20 ноября
Этой ночью мне приснился странный сон, очень яркий, практически реальный. Проснувшись, я не только не забыл, что мне снилось, напротив, начали всплывать какие-то дополнительные детали, которые я пропустил, захваченный острым сюжетом. Такое ощущение, что я действительно всё это прожил, а теперь просто вспоминаю, вытаскивая из закромов памяти второстепенные моменты.
Во сне я оказался в необычном помещении, вроде бы, старинной постройки с каменными сводами, арками и узкими стрельчатыми окнами. Размеры комнаты тоже значительно превосходили современные квартиры, где-то двести квадратов. В помещении было довольно темно, за окнами царила безлунная ночь, звёзд тоже почти не было видно, похоже, небо заволокло тучами. У меня было чёткое понимание, что в эту комнату я пришёл не из праздного интереса, здесь прятался враг, за которым я гонялся уже несколько недель. Наконец я его загнал в ловушку и теперь должен убить. Почему-то во сне у меня не возникло никаких сомнений в обоснованности и справедливости своей миссии.
Комната была слишком большая, чтобы в темноте можно было разглядеть все детали обстановки, условно освещёнными оставались только участки пола рядом с окнами. Я немного замешкался, не решаясь приступить к поискам прятавшегося здесь человека. Во-первых, никак нельзя было дать ему сбежать, а, во-вторых, он был вооружён как минимум ножом. Огнестрельного оружия у него быть не могло, свой револьвер он бросил, когда в нём закончились пули. Пока я раздумывал над сложившейся ситуацией, луна внезапно вынырнула из-за тучи, превращая черноту ночи в серебристый мерцающий полумрак.
У дальней стены раздался тихий шорох, и в лунном свете что-то ярко блеснуло буквально в трёх метрах перед моим лицом. Инстинктивно я отпрянул в сторону, и тяжёлый метательный нож загремел по плиткам пола за моей спиной. Что ж, цель сама себя обнаружила, и теперь не имело смысла медлить. И всё же я не бросился на моего врага, а просто пошёл в его сторону, не спеша, даже специально оттягивая момент расплаты. Нет, мне вовсе не хотелось понаслаждаться его страхом и отчаяньем, напротив, предстоящее мне дело вызывало в моей душе отвращение. Но я должен был это сделать.
В углублении ниши стоял немолодой, но ещё крепкий мужчина, одетый богато, даже с претензией на роскошь. Массивная золотая цепь на его шее матово блестела в лунном свете. Меня немного удивило, отчего он не пытается бежать или хотя бы защищаться, но, подойдя ближе, я понял причину его пассивности. Левой рукой мужчина зажимал рану в низу живота, видимо, во время нашей недавней перестрелки одна из моих пуль всё-таки его достала. Когда я подошёл вплотную, он выпрямился и открыто посмотрел мне в глаза. В его взгляде не было страха, зато от сочившейся из его глаз, словно яд, ненависти меня даже немного замутило. Впрочем, на мою решимость это никак не повлияло, я достал из-за пояса нож и хладнокровно всадил его в грудь врага. Отчётливо помню, что ни радости, ни злорадства я при этом не испытывал, было только ощущение выполненной грязной работы.
Проснулся я в холодном поту. Нет, мне и раньше иногда снились кошмары, но такого, чтобы я во сне кого-то хладнокровно зарезал, пожалуй, ещё не было. Я долго лежал, уставившись в темноту, и пытался понять, что это было. Что за странные намёки моего подсознания? Не думаю, что в реальности смогу кого-то убить. Даже когда недавно на меня попёрли трое мужиков с ножами, у меня и в мыслях не было причинять им травмы, несовместимые с жизнью. Тогда к чему этот кошмар?
Рядом сладко посапывала Ника, и от её размеренного дыхания я тоже начал успокаиваться. Нет, сон не сделался менее ярким, и забываться, как это обычно делают сны, он тоже не собирался, но я уже обрёл способность рассуждать более или менее беспристрастно. И первое, что пришло мне в голову, это, естественно, проконсультироваться с Макаром, поскольку учитель уже давно превратился для меня в источник ответов на все волнующие вопросы. Впрочем, это я ещё преуменьшаю, моё доверие к нему стало просто иррациональным. Я верил моему странному гуру примерно так же, как младенец верит своей матери, то есть беспрекословно. А ведь Макар какие-то вещи специально от меня скрывает, тут двух мнений быть не может. Странно это и необъяснимо с позиции логики.
После завтрака мы с Макаром отправились за дровами и заодно проверить силки. День выдался пасмурный, но довольно тёплый для зимы. Тучки надёжно заволокли небесный свод, погрузив наш маленький островок счастья в своеобразный защитный кокон. Снежок вкусно хрустел под ногами, при полном безветрии было слышно, как чирикают какие-то неугомонные пичуги на опушке леса. В общем, покой и умиротворение. Я даже поначалу не хотел нарушать эту идиллию своими вопросами, но Макар сам заметил, что я вроде как чувствую себя не в своей тарелке, и спросил, чего я дёргаюсь. Пришлось рассказать про мой странный сон.
Я ждал, что он для начала примется беззлобно стебаться над моими фрустрациями, но реакция учителя меня сильно озадачила. По мере рассказа он всё больше мрачнел и как бы даже съёживался. Такое ощущение, что у него вдруг резко прихватило живот. Мне не нужно было гадать о причинах столь странного поведения моего учителя, такое уже случалось и не раз, когда речь заходила о событиях из его прошлого, о которых он был вынужден молчать. Но неужели это был не просто сон? Не мог же я действительно быть убийцей в прошлом воплощении? Или мог?
– Это нечестно,– наконец не выдержал я. – Если я и вправду кого-то убил в прошлой жизни, то мне лучше об этом знать.
– Мне об этом ничего не известно,– Макар с жалостью посмотрел на разбушевавшегося ученика. – Поверь, Лис, знание – это бремя, которое не всегда даёт силы. Если ты о чём-то забыл, значит, тебе так было нужно.
Отмазка была так себе, но приставать с личными расспросами к учителю было бессмысленно, это я отлично уяснил по прошлым безуспешным попыткам его разговорить. Если уж он решил отмалчиваться, то ничего я из него не вытяну. Поэтому я решил переключиться на более нейтральные темы.
– А откуда берутся ночные кошмары? – я сделал вброс навскидку, просто по ассоциативной цепочке с предыдущим разговором, но оказалось, что учителю эта тема тоже интересна. Он даже предложил мне развести костерок и немного посидеть, отдохнуть.
– У Стругацких есть такой роман «Волны гасят ветер»,– задумчиво произнёс он, когда мы с комфортом расположились у огня,– читал?
– Это про люденов, что ли? – я скептически усмехнулся. – Если честно, это название всегда вызывало у меня недоумение. Ну как волны могут гасить ветер? Наоборот, это же ветер разгоняет волну. Какой-то парадокс?
– Ничего подобного,– возразил Макар,– всё очевидно и логично. Действительно, ветер делает волны сильнее. Но за счёт чего?
– А-а-а, понятно,– я махнул рукой, как бы признавая собственную бестолковость. – Ветер отдаёт волнам свою энергию, и за счёт этого сам ослабевает. Но в таком случае стоило бы сказать, что ветер гасит сам себя.
– Да, пожалуй,– согласился учитель,– но у Стругацких получилось красивее. Так вот, наш ум делает то же самое. Если в психоэмоциональной сфере имеется в наличии стресс, от которого нужно избавиться, то ум поднимает волну, чтобы слить негатив.
– Значит, ночной кошмар – это просто волна,– уточнил я.
– Этой же цели служат дневники, походы к психоаналитикам, задушевные разговоры с друзьями или случайными попутчиками,– Макар проигнорировал мои пять копеек в его рассказ. – Работать напрямую с вибрациями, которые ум интерпретирует как эмоции, очень непросто, поэтому мы и переводим эти тонкие вибрации во что-то более доступное: в слова и образы. Сны – это тоже способ ума справиться с эмоциональным стрессом.
– Знаешь, учитель,– я невесело усмехнулся,– если целью этого сна про убийство было снятие стресса, то должен откровенно признать, что здесь мой ум напортачил. Только теперь я и начал напрягаться.
– Возможно, в твоём случае – это не было целительство,– согласился Макар. Он явно собирался продолжить свои рассуждения, но вдруг смутился и резко оборвал сам себя.
– А что же тогда? – я с удивлением посмотрел на смущённого учителя. И тут до меня дошло. – Это было воспоминание из прошлой жизни,– я произнёс это заключение довольно бодрым голосом, но, когда смысл того, что я только что сказал, дошёл до моего сознания, мне сделалось дурно. Своей реакцией учитель невольно подтвердил мои догадки. Получается, в прошлом воплощении я точно был убийцей. Да ещё и самоубийцей, если считать верным предположение Макара насчёт моей акрофобии. Да что же у меня была за жизнь?
– Это возможно, но недоказуемо,– сболтнувший лишнего Макар успокаивающе похлопал меня по коленке. – Не забивай себе голову этой мистикой.
Ага, мистикой, как же. Ежу понятно, что сам-то он уверен в достоверности этого сна. И что мне со всем этим делать? Точно не паниковать, это неразумно, да и просто губительно. Лучше принять эту информацию к сведению, как данность. Да, я способен на убийство, никуда от этого не денешься. То, что в этом воплощении подобная мысль вызывает у меня безотчётный ужас, как раз и свидетельствует о том, что всё правда, у меня действительно отсутствует барьер перед убийством человека. Подсознательно я об этом знаю и потому боюсь самого себя. Может быть, и мои страхи в отношении Ники тоже вызваны этим пришедшим из прошлого страхом? Но это же хорошо, значит, на самом деле я для моей девочки неопасен. Успокоив себя таким немудрёным способом, я решил вернуться к отвлечённым философским вопросам.
– Учитель, ты говорил, что смерть сильно напоминает сон,– жизнерадостно начал я. – Получается, что и смерть выполняет ту же функцию, гасит негатив.
– Так тебя очень далеко занесёт с подобными аналогиями,– усмехнулся мой гуру. – Да, смерть несомненно нивелирует весь негатив прошлой жизни, тут не поспоришь, но смысл этого механизма совсем в другом. Смерть позволяет сознанию восполнить запас энергии, особенно, низких вибраций.
– Так ведь сон тоже это делает,– возразил я,– разве не для этого мы спим?
– Что ж, пожалуй, ты прав,– учитель одобрительно кивнул. – Только во сне мы на время блокируем связь с умом, а в момент смерти сознание просто растворяет эту проявленную форму, а потом создаёт себе новый инструмент для самоидентификации и самопознания. Всё равно как заменить старый сломанный молоток на новый.
– И зачем нужны столь радикальные действия? – я недоумённо пожал плечами. – Разве нельзя подремонтировать старый инструмент?
– Можно,– Макар снова удовлетворённо покивал,– но только до какого-то предела. Кстати, именно этим я регулярно занимаюсь в своей землянке, когда погружаюсь в анабиоз. Но техники эти довольно сложные, большинству людей недоступные, так что приходится умирать. А кроме того, сколько можно пользоваться устаревшими инструментами? Новые же лучше.
– Но причём тут восстановление энергетического баланса? – поинтересовался я. – Мы что, без нового молотка работать не сможем?
– А как ты думаешь, откуда мы черпаем свою энергию? – учитель хитро улыбнулся. – Полагаешь, тырим потихоньку у своих ближних? Нет, дружок, это не слишком эффективный метод, да к тому же кармически наказуемый. На самом деле мы обращаемся к источнику.
– К Создателю,– догадался я.
– Да, к нему,– подтвердил учитель,– только не непосредственно, а через своё высшее я. И для этого нам необходимо устранить барьер между нами и источником. Угадай, что является таким барьером.
– Ум,– я снисходительно усмехнулся,– ты уже об этом рассказывал.
– Да, именно он,– подтвердил Макар,– ум создаёт иллюзию нашей обособленности. Только в отсутствии этой помехи мы можем соединиться со своим высшим я и подзарядиться. Кстати, во сне мы делаем то же самое, но тогда нам требуется восполнять гораздо меньшую энергопотерю, а потому мы обходимся просто временной блокировкой ума.
– А что, у этого высшего я нет своего ума? – поинтересовался я. – Или оно тоже его растворяет?
– Нет, не растворяет,– учитель исподлобья глянул на меня, как бы даже с недоверием, словно я никак не мог сам додуматься до такого вопроса. – Ум высшего я устроен несколько иначе, более адекватно, чем наш. Понимаешь, Лис, все проявленные твоим умом формы потенциально равны, и все они являются тобой. Иначе говоря, нет никакой принципиальной разницы между твоим телом и этой ёлкой,– он махнул рукой в сторону леса,– просто две разные формы, в которых проявляется твоё сознание. Но наш ум разделяет все формы на внутренние, которые ассоциирует с нашей личностью, и внешние – так называемую внешнюю среду. Это ошибочное разделение, но так уж мы устроены. А для нашего высшего я все его проекции, то есть мы, являются его неотъемлемой частью. Поэтому никакого ментального барьера со стороны нашего высшего я не существует.
– Понятно,– я утвердительно кивнул. – Правильно ли я понял, что причиной смерти является катастрофическая потеря энергии?
– Не просто энергии, а грубых вибраций, которые наш ум интерпретирует как физическое тело,– поправил меня учитель. – В реальности для нас такая потеря энергии выглядит как травма, болезнь или старость и приводит к переключению механизма восприятия в режим посмертия.
– Стоп, подожди,– я замахал руками, чтобы вклиниться в плавный поток его объяснения. – Какой ещё механизм восприятия? Мы разве не попадаем в мир посмертия после смерти?
– Ты всерьёз полагаешь, что для нас, любимых Создатель сотворил целых два мира? – учитель скептически поднял правую бровь,– да ещё в добавок организовал сообщение между этими мирами. Нет, дружок, всё устроено гораздо проще и надёжней. Никакого отдельного мира посмертия не существует, изменяется лишь то, как мы воспринимаем этот, наш мир.
Я недоверчиво покачал головой. По словам учителя выходило, что умершие находятся рядом с нами, только мы их не видим. Я даже невольно поёжился. Каким-то не слишком уютным местечком оказался этот наш мир. Моя реакция не прошла незамеченной для моего наблюдательного гуру.
– Ты ещё не забыл, что твоя картинка реальности – это исключительно ТВОЯ картинка,– Макар вопросительно посмотрел на меня, словно проверяя мою адекватность. – Создатель сотворяет лишь программу, в соответствии с алгоритмами которой ты и проявляешь свою реальность. Так что, кроме тебя, в твоём мире больше никого нет. Уж мертвецов, так точно.
– Да ладно, это я так,– промямлил невежда. – Так что там с восприятием?
– Я уже говорил тебе, что процесс сотворения реальности – это замкнутый цикл, который мы называем вибрацией,– продолжил объяснение учитель,– он состоит из следующих стадий: проявление – восприятие – интерпретация – оценка – обратная связь – растворение. И так по кругу. На каждой стадии действуют свои ограничения, обусловленные формой, в которой проявлено наше сознание, а также алгоритмами нашего мира. Проявленная форма сознания индивидуальна для каждого человека, она определяется чувствительностью к различным частотам вибрационного спектра.
– То есть каждый из нас проявляет реальность в соответствии со своей формой,– уточнил я.
– Не совсем так,– учитель одобрительно кивнул. – Непосредственно проявление реальности осуществляется во многом спонтанно, это просто естественный процесс жизнедеятельности сознания. Хотя в нашем случае алгоритмы нашего мира всё-таки накладывают определённые ограничения и на это процесс, например, такое ограничение, как мерность. Однако на второй стадии, когда мы уже воспринимаем проявленные формы, вибрационный спектр нашего сознания действительно обуславливает уникальность этого восприятия. Дело в том, что наше сознание способно воспринять далеко не все проявленные им же формы, а лишь только те, для которых в нашем спектре имеется достаточная чувствительность. Если этот спектр изменить, даже незначительно, то мы как бы окажемся в другом мире. Именно это и происходит в момент смерти.
– А зачем его менять, этот спектр? – я невольно принялся спорить, словно кто-то меня обвинял.
– Из-за третьей стадии, на которой ум интерпретирует воспринятые сознанием вибрации,– не обращая внимания на мой строптивый тон, объяснил учитель. – Какую-то часть этих вибраций ум интерпретирует как наше тело. А когда конкретно этих вибраций катастрофически не хватает, то из чего, позвольте спросить, уму слепить нам тело? Такая ситуация для него губительна, бедняга ведь так и рехнуться может. Вот тут-то и помогает переключение в режим посмертного восприятия, оно позволяет уму интерпретировать как тело более высокие вибрации. Ты ведь, наверное, уже слышал, что в посмертии у нас тоже имеется тело, правда, как бы менее плотное.
– А если вовремя не переключить восприятие в режим посмертия, то наш инструмент познания просто сломается и может травмировать своего хозяина, типа, молотком по пальцам, а то и по башке, – продолжил я, вместо учителя. – Получается, что смерть является всего лишь защитным механизмом для сохранения структуры сознания.
– У смерти много функций,– учитель снова удовлетворённо кивнул. – Защита структуры сознания, подзарядка, обретение новых, предположительно более совершенных инструментов познания, обнуление наших чисто человеческих долгов, а ещё блокировка бесконтрольной перекачки тонких вибраций в грубые. Нам ведь только дай волю, и для продления своей жизни мы израсходуем весь высокочастотный запас.
– Это ты про то, как создаёшь из воздуха шоколадки и лечишь других людей? – ехидно поинтересовался я. – Ты ведь при этом как раз и перекачиваешь ментальные вибрации в грубые, физические.
– Слово «бесконтрольно» в данном случае ключевое,– попенял мне Макар. – Я свои действия контролирую. А вот не будь такого защитного механизма, как смерть, то какой-нибудь любитель сладкой жизни, панически цепляясь за своё никчёмное существование, запросто смог бы обнулить не только свои запасы тонких вибраций, но и запасы остальных проекций того же высшего я. Кстати, некоторые наиболее продвинутые прислужники наших пастухов именно так и поступают, а потому живут очень долго. Вот только они всё равно умирают, предварительно превратив свои души в пустыню. А в результате, тонких энергий на полноценное перевоплощение у таких вампиров может уже и не хватить. И тогда они либо рождаются дебилами, либо вообще умирают в младенчестве.
– Считаешь, цепляться за жизнь неполезно? – я насмешливо прищурился. – Видимо, поэтому ты живёшь уже третью сотню лет.
– Для меня это не удовольствие, а необходимость,– пробурчал Макар,– я не могу допустить, чтобы наши с другом знания пропали. Мне нужно его дождаться или найти способ передать ему эти знания. Очень надеюсь, что ты со своим дневником поможешь мне наконец покинуть наш бренный мир.
– Ничего себе заявочки,– я возмутился совсем нешуточно. – Может быть, мне тогда не стоит всё записывать? Я вовсе не хочу стать причиной твоей смерти.
– Лис, не будь ребёнком,– устало вздохнул учитель. – Ценность жизни заключается не в продолжительности существования, а в её наполненности. Каждое новое воплощение похоже на вступление в игру, ту игру, которую сотворил для нас Создатель. Важен не сам факт того, что ты находишься в игре, а то, КАК ты играешь. Можно прожить очень долгую жизнь впустую, тупо наслаждаясь рефлексиями своего тела на некоторые внешние раздражители, типа секса и вкусной еды. А можно умереть молодым, но обрести такие смыслы, которые позволят сознанию сделать настоящий рывок в развитии. Увы, годы ещё не гарантируют нам мудрости.
На этом Макар завершил нашу занимательную беседу и затушил костёр. Я смирился с вынужденным возвращением к суровым будням выживания на острове, хотя у меня ещё осталось полно вопросов. Например, почему он помнит свои прошлые жизни, а я ни фига не помню. Я вижу, что Макар старается избегать этой темы, но ничего, я та ещё пиявка. Как присосусь – не отдерёшь.