве, гальванизме и химическом сродстве. Если на одном конце иглы навести магнетизм «юга», то на другом обязательно возникнет «север». Тут притягиваешь – там отталкиваешь. Если здесь опорожняешь, где-то уплотняешь. Неизбежный дуализм рассекает природу надвое, делая каждую вещь лишь половиной, требующей дополнения, чтобы стать целой: дух – материя, мужчина – женщина, нечёт – чёт, субъективное – объективное, внутреннее – внешнее, верх – низ, движение – покой, да – нет.
И если мир таков – двойствен, то и каждая его частица двойственна. В каждой крупице представлена вся система. Что-то напоминает прилив и отлив, день и ночь, мужчину и женщину даже в маленькой иголке сосны, в зёрнышке кукурузы, в любой особи из любого животного племени. Великое противодействие стихий повторяется и в этих узких пределах. Например, физиологи отмечают, что ни у одного существа нет «привилегий»: у каждой способности есть своя противовесная плата. Если одно качество у существа увеличено, то другое урезано. У кого выше шея, у того короче туловище.
Вот вам и механический принцип: выигрыш в силе оборачивается потерей во времени, и наоборот. Периодические, «компенсирующие» отклонения планет – ещё пример. Влияния климата и почвы в политической истории – тоже. Холодный край бодрит, а бесплодная почва не порождает ни болотных лихорадок, ни крокодилов, ни тигров со скорпионами.
Та же двойственность лежит в природе и условии человека. Каждый избыток ведёт к недостатку, каждый недостаток рождает избыток. Каждое сладкое имеет кислинку, каждое зло – долю добра. Всякая способность, способная дарить наслаждение, несёт себе равный штраф за злоупотребление. Её умеренность оплачивается самой жизнью. На каждую крупицу ума приходится крупица глупости. Всё, чего мы недополучили, даёт нам что-то взамен; и всё приобретённое заставляет что-то потерять. Если богатство растёт, умножается и число тех, кто его использует. Собиратель, кто складывает слишком много, теряет себя, ведь природа берёт у человека ровно то, что вложила в его сундук: она раздувает состояние, но губит его владельца. Природа не терпит монополий и исключений. Как морские волны стремятся выровняться, так и все условные неравенства тяготеют к нивелировке. Некая уравнительная сила всегда низводит надменных, сильных, богатых и удачливых на одну ступень с остальными. Если человек слишком свиреп и необуздан для общества, упрям и по своей сути дурной гражданин – мрачный грубиян, в котором есть что-то от пирата, – природа часто дарует ему целый выводок прелестных сыновей и дочек. Они пойдут в обычную деревенскую школу, а любовь и забота о них постепенно смягчают его дикость, преображая хмурое лицо в приветливое. Так природа выменивает «кабана» на «ягнёнка», удерживая баланс.
Фермер считает, что власть и положение – это чудесно. Но президент очень дорого платит за свой Белый дом: это обычно обходится ему во внутренний покой и лучшие мужские качества. Чтобы короткое время блистать перед миром, он готов унижаться перед истинными хозяевами, которые незримо стоят за троном. А может, кого-то манит «самое» величие – гений? И у него нет поблажек. Человек, что возвысился силой воли или мысли, стоит над тысячами, но платит за своё возвышение. При каждом новом приливе света его подстерегает опасность. Обрёл озарение – будь готов свидетельствовать в его пользу и идти дальше вперёд, вырываясь из круга сочувствия, которое прежде радовало, ибо ты остаёшься верен постоянному голосу души. Придётся «возненавидеть» отца и мать, жену и дитя. Есть у тебя всё, чем мир восхищается и что он жаждет? Придётся отринуть эти восторги, обидеть близких верностью своей истине и сделаться для них предметом насмешек и глума.
Этот закон вписан в кодексы городов и народов. Напрасно против него что-то строить и замышлять. Мир упорно сопротивляется неправильному управлению. Res nolunt diu male administrari – вещи не желают долго быть управляемы плохо. Пусть никакого противодействия злу пока не видно, но оно существует и рано или поздно проявится. Если правитель жесток, он сам не в безопасности. Слишком высокие налоги – и казна окажется пустой. Если ужесточить уголовный кодекс, присяжные откажутся выносить приговоры. Если закон слишком мягок, граждане будут мстить сами. Если в стране суровая демократия, то в ответ у рядовых граждан рождается избыток сил, и жизнь горит еще ярче. Подлинная жизнь и удовлетворение человека ускользают как от крайних тягот, так и от крайних удобств, обретаясь почти с равным равнодушием при всех переменах обстоятельств. При любом строе влияние характеров остаётся прежним – и в Османской империи, и в Новой Англии. А в Древнем Египте, при деспотах, история признаёт, что человек оставался настолько свободен, насколько достигла его культура.
Все эти явления указывают на то, что вся вселенная отражается в каждой её частице. В каждой вещи заложены все силы природы. Всё сотворено из одного таинственного вещества. Натуралист видит один и тот же «тип», скрытый за всеми метаморфозами, и рассматривает коня как «бегущего человека», рыбу как «плавающего человека», птицу – как «летающего человека», а дерево – как «укоренённого человека». Всякая новая форма не только повторяет общий характер типа, но и несёт ту же систему целей, препятствий и сил. Любое ремесло, занятие, искусство, сделка – это целый свод мироздания, соотносящийся со всеми прочими. Каждое – это эмблема человеческой жизни с её добром и злом, испытаниями, врагами, путем и концом. И каждая деятельность должна каким-то образом вместить в себя всего человека и пересказать всю его судьбу.
Целый мир заключён в капле росы. Даже самый сильный микроскоп не найдёт там микроба, который оказался бы «неполноценен» оттого, что он крохотный. У него есть глаза, уши, вкус, обоняние, движение, защита, аппетит и репродукция, тянущаяся к вечности – всё умещается в этом миниатюрном создании. Точно так же мы вкладываем всю свою жизнь в каждое наше действие. Подлинная доктрина вездесущия гласит: в каждом мхе и паутине Бог вновь появляется во всей своей целостности. Ценность мира изобретательно проецируется в любую точку. Где есть добро, там же заложено и зло; где связь, там и отталкивание; где сила, там и ограничение.
Так весь космос одушевлён. Всё носит моральную окраску. Душа, что внутри нас является чувством, вовне оборачивается законом. Мы вдыхаем её вдохновение, а глядя на историю, видим её неумолимую мощь. «Она в мире, и мир ею сотворён». Правосудие не откладывается на потом. Безупречное равновесие уравновешивает себя во всех измерениях жизни. Оi chusoi Dios aei enpiptousi – «кости Зевса» всегда подделаны так, чтобы выпадать справедливо. Мир похож на таблицу умножения или математическое уравнение, которое, как ни переверни, сведётся к балансу. Какой бы «числитель» ты ни взял, тебе вернётся ровно его истинная ценность, ни больше ни меньше. Любая тайна становится явной, любой порок наказывается, любая добродетель вознаграждается, всякая обида исправляется – без шума и неизбежно. То, что мы зовём «возмездием», – это всеобщая необходимость, скрепляющая проявление целого всякий раз, когда мы видим одну его часть. Если есть дым, должна быть и огонь. Увидел руку или ногу – знай, что за ней скрыт остальной организм.
Каждый поступок сам себя вознаграждает, или, иными словами, осуществляет себя в двоякой форме: во-первых, в самой сути (в реальности), а во-вторых, в сопутствующих обстоятельствах (в кажимости). Люди называют «обстоятельства» – воздаянием. Настоящее воздаяние лежит в самом деле и видимо душе. Воздаяние в обстоятельствах видимо рассудку – оно неотделимо от дела, но порой растягивается во времени и может не стать очевидным годами. Точные удары «розог» могут настигать нас через годы, но они лишь продолжение самого проступка. Преступление и кара вырастают из одного стебля. Наказание – это плод, зреющий внутри самого цветка удовольствия, что скрывал в себе семя расплаты. Причина и следствие, средство и цель, семя и плод неразделимы: ведь следствие уже расцветает в причине, результат существует в исходном действии, а плод – в семени.
Мир, таким образом, не желает делиться, а мы всё пытаемся действовать «частями», отрезать кусочек – скажем, ради чувственного наслаждения мы отделяем удовольствие от необходимых нравственных предписаний. Человеческая изобретательность издавна бьётся над одной задачей: как отсечь у «сладкого» его «мораль», у «сильного» – его «глубину», у «блистательного» – его «справедливость»; иначе говоря, как разрезать тонко-тонко верхний слой, чтобы там снизу осталась дыра. Как заполучить один конец, не получая другой. Душа говорит: «Ешь», тело жаждет пировать. Душа говорит: «Мужчина и женщина да будут одно плотью и одной душою», а телу мил «один только союз плоти». Душа говорит: «Властвуйте над всем, но во имя добродетели», а тело хочет владеть всем для своих похотей.
Душа стремится с разбегу жить и действовать во всём, быть единственной реальностью, к которой «прилагается всё остальное» – сила, наслаждение, знание, красота. А частный человек хочет быть кем-то заметным, выговорить себе некую частную выгоду, торговаться за пользу, скакать верхом, чтобы «всех перепрыгнуть», наряжаться, чтобы «взорвать» окружающих, есть – лишь чтобы «объедаться», управлять – чтобы «все видели». Люди мечтают о величии, желают должностей, богатства, власти и славы. Они полагают, что «быть великим» значит взять лишь сладкую сторону бытия, отбросив горькую.
Но это расщепление всегда обречено на провал. И доныне ни один прожектёр не преуспел в этом хоть немного. Разделённая вода сливается сзади нашей ладони. Стоит попытаться вырвать удовольствие из предмета, как оно исчезает; выгоду из «выгодного» – так тут же иссякает «прибыль»; силу из «могучего» – сила пропадает. Нельзя брать вещи пополам и получать чувственное благо отдельно, ровно так же, как нельзя получить «внутреннее» без «внешнего» или «свет» без «тени». Гони природу вилами, а она вернётся бегом.
Жизнь обросла неотъемлемыми условиями, от которых упрямцы стараются увернуться. Тот или иной хвастает, что они ему нипочём, что они его не касаются, – но это лишь на словах, а в его душе они живут. Если он и выворачивается в какой-то сфере, они ударят в другой, более уязвимой. Если ему удаётся обмануть форму и обличье, значит, он отверг саму жизнь и бежал от себя, и тогда «воздаяние» превращается для него в «мертвечину». Так очевидны и безнадёжны все попытки изъять «хорошее» без «налога» на него, что, казалось бы, никто бы их не предпринимал, – ведь это безумие. Но увы, заразившись желанием «побунтовать и отделиться», человек поражает и свой ум, так что он перестаёт видеть целостность Бога в каждом явлении, различает только чувственный соблазн, а не видит чувственного вреда. Ему чудится «русалочья голова», но не видно «драконьего хвоста». Он надеется отрезать кусок, который хочет, от того куска, которого не хочет. «О, сколь таинственен Ты, Господи, в безмолвных высях, рассыпая Своею неустанной волей карающую слепоту на тех, чьи желания безудержны!»
Человеческая душа хранит верность этим фактам в живописи притч, историй, законов, пословиц, будничных бесед. Она находит язык в литературе помимо воли автора. Так, греки назвали Зевса «Верховным Разумом», но приписав ему по преданию бесчестные деяния, невольно «компенсировали» разум, связав этому «нехорошему» богу руки. Он становится беспомощным, как король Англии. Прометей знает тайну, которую Зевс вынужден у него выкупать; у Афины своя тайна; свою собственную громовую силу Зевс взять не может: ключи от неё – у Минервы.
«Все боги, кроме меня, не ведают:
Как отпереть те засовы,
За которыми спят его громы».
(Эсхил)
Ясное признание, что во всём действует некий Всеобъемлющий, имеющий нравственную цель. Индийские мифы сходятся к таким же выводам. Кажется, невозможно выдумать сказание, которое бы не было глубоко нравственным. Аврора забыла попросить вечную молодость для любимого, и Тифон стал бессмертен, но состарился. Ахилл не был неуязвим до конца, ведь пятку, за которую его держала Фетида, священные воды не омыли. Зигфрид в «Песни о Нибелунгах» тоже не совсем бессмертен: лист, упавший ему на спину, когда он купался в крови дракона, оставил там смертное пятно. Видимо, всё устроено так. Словно в любую «красивую вольность» фантазии человека, решившего побезумствовать в мире поэзии и освободиться от старых законов, всё равно незаметно прокрадывается это мстительное условие, этот «откат», говорящий, что закон неотменим, что в природе нельзя ничего получить даром, всё приобретается за плату.
Такова древняя доктрина о Немезиде, которая смотрит за вселенной и не даёт безнаказанно совершать зло. Говорили, что Эринии сопровождают Правосудие и если бы солнце сбилось с пути, они наказали бы и его. Поэты рассказывали о некой «тайной связи» каменных стен, железных мечей и кожаных ремней с обидами, нанесёнными владельцам: пояс, который Гектору подарил Аякс, волочил героя за колесницей Ахилла; меч, который Гектор подарил Аяксу, стал тем клинком, на острие которого Аякс пал. Также они описывали, как на Тасосе был поставлен памятник победителю состязаний по имени Феаген; один из его завистников, приходя ночью, пытался опрокинуть статую, ударяя её снова и снова, пока та не рухнула и не раздавила насмерть самого злобного завистника.
В этом голосе притч действительно звучит божественное. Он исходит из глубины мысли, а не из волевого замысла писателя. Лучшее в каждом авторе – то, что не лично его, а идёт из природной сути, а не из избыточных выдумок. То, что, возможно, не сразу обнаружишь, изучая одного творца, но поймёшь, рассмотрев многих, – это и есть общая душа их всех. Мне интересен не столько Фидий, сколько «человек эллинского мира» той ранней эпохи. Хотя для удобства истории мы говорим о Фидии, но при глубоком анализе его имя и личность лишь затрудняют путь к высшей критике. Надо видеть, к чему человек «в целом» тянулся в эту пору, и как вмешивалась воля Фидия, Данте, Шекспира, через которых род людской тогда воплощал свои стремления.
Ещё сильнее эта мысль выражена в пословицах всех народов, которые всегда были «литературой разума» – абсолютной истиной без оговорок. Пословицы, как священные писания каждого народа, – святилища наших интуиций. То, что мир, прикованный к видимым формам, не позволит сказать напрямую, – он без возражений разрешит сказать пословицей. И этот «закон всех законов», отвергаемый с кафедры и в сенате, ежечасно провозглашается на рынках и в мастерских в виде туч пословиц, столь же верных и вездесущих, как птицы и мухи.
«Всё двоится, одно против другого.» – «Око за око», «Зуб за зуб», «Кровь за кровь», «Мера за меру», «Любовь за любовь», «Дай – и тебе дадут», «Тот, кто поит других, сам напьётся», «Что ты хочешь, Бог спрашивает: заплати и возьми», «Не рискнёшь – не выиграешь», «Ты получишь ровно столько, сколько сделал», «Кто не работает – пусть не ест», «Сидел на грехе – получай вдвойне», «Проклятия возвращаются на голову того, кто их произносит», «Если ты накинул цепь на шею раба, то другой конец цепи пристегнулся к твоей шее», «Дурной совет губит советчика», «Дьявол – осёл».
Так оно записано потому, что таков закон жизни. Наши поступки, даже вопреки нашему умыслу, выстраиваются по вселенской оси.
Человек не может говорить, не вынося себе суждения. Сознательно или нет, он рисует свой портрет перед слушателями каждым словом. Каждое мнение бьёт рикошетом в говорящего. Представьте, что это клубок ниток, брошенный в мишень, – только второй конец остаётся в мешке у самого метателя. Или, точнее, это гарпун, пущенный в кита. Он летит, сматывая верёвку с нашей лодки. Если гарпун плохо сделан или брошен неумело, он может перерезать рулевому тело пополам или потопить нас.
Ты не совершишь зла, не поплатившись за это. «Никто и никогда не гордился чем-то без вреда для себя», – сказал Бёрк. Человек, замкнувшийся в своём свете, не замечает, что сам отрезает себе путь к подлинной радости, пытаясь её присвоить. Религиозный фанатик, отвергающий «неправильных», не понимает, что сам себе захлопывает двери рая, стараясь не впустить туда других. Относись к людям как к пешкам или кеглям – и получишь ущерб сам. Исключишь их сердце – потеряешь собственное. Чувства хотят превратить любого, будь то женщина, ребёнок, бедняк, просто в «предмет». Просторечное: «Сдеру с него деньги, а нет – так шкуру» – на поверку мудро: ведь в глубине всё происходит по единому закону.
Любое нарушение любви и справедливости в наших взаимоотношениях быстро карается. Каратель – это страх. Пока я остаюсь с другим человеком в простых и честных отношениях, мне приятно его видеть. Мы сближаемся, как вода с водой или два потока воздуха, свободно смешиваясь. Но стоит лишь отойти от простоты и замыслить «половинчатость» – выгоду для меня, не совпадающую с его благом, сосед это почувствует и так же отстраняется: его глаза больше не ищут моих, между нами война: он проникается ненавистью, а меня терзает страх.
Все старые уродливые порядки в обществе, все несправедливые накопления власти и богатства наказываются тем же путём. Страх – мудрый советчик и вестник всяких переворотов. Он показывает, что там, где он появляется, есть гниль. Он – падальный ворон, и если ты ещё не понимаешь, над чем он кружит, знай, что там уже «смерть». Наши законы робки, наше имущество робко, образованные слои общества тоже робки. Веками страх насмехался и мертвенно каркал над властью и собственностью. Эта зловещая птица не вьётся без причины. Она указывает на великие беззакония, которые потребуют пересмотра.
Сюда же относится то предчувствие перемен, что возникает, как только мы перестаём действовать по собственной воле. «Жуткая тишина полудня безоблачного», «изумруд Поликрата», священный трепет удачи, а также инстинкт, побуждающий благородные души брать на себя суровые испытания вместо беспечного довольства, – всё это колебания весов справедливости в уме и сердце человека.
Люди, видавшие виды, знают, что лучше «расплачиваться по ходу». Иногда скупой расчёт обходится очень дорого. Заёмщик оказывается в долгу у самого себя. Что заработал человек, получивший сотню услуг и не отплативший ни одной? Что толку хитростью или ленью одалживать у соседа вещи, лошадей или деньги? В ту же минуту в этом договоре возникает признание: «одна сторона – в выигрыше, другая – в долгу», значит, «один выше, другой ниже». Это запечатлевается и в памяти должника, и в памяти кредитора. И всякая новая сделка меняет их взаимное положение. Скоро он поймёт, что лучше бы уж сломал себе кости, чем ездить в чужой карете, а «высшей платой за вещь может быть попросить её».
Мудрец распространит этот урок на все стороны жизни, понимая, что благоразумие требует отвечать любому, кто предъявляет к тебе законное требование, – временем ли, талантами или сердечной теплотой. Плати всегда, ведь рано или поздно придётся заплатить весь счёт целиком. Люди и события могут встать между тобой и справедливостью, но это лишь отсрочка. Всё равно твой долг тебя настигнет. И если у тебя есть ум, ты будешь бояться процветания, которое только нагрузит тебя ещё больше. Благо – цель природы. Но за каждое благо, которое мы получаем, взимается налог. Велик тот, кто раздаёт больше всего благ. А ничтожен (и это единственное истинное ничтожество во вселенной) тот, кто принимает милости и не отдаёт ничего. По естественному порядку мы редко можем вернуть благо именно тому, от кого получили, – зато мы обязаны вернуть его кому-то другому, так же, линия к линии, дело к делу, цент к центу. Берегись, чтобы хорошее не застаивалось у тебя в руках, иначе оно быстро протухнет. Скорее плати дальше, в каком-нибудь виде!
Тот же беспощадный закон надзирает за трудом. «Самая дешёвая работа обходится дороже всех» – говорят дальновидные. Когда мы покупаем веник, коврик, повозку или нож, по сути, мы покупаем умение применить здравый смысл к насущной задаче. Выгодно платить у себя за толкового садовника, или за здравый смысл, пущенный в садоводство; за умелого моряка – это здравый смысл в навигации; хорошая прислуга – это здравый смысл в кулинарии, шитье, домашней работе; твой агент – тот же здравый смысл в ведении счетов. Так мы множим своё присутствие, как бы расширяемся по своему владению. Но, ввиду двойственной природы вещей, здесь, как и в жизни, нет обмана. Вор обкрадывает самого себя. Мошенник обманывает самого себя. Ведь истинной ценой труда являются знание и добродетель, а богатство и репутация лишь знаки этого. Знаки, как бумажные деньги, могут быть сфальсифицированы или украдены, но вот их суть, то есть знание и добродетель, подделать или украсть нельзя. Эти цели труда не достижимы иначе, как через настоящие умственные усилия, предпринимаемые по чистым побуждениям. Ни шулер, ни вор, ни азартный игрок не выжмут тех знаний о материальной и нравственной природе, которые честный работник извлекает своими стараниями. Закон природы: «Сделай дело – и получишь силу», но кто дела не сделал, тот не получит и силы.
Весь человеческий труд, во всех формах – от заострённой палки до возведения города или написания эпоса, – подтверждает идею совершенной компенсации в мире. Абсолютный баланс «отдачи – принятия», доктрина о том, что всё имеет свою цену, и если эта цена не уплачена, то мы получаем не ту вещь, на которую рассчитывали, а нечто иное, да и нельзя ничего заполучить без платы, – столь же величественны, когда смотришь на бухгалтерские колонки в хозяйственных книгах, как и в законах света и тьмы, во всех взаимодействиях природы. Я не сомневаюсь, что высокие законы, которые человек видит в тех процессах, к которым он близок, строгая этика, что сверкает на лезвии его резца, вымеряется его отвесом и линейкой, проявляется и в магазине, и в истории народа, – всё это возвышает для него его ремесло, скрыто преображая его работу в его же глазах, хоть и редко называется по имени.
Союз добродетели с природой заставляет все вещи враждебно восставать против порока. Прекрасные законы и субстанции мира преследуют и бичуют предателя. Он видит, что всё в мире устроено ради истины и общего блага, а спрятаться негде. Соверши преступление – и земля сделается стеклянной. Соверши преступление – и словно белый покров снега укажет в лесу след каждой куропатки, лисы, белки или крота. Не отзовёшь произнесённого слова, не сотрёшь свой след, не уберёшь лестницу так, чтобы никто не проник. Фатальное свидетельство всегда всплывёт. Элементы природы – вода, снег, ветер, притяжение – станут карами для вора.
С другой стороны, этот же закон неотвратим и для дел праведных. Люби – и будешь любим. Всякая любовь справедлива, как две стороны алгебраического уравнения. Добрый человек обладает абсолютным добром: оно, подобно огню, всё преображает в свою природу. Никто не может причинить ему истинный вред. Наподобие царских армий, посланных против Наполеона, которые, увидев его, бросали знамёна и из врагов превращались в союзников, – все бедствия, вроде болезни, оскорбления или нищеты, становятся ему на пользу:
«Ветры дуют и воды катятся,
Принося храброму силу и божественность,
А сами по себе – ничто».
Даже слабость и недостатки другому становятся друзьями праведнику. Как никто не гордился чем-то без ущерба для себя, так никто не имел недостатков, которые не оказались бы где-то для него благом. Олень из басни хвалился своими рогами и ругал ноги, но когда пришёл охотник, именно ноги спасли его, а зацепившись рогами за кусты, он погиб. Каждый человек в своей жизни может поблагодарить и свои пороки. Кто не прочувствовал истину в борьбе против неё, тот не знает её до конца; кто не страдал от чужих талантов и не видел их торжества над собственными изъянами, тот не знает их силы. Если у кого-то такой нрав, что он не уживается в обществе, то ему придётся полагаться только на себя, научиться самоподдержке. И тогда он, словно раненая устрица, залатает раковину перламутром.
Сила наша возрастает из нашей слабости. Возмущение, которое призывает в нас тайные резервы, не пробуждается, пока мы не ужалены и не подверглись жёсткому нападению. Великий человек всегда готов быть «малым». Пока он сидит на «подушке достоинств», он засыпает. Но при нажиме, терзаниях и поражениях у него появляется шанс чему-то научиться, он пробуждает ум, человечность, берёт факты, узнаёт собственное невежество, избавляется от безумной самоуверенности, обретает здравую меру и реальное мастерство. Мудрец сам становится на сторону тех, кто обрушился на него. Ему это выгоднее, чем им, – найти своё слабое место. Рана заживает и отпадает, как мёртвая кожа, и когда враг радовался бы победе, оказывается, что человек пошёл дальше и уже неуязвим. Порицание безопаснее, чем похвала. Мне ненавистно, когда меня защищают в газете. Пока всё, что говорят, говорят против меня, я как бы уверен в успехе. Но стоит мне услышать сладостные слова похвалы, я чувствую себя беззащитным перед врагами. Вообще, всякое зло, которое нас не сломило, становится нашим благодетелем. Подобно дикарю с Гавайев, который верит, что сила и отвага убитого врага переходят к нему самому, мы приобретаем силу от каждого искушения, которое нам удалось отринуть.
Те же силы, что оберегают нас от бедствий, изъянов и вражды, защищают и от эгоизма и обмана – если мы хотим этого. Запоры и засовы – не лучшие наши охранные средства, и прозорливость в торговле не всегда признак истинной мудрости. Люди страдают всю жизнь от глупого суеверия, что их могут обмануть. Но мужчине (или женщине) невозможно быть обманутым никем, кроме самого себя, это все равно что «быть» и «не быть» в одно и то же время. Есть третий, молчаливый участник любой сделки: природа и душа вещей. Она берёт на себя гарантию исполнения каждого договора, так что честная услуга не останется без воздаяния. Если служишь неблагодарному хозяину – служи усерднее. Долг несёшь не ему, а Богу. Каждый твой удар будет оплачен. И чем дольше откладывается плата, тем лучше: ведь здесь проценты на проценты набегают согласно божественному «банковскому обычаю».
История гонений – это история попыток «обмануть природу», заставить воду течь вверх, свить верёвку из песка. Не имеет значения, много ли гонителей или один, будь то тиран или разъярённая толпа. Толпа – это сообщество, которое добровольно отказывается от разума, идя против его законов. Её время – ночь. Её деяния безумны, как и весь её строй. Она преследует принцип, хочет высечь саму Правду, намазать дёгтем и обвалять в перьях Справедливость, обрушивая огонь и бесчинство на дома и тела тех, кто ей носит эти качества. Она напоминает мальчишек, которые мчатся с пожарными шлангами тушить багровые сполохи северного сияния. Неуничтожимый дух лишь обращает злобу против самих гонителей. Мученика нельзя обесчестить. Каждый удар кнута оборачивается языком славы, каждая тюрьма – более сияющей обителью, каждая сожжённая книга или дом озаряет мир, каждое вычеркнутое и запрещённое слово гулко разносится по всей земле. Часы трезвости и размышления приходят к общинам, как и к людям, и тогда Истина выходит на свет, а мученики оправдываются.
Так всё вокруг проповедует относительную несущественность «внешних обстоятельств». Всё решает человек. Каждая вещь двустороння – в ней есть добро и зло. Любое благо несёт налог. Я учусь довольствоваться. Но учение о воздаянии – не учение о равнодушии. Бездумные, услышав такие доводы, скажут: «И зачем тогда быть хорошим? Всё равно в итоге всё одно: если я наживу что-то хорошее, я заплачу за это; если чего-то не получу, взамен обрету другое; значит, все действия равны?»
Но есть нечто более глубокое в душе, чем компенсация, – её собственная природа. Душа не замещает что-то иное, она живёт сама по себе. Она есть. Под всем этим бушующим морем обстоятельств, волны которого уравновешенно качаются вперёд-назад, скрывается изначальная бездна реального Бытия. Сущность, или Бог, – это не часть и не соотношение, а целое. Бытие – великое утверждение, исключающее отрицание, самодостаточное и поглощающее все соотношения, части и времена в себе самом. Природа, истина, добродетель – исходят из Него. Порок – это отсутствие и отдаление от Него. Ничто и Ложь могут выступать как великая Ночь или тень, на фоне которой живое мироздание проступает ярче, но сами по себе они не рождают фактов; не могут действовать, ибо не существуют. Они не могут содействовать добру или злу. Они и есть зло – в том смысле, что «хуже, чем быть» – «не быть вовсе».
Нам кажется, что зло в мире недополучает должной кары, потому что преступник упорствует в своём зле и не предстоит никакого суда на наших глазах. Нет громогласного опровержения его чуши перед людьми и ангелами. Значит ли, что он перехитрил закон? Раз он носит в себе злобу и ложь, он уже оторван от природы. Как-то это станет очевидным и для ума, но даже если мы не увидим, этот «убыль в жизни» уравновесит вечный счёт.
И нельзя сказать, что приобретение праведности обязательно оплачивается какой-то «утратой». Добродетель не влечёт штрафа, как и мудрость. Это прирост бытия. Совершая добрый поступок, я истинно существую. Я приращиваю мир; завоёвываю пустыни, отбитые у Хаоса и Ничто, и вижу, как тьма отступает к горизонту. Нельзя переусердствовать в любви, или в знании, или в красоте, если понимать их в чистом смысле. Душа не признаёт границ, утверждая всегда оптимизм, а не пессимизм.
Её жизнь – движение, а не остановка. Её инстинкт – это доверие. Мы говорим «больше» или «меньше» применительно к тому, насколько душа присутствует в человеке, а не к её отсутствию. Храбрец больше человек, чем трус; правдивый, милосердный, мудрый более человек, чем глупец и негодяй. Никакого «налога» на добро добродетели нет, ибо оно – само пришествие Божие, абсолютное бытие, без сравнений. Внешние блага облагаются налогом, и если они пришли без нашего труда и заслуг, то у них нет корня во мне, и первый же ветер их унесёт. Но все богатства природы принадлежат душе и доступны, если платить законной монетой – трудом, который признаёт сердце и ум. Я не хочу больше находить благо, которого не заслужил, например, не желаю наткнуться на кувшин с закопанным золотом, зная, что вместе с ним придёт груз новых забот. Не хочу «увеличивать» внешние дары – ни имущество, ни почёт, ни власть, ни людей, в услужении мне. Видимый выигрыш неизбежно оборачивается налогом. Но знания о том, что воздаяние существует, и что не стоит раскапывать сокровища, «налога» не требует. И в этом моё мирное и вечное радование. Я ограничиваю поле возможной беды. Я постигаю мудрость св. Бернара: «Ничто не может нанести мне вред, кроме меня самого; урон, который я несу, я ношу внутри, и по-настоящему страдаю лишь по собственной вине».
В самой сущности души заложено «возмещение» за неравенства судьбы. Главная трагедия природы кажется в различии «Больше» и «Меньше». Как «Меньше» не испытывать боли? Как не ненавидеть «Большее»? Глядя на тех, у кого способностей меньше, чувствуешь тоску и смущение, даже избегаешь их взгляда, страшась, что они упрекнут Бога. И что им остаётся делать? Несправедливо, подумаешь ты. Но если всмотреться ближе, эти «огромные различия» тают. Любовь их преодолевает, как солнце топит айсберг в море. Раз у всех одно сердце и душа, исчезает вражда «моё – твоё». Моё становится твоим, а твоё – моим. Я есть мой брат, а он – это я. Если мне кажется, что меня заслоняют и затмевают «более великие» соседи, я всё равно могу любить, могу принимать. И тот, кто любит, присваивает величие того, кого он любит. Так я открываю, что мой брат – мой опекун, действует в моих интересах, и то владение, которое я ему завидовал, на самом деле моё собственное. Душа всё приручает. Иисус и Шекспир – фрагменты моей души, и через любовь я покоряю и присоединяю их к своему сознательному царству. Его доблесть – разве не моя? Его остроумие – если я не могу им распорядиться, значит, оно и не остроумие вовсе.
Таким же естественным путём объясняется бедствие. Всякий крутой слом благоденствия – это сигнал к росту. Каждая душа вынуждена внутренней необходимостью покидать старую систему вещей – друзей, дом, обычаи, веру, как моллюск выползает из своей прекрасной, но тесной раковины, чтобы вырастить себе новую (ср. «Наутилус» Оливера Уэнделла Холмса). И чем активнее человек, тем чаще он переживает такие перевороты, а в самой счастливой голове они происходят непрестанно, так что все мирские связи висят на ней легко, словно прозрачная плёнка, сквозь которую видна сама живая сущность, а не то застывшее разнородное образование, в котором большинство из нас «застревают». Тогда возможны подлинные расширения личности, и человек сегодняшнего дня едва узнаёт себя вчерашнего. Так должна выглядеть внешняя биография: мы каждый день снимаем с себя отжившие обстоятельства, как меняем одежду. Но мы, погрузившиеся в бездействие и сопротивляющиеся божественному расширению, получаем этот рост через удары.
Мы не желаем расставаться с друзьями, не желаем отпускать наших «ангелов». Не видим, что они уходят, чтобы их место заняли архангелы. Мы – идолопоклонники прошлого. Не верим в богатство души, её вечность и вездесущность. Не верим, что и сегодня у неё есть сила, равная или превосходящая вчерашнюю красоту. Мы упорно остаёмся в развалинах старой палатки, где когда-то были хлеб, покров и органы чувств, и не хотим признать, что Дух способен снова питать, одевать и укреплять нас. Ничто уже не кажется нам таким милым, сладким и изящным, как прежде. И мы впустую сидим и плачем. Но голос Всемогущего говорит: «Вставай и иди вперёд, вечно!» Мы не можем застрять в развалинах, но и не решаемся опереться на новое, вот и бредём, оглядываясь назад, как чудовища, смотрящие в прошлое.
Однако компенсация трагедий становится ясна нашему уму тоже, но лишь по прошествии времени. Жар лихорадки, увечье, жёсткое разочарование, утрата богатства или друзей кажется в ту минуту необратимой гибелью. Но надёжные годы вскрывают глубокую целительную силу под этими фактами. Смерть близкого – друга, жены, брата, возлюбленного, что была лишь невосполнимой потерей, спустя время вырастает в образ проводника или гения, ибо она обычно приносит перевороты в нашем образе жизни, завершает отрочество или юность, давно требующие конца, срывает привычный уклад или дом, и прокладывает дорогу к новому, более благоприятному для духовного роста. Она принуждает к новым знакомствам, к принятию новых влияний, которые в следующие годы окажутся бесценными; и тот, кто мог остаться «парниковым цветком» без простора для корней и с лишним солнцем над головой, – когда стены рушатся, а садовник перестаёт ухаживать, – становится мощным баньяном в лесу, под чьей сенью и плодами находит приют много людей.
Некоторые исследования о «Воздаянии» Эмерсона
• Pommer, Henry F. «The Contents and Basis of Emerson’s Belief in Compensation.» PMLA 77 (June 1962): 248—53.
• Panek, Le Roy Lad. «Imagery and Emerson’s «Compensation’.» 18 (IV, 1962): 218—221.
• Lee, Roland F. «Emerson’s «Compensation’ as Argument and Art.» New England Quarterly 37 (Sept 1964): 291—305.
• Riepe, Dale. «Emerson and Indian Philosophy.» Journal of the History of Ideas 28 (Jan—March 1967): 115—22.
• Bottorff, William K. «„Compensation,“ Emerson’s Ebb and Flow.» American Studies [Taiwan] 9 (March 1979): 1—9.
• Hughes, Gertrude Reif. Emerson’s Demanding Optimism. Baton Rouge: LSU P, 1984.
• Lasch, Christopher. The True and Only Heaven: Progress and Its Critics. New York: W. W. Norton, 1991.
• Jacobson, David. ««Compensation’: Exteriority Beyond the Spirit of Revenge.» ESQ 33 (II, 1987): 110—119.
• Larson, Kerry. «Justice to Emerson.» Raritan: A Quarterly Review 21:3 (2002 Winter): 46—67.