Глава 2. Тени прошлого
Третья ночь в усадьбе Волковых застала Алексея в бывшем кабинете помещика, где высокие стеллажи красного дерева тянулись к потолку, скрываясь в густой тьме под сводами. Пыльные фолианты в кожаных переплетах молчаливо взирали на него с полок, словно безмолвные свидетели давно минувших дней. Электричество в этой части дома давно не работало – провода, прогрызенные мышами и разъеденные временем, висели мертвыми змеями из розеток. Алексей расставил вокруг массивного письменного стола полукругом толстые восковые свечи, их пламя отбрасывало беспокойные тени на обои с выцветшим растительным орнаментом, где местами проступали темные пятна сырости, напоминающие кровавые разводы.
Ноутбук лежал закрытый рядом с чернильницей – его холодный металлический блеск казался неуместным в этом древнем пространстве, где каждая доска скрипела под весом столетий. Алексей взял в руки старинную перьевую ручку, найденную в одном из ящиков стола, и попытался заставить себя писать. Белый лист бумаги лежал перед ним девственно чистый, словно насмехаясь над его творческим параличом. Слова, которые когда-то текли из-под его пера легко и естественно, теперь застряли где-то глубоко внутри, как камни в пересохшем русле реки.
Он окунул перо в чернила и вывел первые буквы, но фразы получались корявыми, мертвыми. Каждое предложение требовало мучительных усилий, словно он пытался выдавить кровь из камня. Привычный ритуал письма, который всегда успокаивал его встревоженный разум, сегодня не приносил облегчения. Напротив, с каждой минутой росло странное ощущение, что за ним наблюдают. Не просто смотрят – изучают, оценивают, готовятся к чему-то. Старинные часы в углу кабинета давно остановились, но время все равно тянулось с болезненной медлительностью, каждая секунда звучала эхом в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечного воска и отдаленным завыванием ветра в дымоходах.
Алексей попытался сосредоточиться на работе, вспомнить ощущение потока, когда мысли сами складывались в строки, а персонажи оживали на страницах. Но вместо творческого подъема он чувствовал только давящую тяжесть этого места. Воздух в кабинете казался слишком густым, пропитанным запахами прелой бумаги, затхлого дерева и чем-то еще – чем-то едва уловимым, но тошнотворно знакомым. Этот запах будоражил подсознание, заставляя вспоминать то, что лучше было бы забыть навсегда.
Внезапно краем глаза он заметил нечто невозможное. Его тень на стене за спиной дрогнула и медленно повернула голову в его сторону, хотя сам он продолжал сидеть неподвижно, застывший над листом бумаги. Сердце пропустило удар, а затем забилось так громко, что, казалось, эхо разносится по всему кабинету. Алексей осторожно повернул голову, но тень продолжала двигаться независимо от его движений, словно обретя собственную волю.
Темный силуэт на стене медленно выпрямился и начал меняться, приобретая очертания, которые Алексей узнал бы даже в самом страшном кошмаре. Покатые плечи пьяницы, агрессивно выдвинутая вперед голова, характерная сутулость человека, привыкшего к насилию. Сергей. Его отчим. Человек, превративший детство в непрерывный кошмар страха и унижений.
Тень подняла к губам нечто, напоминающее бутылку, и Алексей почти физически ощутил знакомый запах дешевой водки и застарелого табачного дыма, которые всегда окутывали Сергея как ядовитое облако. Рациональный ум отчаянно искал объяснения – игра света и тени, галлюцинации от стресса, что угодно, только не сверхъестественное. Но движения тени были слишком точными, слишком знакомыми. В них угадывались специфические манеры человека, который терроризировал его детство непредсказуемыми вспышками жестокости.
Температура в кабинете начала стремительно падать. Дыхание Алексея превратилось в облачка пара, а пламя свечей заплясало диким танцем, хотя ни малейшего сквозняка он не чувствовал. На оконных стеклах с неестественной быстротой начали образовываться узоры инея, они росли на глазах, с тихим треском расползаясь по поверхности.
Тень-фигура распрямилась во весь рост и заговорила голосом Сергея – грубым, пропитанным алкоголем баритоном, в котором всегда звучали нотки садистского удовольствия:
– Думал, сможешь от меня сбежать, сопляк? – Слова обрушились на Алексея с физической силой, словно невидимые руки сдавили его грудь. – Двадцать лет мертвый, а все еще больше мужик, чем ты когда-либо станешь.
Голос был до боли реальным, наполненным той же злобной интонацией, которая сопровождала каждое избиение. Алексей сжал перьевую ручку так крепко, что костяшки пальцев побелели, а чернила растеклись по бумаге темной кляксой, напоминающей пятно крови.
– Все тот же жалкий трус, хнычущий по углам, пока настоящие мужики работают, – продолжал голос с хирургической точностью попадая в самые болезненные места его души. – Твоя мать знала, что ты за ничтожество. Потому и выбрала таблетки – не могла смотреть, как ты вырастешь в никого.
Каждое слово било точно в цель, в раны, которые так и не зажили полностью. Алексей понимал, что эта сущность, какой бы она ни была, знает его так интимно, как не должно быть возможно ни для какого земного существа. Она видела его насквозь, знала каждую слабость, каждый стыдный секрет, каждую скрытую боль.
Отчаянно пытаясь разрушить морок, Алексей принялся задувать свечи одну за другой. Пламя гасло с шипением, воск брызгал горячими каплями на его руки, но облегчения это не приносило. Наступившая тьма оказалась не нейтральной пустотой, которой он ожидал, а чем-то живым и враждебным. Воздух стал густым, вязким, давящим на него со всех сторон удушающей тяжестью.
Призрачные руки легли на его плечи с той же знакомой болезненной силой, с которой Сергей привык хватать его в детстве. Запах алкоголя и табака стал настолько сильным, что Алексей заткнул рот рукой, сдерживая рвотные позывы. Тьма извивалась вокруг него как живое существо, а шепот раздавался одновременно со всех сторон, словно сам кабинет превратился в гигантский рот его отчима:
– Это ты убил ее своей слабостью, мальчишка. Довел до тошноты стыдом каждый раз, когда она смотрела на твою хнычущую рожу. Не мог защитить собственную мать – какой из тебя мужчина?
Алексей шатаясь направился туда, где, как ему помнилось, находилась дверь, но привычная география кабинета словно изменилась. Коридоры уходили в бесконечность, а невидимые барьеры преграждали путь к спасению. Он натыкался на мебель, которая не должна была находиться в этих местах, спотыкался о предметы, расположенные вопреки всякой логике.
Половицы под ногами пульсировали каким-то неестественным ритмом, который совпадал с биением его собственного испуганного сердца.
Сквозь эту какофонию ужаса прорывался смех Сергея – тот же жестокий, довольный смех, который он издавал, застав Алексея в моменты наибольшей уязвимости. Когда мальчик читал книги вместо того, чтобы играть в футбол. Когда плакал из-за очередных «головных болей» матери. Когда вздрагивал от громких голосов или неожиданных движений.
– Помнишь, как мамочка пряталась в ванной после наших разговоров? – голос стал еще более язвительным. – Как она начала глотать таблетки, чтобы «заглушить шум в голове»? Как ее глаза становились все более пустыми, пока она не начала смотреть сквозь тебя, словно тебя вообще не существовало?
Алексей почувствовал, как по щекам текут слезы, но не мог остановиться. Сверхъестественное присутствие методично разбирало каждую психологическую защиту, которую он выстроил за годы после побега из дома отчима. Фантомные удары не оставляли видимых следов, но несли всю эмоциональную боль детских избиений. Его щека горела от призрачной пощечины, а в ушах звенели слова, которые он слышал бесчисленное количество раз: