И если вопль отверженного лирического героя, который мы слышим в начале Первой дуинской элегии, раздаётся из той пропасти, что разверзлась внутри утратившего свою целостность человеческого «Я», то в царстве недвойственного Ума, торжественно воспеваемом и утверждаемом в «Сонетах», человеческий голос, следуя за лирой Бога-Певца, становится воистину «ангельским» и сливается с хорами вечности, как об этом с особо выразительной силой нам возвещает Девятый сонет:
IX
«Тот лишь, кто в царстве теней
Лиру подъемлет,
Славить достоин на ней
Небо и землю.
Тот лишь, кто маковый сок
Мёртвых пригубит,
Шорох тишайших высот
Не позабудет.
Свет, отражённый прудом,
Призрачно брезжит, —
Взор отвори!
Только в мире двойном
Зовы так нежны,
Голос велик.»
• Суть высшего «плода»
Когда мы рассуждаем о Красоте, мы неизбежно наделяем Её множеством субъективных оценок. Это связано в первую очередь с тем, что мы взираем на Красоту с разных уровней нашего восприятия. Тот, кто обладает высшей степенью прозрения, способен распознать Красоту как Пустоту или Истину, у кого сила видения меньше, тот узнаёт Красоту как совершенную радость, а существа с обыденным зрением видят Красоту воплощений. Но, по сути, независимо от наших способностей Красота неделима и целостна, а через Неё и всё сущее – непротиворечиво и не знает преград. И хотя всем нам дано от рождения великое счастье – ощутить это Единство Красоты, немногие в состоянии осознать природу этого чувства, и тем более его выразить13. Чаньский Мастер назвал бы это интуитивное чувство родником, из которого проистекает недвойственный Ум, семенем, из которого раскрывается цветок совершенной буддовости. Поэт напомнил бы нам о вещах, которые возникли задолго до нас, и которые, стоит их только призвать в нашу жизнь, превращается в источник ошеломляющей по силе Красоты. Той Красоты, что освящает весь мир для подлинного Искусства.