Тэя зажмурилась, но это не спасало. Она *видела* их веками. С самого детства этот дар был её неотъемлемой частью – и её клеймом. Она натянула свои перчатки – особые, из плотного чёрного шёлка с вплетёнными тончайшими медными нитями. Бабушка называла их «посохом слепца». Они не глушили Следы полностью, но приглушали их до терпимого, хоть и изматывающего фона, как беруши, но для глаз и всей нервной системы.
«Просто дойти до выхода, – мысленно, с силой, приказала она себе, впиваясь ногтями в ладони даже сквозь мягкую ткань. – Пятьдесят шагов. Всего пятьдесят. Просто дойти…»
Она сделала первый шаг, затем второй, петляя между спешащими людьми, стараясь не наступать на самые яркие и громкие отпечатки. Это было похоже на переход через минное поле, где мины взрывались не осколками, а чужими чувствами, врезаясь в её собственное сознание. Вот она переступила через тлеющий уголь *Гнева* – кто-то тут сильно поссорился; вот обошла стороной лужицу сладковатой, тошнотворной *Лжи*. Её голова начала раскалываться от этого постоянного, выворачивающего наизнанку пира.
И тут… всё остановилось.
Не звук. Звук никуда не делся. Прервался *гул*. Тот самый, давящий, многослойный гул чужих душ.
Тэя замерла на полпути, пошатнувшись, как если бы у неё из-под ног внезапно дёрнули ковёр. Давящая аура вокзала… расслоилась. Прямо перед ней, в самом центре людского потока, зияла тишина. Не пространственная, а эмоциональная. Чистейший, нетронутый пузырь абсолютного безмолвия.
Она подняла взгляд, сердце заколотилось где-то в горле.
В эпицентре этой аномалии стоял молодой человек, покупавший кофе в киоске. Высокий, в простой тёмно-серой куртке, с тёмными, чуть взъерошенными волосами. Ничем не примечательный. Очередной человек в толпе. Но для её восприятия он был живым белым пятном, слепым пятном в самом центре кричащей, переливающейся всеми цветами радуги реальности.
Тэя забыла о дыхании. Она водила взглядом по его фигуре, ища хоть что-то, любой намёк на эхо. Ниточку радости от предвкушения кофе. Лёгкую, усталую дымку разочарования от долгого дня. Даже скучную, серую плёнку безразличия, которую оставляли после себя большинство уставших горожан. Ничего.