9 мая
Что-то в нашем дружном коллективе поломалось после попытки Ворона разделаться с Витьком и его командой. Сам он вроде бы окончательно пришёл в норму, даже шутил за завтраком. А всё равно чувствовалась в нём какая-то нервозность и при этом отрешённость, что ли. Знаете, так бывает, когда ты уже принял трудное решение, смирился с неизбежным, но заранее предвкушаешь, как непросто будет привести в исполнение задуманное. Ника сразу почувствовала, что Ворону откровенно не по себе, и старалась поменьше попадаться ему на глаза. У меня тоже возникло непреодолимое стремление свалить куда-нибудь подальше в лес, чтобы не видеть дёрганную физиономию моего любимого гуру. Наверное, я так бы и сделал, но Ворон меня тормознул.
– Лис, ты не проводишь меня до землянки? – попросил он.
– Собрался залечь в берлогу? – удивился я. – Вроде бы ещё рано, полгода не прошло.
– Вообще-то, прошло,– Ворон смущённо улыбнулся,– и в добавок что-то я слегка надорвался с этим Витьком. Нужно восстановить силы. Так ты идёшь?
Разумеется, я присоединился к учителю, чувствовалось, что ему нужно сказать мне что-то важное. Пока мы медленно шли к лесу, я всё ждал, когда он приступит к своим откровениям, а он молчал, только всё больше замедлял шаг. Наконец я не выдержал.
– Ворон, что у тебя на уме? – я остановился и повернулся к нему лицом.
– Ты совсем перестал задавать вопросы, Лис,– учитель задумчиво посмотрел на бегущие по небу облака,– похоже, ты из ученика превращаешься в учителя. Моя миссия закончена.
Это прозвучало вовсе не как упрёк, скорее, это была просто констатация факта, мол, принимай эстафету, парень, я и так две смены отпахал, пора на покой. В общем-то, в последнее время подобные заявления перестали быть редкостью. Ворон уже даже не намекал, он говорил о своём скором уходе буднично и открыто. Похоже, сам он не видел в своей смерти ничего трагического, скорее, наоборот, ему не терпелось насладиться своим новым амплуа – стать моим учеником. А меня будто кто схватил за горло, представить себе, что Ворон умрёт, мне было мучительно больно. И никакие рациональные соображения тут не помогали. Поэтому я на автомате включился в игру, стараясь продемонстрировать моему гуру, что без него никак.
– У меня миллион вопросов,– безапелляционно заявил кандидат в учителя,– просто ты в последнее время что-то не в духе.
Ворон бросил на меня насмешливый взгляд, но спорить не стал, просто кивнул, мол, задавай свои вопросы.
– Тебе не кажется, что в нашем мире творится нечто странное,– начал я издалека. – Если смерть делает многих безвольных овец снова свободными людьми, то пастухам следовало бы позаботиться о том, чтобы их овцы пореже умирали. Ведь им, наверняка, приходится прилагать немалые усилия, чтобы загнать перевоплотившихся людей обратно в стадо. Но они словно нарочно стараются нас угробить. Войны не прекращаются ни на один день, вода и пища отравлены химией, в городах некуда деться от всевозможных излучений, а тамошним воздухом скоро можно будет дышать только в противогазе. Они что, совсем с ума посходили? Или просто не понимают, как работает перевоплощение?
– Это люди не понимают, как оно работает,– Ворон пренебрежительно хмыкнул,– а для пастухов это не тайна. Только ведь им рабы нужны не сами по себе, мы представляем для них ценность вовсе не в качестве рабочей силы.
– А что им тогда нужно? – я уже заинтересовался по-настоящему, а не для того, чтобы тупо потрафить учителю. – Чего они ищут у нас на земле? Золото?
– Да, золото, только не металлическое,– пояснил учитель. – Им требуется такая валюта, которая ценится в любом проявленном мире – человеческая жизненная сила.
– Они действительно людей режут как скот?! – от возмущения я едва ни подавился.
– Жизненная сила – это не кровь и кости,– учитель снисходительно улыбнулся,– это энергия, которая выплёскивается вместе с сильными эмоциями. Вот пастухи и заставляют нас эмоционировать. И самой деликатесной для них является энергия нашего страдания. Насильственная смерть или смерть от мучительной болезни даёт наиболее мощный энергетический выброс. Так что пастухам выгодно время от времени прореживать своё стадо.
– Так нас убивают ради самого момента смерти? – я недоверчиво посмотрел на учителя. – Как-то это нерационально. В течение жизни можно выкачать гораздо больше энергии, чем за короткий момент умирания.
– Ты правильно сомневаешься,– Ворон одобрительно кивнул. – Наши предсмертные страдания для пастухов – всего лишь дополнительный бонус, хоть и довольно весомый. Главное в другом. Вот скажи мне, Лис, что происходит с памятью человека, когда он оказывается в мире посмертия? Вызывает ли перезагрузка ума полное стирание всей информации?
Такая резкая смена темы выглядела совершенно неестественно и поэтому заставила меня на минуту задуматься. Впрочем, вопрос был довольно простой.
– Информация никуда не девается,– уверенно заявил я,– она ведь хранится не в уме, а в сознании. Думаю, при перезагрузке нарушаются наработанные связи, и ум утрачивает доступ к архиву.
– Полностью утрачивает? – учитель ехидно улыбнулся. – Ум прям превращается в чистый лист, так, по-твоему?
На это вопрос я уже однажды нашёл ответ, и Ворону это было хорошо известно. Однако он решил сделать акцент именно на этом моменте, да к тому же каким-то образом связал его с причиной, по которой пастухи регулярно убивали овец своего стада. А может быть, и свободных людей тоже. И эта связь была мне непонятна.
– Видимо, остаётся последняя проявленная картинка реальности,– неуверенно пробормотал я.
– Вот именно,– обрадовался учитель. – Теперь тебе понятно, зачем мы должны умирать в страданиях?
Если честно, его логика была не настолько очевидной, чтобы я радостно запрыгал от восторга. Ну сохраняется последняя картинка, и что дальше? Какая от этого выгода пастухам? И тут меня словно током ударило. Так ведь эта картинка и есть момент смерти. А что сделает с ней ум после перезагрузки? Как водится, проинтерпретирует и даст свою оценку, а потом транслирует её подсознанию в качестве обратной связи. И покладистое подсознание на основе этих оценок проявит следующую картинку реальности. Вот только сразу после перезагрузки личность у сознания отсутствует, и оно начнёт формировать эту личность на основе рефлексий ума по поводу момента смерти. Если главным элементом этого момента было страдание, то именно оно ляжет в основу новой личности. Вот это настоящая засада.
– Мы рождаемся с установкой, что жизнь – это страдание,– завороженно произнёс я.
– Точно, именно этого и добиваются пастухи,– учитель самодовольно усмехнулся. – Если жертва принимает эту концепцию, типа, «бог терпел и нам велел», и добровольно соглашается страдать, то к ней даже не нужно применять насилие. Требуется только постоянно подпитывать эту заложенную самой природой уверенность. Вот поэтому во всех религиях нас призывают страдать в земной жизни, чтобы обрести награду после смерти либо в райских кущах, либо в просветлении, либо в Валгалле. Детали несущественны. Увы, вместо награды, нас ждёт всего лишь следующая жизнь, и опять полная страданий.
– Но не все же такие религиозные,– возразил я. – Очень многие люди верят в реинкарнацию.
– И при этом продолжают страдать,– учитель снисходительно хмыкнул. – Не всё так просто, Лис. Даже если ты не поддаёшься на пропаганду, ядовитое семя, заложенное умом в фундамент личности, всё равно прорастёт. Ты можешь его не поливать и всячески игнорировать, тогда растение получится чахлым и забитым. Но из семени лебеды никогда не вырастет роза. А из семени страдания не проклюнется радость жизни.
– Не преувеличивай,– отмахнулся я,– в нашем мире полно людей, которые знают толк в мирских радостях.
– Это ты о так называемых хозяевах жизни говоришь? – ехидно поинтересовался Ворон. – Среди богатых и красивых страдальцев ничуть не меньше, чем среди нищих и уродливых, уж поверь. Чаще даже наоборот. Фотомодели, например, смертельно боятся утратить свою красоту, и каждая новая морщинка становится для них настоящей трагедией. А богачи пребывают в ужасе от того, что не смогут забрать своё богатство в могилу. Впрочем, абсолютно все люди постоянно стремятся заглушить своё изначальное страдание, поэтому пытаются урвать ещё и ещё кусочек от жизни и при этом совершенно разучились ценить то, что уже имеют.
– Но разве наша жизнь не полна страданий на самом деле,– попытался возразить я,– это же объективно.
– Наша жизнь – это просто сосуд,– учитель сочувственно улыбнулся,– пустой сосуд. Только от тебя зависит, наполнишь ли ты его болью и страхом или радостью и душевным покоем.
– Если я правильно тебя понял, то от нас ничего вообще не зависит,– я невесело усмехнулся. – Мы ведь так или иначе умираем, а значит, испытываем страдание в момент смерти. От этого никуда не деться. Получается, семя страдания заложено в нашу человеческую природу изначально.
– Чушь! – Ворон небрежно отмахнулся от моих слов. – Нам внушили мысль, что смерть связана со страданием, но это заведомая ложь. Смерть – это просто зародыш новой жизни, не более того. Для того, чтобы заложить позитивную основу своей жизни, людям нужно всего-то осознать эту простую истину и научиться правильно умирать, так, чтобы боль и страх не посещали их мысли и чувства в момент перехода.
– Но физической боли не всегда удаётся избежать,– я по инерции продолжал спорить, хотя в душе был согласен с учителем.
– Лис, ты не путай ощущения с ментальными концептами,– пожурил меня Ворон. – Физическая боль – это просто один из сигналов нашего тела. Страданием боль делают наши оценки. Ум окрашивает полученный сигнал негативными красками, но это просто очередной штамп, почерпнутый нами из ноосферы. На самом деле мы страдаем только от того, что так положено, так нам повелели пастухи. Вон буддисты, так те вообще призывают своих адептов испытывать отвращение к сансаре. И ведь многие из них действительно испытывают. Ты только подумай, что получается. Мы, истинные хозяева своей реальности, послушно уродуем свои жизни в угоду каким-то пришлым паразитам. Вот это по-настоящему отвратительно.
– И что ты предлагаешь? – я решил разом перейти к конструктивным действиям. – Создавать свои ментальные конструкты взамен тех, которыми пастухи нас гнобят?
– Ты же не думаешь, что это так просто? – учитель горько усмехнулся. – Создать мыслеформу недостаточно, нужно ещё, чтобы она овладела массами. А для этого требуется грамотно внедрить её в общественное сознание и накачать подходящими энергиями. Люди пока не научились таким техникам, это прерогатива пастухов. Мы не в состоянии им противостоять на равных, мы можем только защищаться.
– Как можно защититься от ноосферы? – уныло пробормотал я.
– Не позволяй собой манипулировать,– учитель ободряюще похлопал меня по плечу. –Принимай как данность только то, что можешь проверить, а остальное пусть остаётся в статусе «возможно». Никто не может тебя заставить верить пастушьим сказкам. Свобода выбора – это несравненное право свободного человека, и нужно научиться им пользоваться.
– Сам же говорил, что пастухи используют выбор как инструмент для своих манипуляций,– возразил я.
– Это правда,– в голосе учителя я заметил какие-то нервозные нотки. – Нам подкидывают симулякры выбора, чтобы заставить нас согласиться с извращённым положением вещей. Когда ни один из предложенных вариантов не является приемлемым – это лишь подобие выбора, нас просто вынуждают выбирать меньшее из зол. Но при этом мы всё равно выбираем зло, как ни крути.
– Но как быть, если других вариантов просто не существует?
– Мы сами творим свою реальность,– учитель невесело усмехнулся. – Если ты не в состоянии реализовать приемлемый вариант – это вовсе не значит, что его в принципе не существует, просто ты его не видишь. Что ж, такое случается. В таком случае лучше вообще отказаться от выбора, нежели добровольно соглашаться на то, что сам считаешь злом. Впрочем, это лишь моё мнение, тут каждый решает сам.
Мысль была не такая уж тривиальная. Вне контекста она прозвучала вроде бы логично, но что-то мне подсказывает, что применимость Воронова метода в реальной жизни довольно сомнительна. Впрочем, долго обдумывать этот вопрос у меня не получилось, поскольку мы незаметно дошли до землянки. Ворон смахнул прошлогоднюю листву с деревянной дверцы и повернулся ко мне.
– Лис, ты ведь помнишь, как меня можно разбудить в случае чего? – он внимательно смотрел мне в глаза, словно хотел убедиться, что я проникся смыслом его слов. – Если тебе что-то понадобится, да хоть просто посоветоваться, ты, пожалуйста, не стесняйся. Ничего страшного не случится, если я проснусь немного раньше срока.
– Не волнуйся, папочка,– я скорчил умильную рожицу,– я буду паинькой и не стану безобразничать в твоё отсутствие. Спи спокойно, Ворон,– добавил я уже серьёзно,– я способен позаботиться о нас с Никой.
– К чему эта бравада,– посетовал учитель,– на тебе ведь теперь лежит ответственность за троих.
Пару секунд я переваривал его странное высказывание, а потом до меня дошло.
– Ника ждёт ребёнка,– завороженно пробормотал я.
– Вижу, она пока с тобой не поделилась этой новостью,– улыбнулся Ворон. – Это будет девочка.
Да уж, новость была прямо-таки сногсшибательная. Я стану папой. Не знаю, что должны чувствовать женщины, когда у них под сердцем зарождается новая жизнь, если даже мы, мужики, буквально шалеем от перспективы стать отцом. Я даже не заметил, как ноги сами понесли меня обратно домой, к моей малышке, вернее, теперь уже к двум малышкам.
– Прощай, Лис,– тихий голос Ворона остановил меня, когда я уже успел удалиться от его берлоги метров на двадцать. – Береги своих любимых.
– Сберегу,– самоуверенно заявил я и, помахав учителю на прощанье, скрылся за деревьями.
В тот момент меня совсем не удивило его напутствие, наверное, было не до того. Но ночью я вспомнил это печальное «прощай», и оно заставило меня всерьёз задуматься. Почему-то у меня сложилось устойчивое ощущение, что Ворон не надеялся больше со мной встретиться. Может быть, он не просто устал, а серьёзно болен? Но он не стал бы от меня скрывать свой недуг. Значит, он чует опасность, но пока не может определить её источник. Да, такое возможно, и мне нужно быть вдвойне осторожным, по крайней мере, пока мой всесильный гуру не выйдет из спячки. Ведь теперь на мне лежит ответственность за двух любимых девочек.