Восьмое Рождество
Маленький Новайо жил с матерью в нищенской халупе прямо на берегу величавой Эбро, неспешно катящей свои воды в страну басков. До полудня ласковое солнце Испании пряталось за стенами грозного замка, построенного еще во времена Римской империи, и зловещая тень его, как печать проклятия, лежала на судьбе всех обитателей дома, включая и хилую виноградную лозу, придерживающую старую стену от обрушения, но не получающую от закатных лучей достаточного количества тепла и света.
Мужчины в семье не было, сколько мальчик помнил себя, его воспитанием занимался в свободное от возделывания каменистых склонов время сосед – жилистый, крепкий человек с лицом, украшенным шрамами во всех направлениях, черными острыми глазами и повадками пантеры, тихой, пластичной и беспощадной. Поговаривали, что в прошлом он промышлял разбоем и весьма успешно, но, чудом избежав виселицы, отошел от дел и занялся сельским хозяйством. Вот он-то первым и произнес при Новайо слово «бастардиньо», хотя в пятилетнем возрасте мальчику было невдомек, что оно обозначает, зато навыки обращения с састагино он впитывал быстро и с удовольствием и к своему десятилетию управлялся сарагосским ножом не хуже учителя.
«Тебя ждет большое будущее», – говаривал старик-сосед, глядя, как кривое лезвие выписывает замысловатые фигуры, запутывающие противника, отвлекающие его, заставляющие ошибаться, уставать и, в конечном итоге, пропустить смертельный выпад.
Какое будущее имел в виду разбойник на пенсии, осталось загадкой, но сейчас, выслушивая язвительные насмешки (догадавшись по тону, но не поняв языка) стражников султанского дворца, внутри Н. закипала кровь папаши, знатного испанского идальго, воспылавшего некогда страстью к его бедной матушке, кухарке богатого семейства. «Будь при мне верный састагино, – думал Н., отплевываясь от крови, – я бы укоротил застежки на ваших кольчугах, а заодно и грязные языки». Еще утром, когда он сошел на берег с командой «Амфитриты», все вокруг казалось новым, чудным, восхитительным, ободряющим, дающим надежду, наконец-то, на жизненный успех и скорое окончание мытарств по бесконечным лабиринтам нищеты и забвения, но, увы, колесо Фортуны, видимо, заклинило в тот день, когда сарагосский мальчик опустил в землю гроб с любимой матушкой (надо сказать, что это была непозволительная роскошь, но сосед оплатил услугу в память о ее добром сердце и в качестве компенсации за испорченное детство бастарду), после чего череда жизненных неурядиц, неудач и откровенных валов привела Н. к воротам султанского дворца.
Не подозревая о пропаже, случившейся, надо полагать, по пути сюда через шумный базар, он, уверенный и нагловатый, объявил стражникам о намерении предложить Султану нечто очень ценное и редкое. Когда же чернобородый двухметрового роста начальник стражи потребовал предъявить это «нечто особенное», достойное светлых очей его Повелителя, бедняга Н., пошарив по карманам и не найдя монеты, попытался ретироваться, но солдаты, только что поверившие напористому бедняку, сильно осерчали на такой беспардонный обман и, схватив несчастного, повалили его на землю, дабы не марать о нищегоруки, а работать исключительно ногами. Экзекуции длилась минут десять, на жаре людям, экипированным по этикету и уставу в стальные латы, подобное занятие быстро наскучило, и, брезгливо отпихнув от ворот тело, не подающее признаков жизни, они заняли пост, замерев, как и положено дворцовой страже.
Н., с трудом переставляя ноющие от побоев ноги и пугая прохожих заплывшим от синяков лицом, вернулся в порт. У какого-то полупьяного матроса, распевающего скабрезные куплеты на родном языке, бедолага справился об «Амфитрите», на что развеселый удалец ткнул трясущимся пальцем в белую точку на горизонте.
Вот так, начиная с этого дня, для незадачливого туриста началась не то чтобы новая, но с некоторыми особенностями жизнь гастролирующего попрошайки. Местом дислокации господин Н. определил точку у ворот из порта в город с большим потоком бледнолицых гостей и чернокожих аборигенов. Местные коллеги не стали чинить препятствий пришельцу, справедливо рассудив, что чужеземец не в состоянии составить им здоровую конкуренцию, а хоть как-то помочь собрату по цеху надо. В первые дни на новом месте Н. не собирал ничего, и довольные уловом попрошайки-старожилы щедро делились со смешным, неуклюжим неверным, но со временем подданные султана и гости города привыкли к новичку и, воспринимая его как некую образовавшуюся данность, начали подавать как и всем остальным.
Сам же потомок испанских вельмож, на удивление, не озлобился, а, напротив, видя подобное участие в его ничтожной судьбе, стал задумываться о человеке, не только сеющем ненависть и насилие, но сострадающем, готовом прийти на помощь страждущему. Он, оказавшийся волею провидения на низшей ступени человеческого общества, в чужом ему мире, с иной религией и непонятным языком, обрел, и не прозвучит сие смелое утверждение самонадеянным и неправдоподобным, настоящее счастье. Да-да, точно, счастье, и именно настоящее, ведь не секрет, что подъем начинается со дна. Так и подмывает произнести «бедный», но исправим это несоответствие моменту, счастливый господин Н., сидя в пыли, едва прикрытый драными обносками, с протянутой ради куска хлеба рукой, начал проповедовать.
Удивительное дело, скажет сочувствующий герою читатель, а что еще ему осталось, усмехнется циник. Вы оба правы, друзья, на голодный желудок полезно порассуждать – забываешь о спазмах в кишечнике, а безделье, коим «облагодетельствован» попрошайка безмерно, – прямая дорога к философствованию, в некоторых случаях граничащему с пустым разглагольствованием.
Н., получив подачку, принялся поначалу провожать каждого благодетеля коротким сентенциями вроде «Малый подвиг в цене», «Нищий поклонится, Бог озолотит» или «Хлебца не пожалел, на пьедестал взлетел», а затем перешел на непрерывные поучения, пытаясь вставлять в тексты местные слова, которые уже успел выучить:
– Уверуй человек в человека, как уверовал я, и прибудет тебе, как прибыло мне. Напоит рука ближнего, когда жаждой мучим будешь, но не отвернешься от веры своей, подаст на пропитание незнакомец, если узришь в нем себя, поступившего бы точно так же, а пронзит сердце нож соседа, тем более веруй в истинность деяния его, ибо Бог обещал не ронять и волоса с головы твоей без ведома своего.
Речи подобные в устах попрошайки собирали толпы зевак у ворот, слова, произнесенные на чужом языке, осыпались плевелами возле ушей слушателей, но посыл, идущий от искренне говорящего, оседал зернами в их сердцах, люди приходили сюда просто послушать музыку, льющуюся из уст странного бедняка.
Как-то в самом начале месяца нисан (как принято называть март в этих краях) к проповедующему попрошайке, а случилось это ближе к полудню, когда палящее солнце висело прямо над воротами и благостная тень укрывала головы собравшихся в этот час под аркой, подошли трое странников в длинных балахонах, расшитых на индийский манер, высоких чалмах с перьями и при причудливых посохах из древа абсолютно черного оттенка. Появись такая компания на базаре где-нибудь за морем, она привлекла бы внимание одним только внешним видом, но в здешних краях одежды троицы не сильно отличались от одеяний окружающих, и тем не менее толпа зевак молча расступилась, словно повинуясь невидимой, но властной руке некоего дирижера, дающего безусловное право одним инструментам подать голос в полную силу, а другим умолкнуть немедля.
Н., увидев перед собой туфли с изогнутыми мысами, расшитые золотой нитью по пурпурному бархату, поднял глаза. Абсолютно одинаковые на лицо, как братья-близнецы, чернобородые улыбающиеся незнакомцы поклоном поприветствовали нищего:
– С наступающим Рождеством!
Н., от неожиданности икнул не единожды: встретив людей, переживших встречу с волхвами (он сразу же догадался, кто перед ним), бедствующий философ и представить не мог, что его ожидает та же участь или, почему бы и нет, благодать.
– О каком же Рождестве молвите вы? – голос Н., уверенный в своих проповедях, задрожал от волнения.
Заговорил тот, что был в центре троицы:
– Ты пришел к мысли о неизбежности раскаяния того, кто поступил с тобой несправедливо (по твоему мнению), а посему, дорогой Новайо, ты стоишь на пороге Восьмого Рождества, Рождества Веры. Знай, вера Бога в Человека – это вера Бога в самого себя, ставшего не-Богом, но своим антиподом. Я, Каспар, составитель Контракта, дарую тебе золотое перо, коим душа твоя готова начертать новый Контракт (дополнить старый), ибо отныне, познав Рождество Веры, она становится равноправным со-творцом.
Он опустил свой дар на колени попрошайки и поклонился снова. Близнец слева, стоящий неподвижно во время речи Каспара, ожил и сделал шаг вперед:
– Я, Бальтазар, Служитель Времени, дарую смирну, ибо душа в человеческой оболочке, входящая в Истинную Веру, способна управлять энергией времени, но не как Высшие Духи, сознанием, а посредством специального промежуточного состояния, «инструментом» достижения коего и будет бальзам смирны. Вдыхая его пары, разум твой перестроится на нужные частоты.
Он вручил обескураженному, нет, не происходящим, но сказанным, Н. жестяную коробочку, совершенно обыкновенную на вид, подобно тем безделушкам, что почтенные дамы наполняют нюхательным табаком в погоне за салонной модой, при этом стараясь не пользоваться содержимым, мерзким на вкус и вредным для кожи лица.
Третий маг протянул нищему свою коробочку и сопроводил сие действо следующими словами:
– Я, Мельхиор, Учитель, дарую тебе ладан, ибо для человека, уверовавшего в другого человека как в Бога, ладан становится буквально духовной пищей, заменяющей ему земную (коли таковая потребуется).
Затем троица магов выполнила синхронный поклон еще раз и, так же дружно развернувшись, удалилась неспешно и с чувством собственного неопровержимого достоинства.
…У каждого правителя, даже самого неприметного в смысле размеров вотчины и состояния казны, но с замашками тирана, имеется своя личная армия осведомителей, что уж говорить в случае с нашим Султаном: его шпионы сновали повсюду, и имя им было легион. Чья любовница солгала сегодня почтенному мужу, воришка из какого клана стянул из лавки жестянщика медный кувшин, за какую цену продали полудохлого осла простаку из ближайшей деревни и почему визирь чихнул три раза вместо обычных двух, проходя мимо гарема Повелителя, – ничто не ускользало от внимательных глаз и чутких ушей соглядатаев, и все попадало на стол Султану в виде доносов. Естественно, не прошли волхвы от портовых ворот и ста метров, как записка о произошедшем легла под основание любимого кальяна владыки.
Втянув «черного» муасселя, а именно эту смесь предпочитал сильный мира сего после трапезы, Султан пробежал мутными глазами текст, нахмурился и затянулся еще глубже:
– Я хочу видеть его.
Н. с отсутствующим взглядом перебирал в руках дары волхвов, перед глазами все еще стояли три пары остроносых с позолотой туфель. Прошло чуть более часа, а он, блаженный и счастливый, боялся пошевелиться, дабы случайно не растворить в знойном трепещущем воздухе восхитительное мгновение встречи.
Вдруг в толпе что-то ухнуло, звякнуло, скрипнуло, попрошайка моргнул, и… перед глазами его оказались старые знакомые сапоги с коваными мысами, печень тут же заныла, а ребра как наяву отозвались фантомной болью. Обмякшее тело его подняли сильные руки и молча поволокли к повозке с гербом султанской стражи, наводившим ужас на местных жителей, – двумя перекрещенными саблями красного и зеленого цвета.
Еще несколько часов назад великолепие дворцовых залов раздавило бы несчастного Н., ослепило сиянием золотых канделябров, статуэток, кувшинов и вензелей, коих повсюду было неисчислимо, оглушило ароматами духов, отдушек, курений, испарений, источаемых, казалось, самими стенами, и прибило бы к полам, инкрустированным различными породами древ, по которым этикет требовал ползти последние метры к трону Его Бесподобности, но теперь, после встречи с волхвами, все блестящее и благоухающее казалось не более чем мишурой, приятной глазу, но не имеющей ни малейшей ценности за пределами этого мира.
Султан некоторое время молча взирал на распростертые внизу лохмотья, внутри коих, как червь в отхожей яме, копошилось человеческое тело, с удивлением раздумывая о причудах Фортуны, отправившей своих посланцев явно не по адресу. Наконец он, величественный, холеный и надменный, раскрыл уста:
– К тебе ли, смертный, приходили старцы, или мои неразумные слуги снова что-то попутали?
– Нет, Повелитель, – не поднимаясь с колен, произнес Н. – Твои слуги верны тебе и доложили все верно.
– Тогда поведай мне, странный человек, – Султан поморщился, от нищего несло так сильно, что перебивало благоухание лепестков роз, рассыпанных вокруг трона, – что сказали тебе святые старцы, и не торопись, мне приходится выслушивать твой варварский язык, который знаю не очень хорошо.
– Речи их были только для моих ушей, – произнес, заикаясь, Н., прекрасно понимая, что ответ звучит чересчур дерзко.
Султан недобро усмехнулся:
– Тогда, смертный, может, соизволишь рассказать то, что предназначено для моих ушей?
– Воля твоя, Повелитель, – Н. поднялся на ноги, охрана тут же обнажила клинки.
Султан подал страже успокаивающий сигнал:
– Слушаю со вниманием.
– Волхвы принесли мне весть о Рождестве Веры в душе моей, – начал Н., посмев поднять глаза и смотреть на луноликого прямо.
– Подданным моим, – перебил его Султан, – не требуется никакого дополнительного рождества, они уже рождаются в вере, Аллах входит в их жизнь с первым писком, а если кто-то не понял, мулла уговорит его в более зрелом возрасте.
Последнюю фразу хозяин дворца произнес с усмешкой, и придворные, стоявшие вдоль стен молча, дружно рассмеялись.
– Душа не нуждается в уговорах о вере в Бога, она сама является частью Его и никогда не забывает об этом, а вот вера в Человека, в способность души, помещенной в условия, благоприятные для спора с Создателем, а именно для грехопадения, пробиться, как это делает слабый росток лютика сквозь каменную преграду, эта вера рождается вослед за Творчеством, ибо оно, истинное содружество с Богом, дает ощущение равенства, несмотря на оковы проявленного плана, о ней идет речь, – голос нищего зазвучал строго и убедительно. Улыбки в зале погасли, так отвечать Султану не имел права никто.
Владыка помрачнел, взгляд его обрел остроту и хладность, подобно блеску сарацинского меча, а губы слились в одну узкую посиневшую полоску.
– Чтобы унести свою голову на плечах из этого зала, – медленно проговорил он, делая паузы после каждого слова, – тебе придется убедить меня в своей вере в человека. Можешь начинать.
Н. не боялся смерти, прошло десять лет с того дня, когда он, молодой человек, получив согласие от девушки, с которой не сводил глаз, которую любил всем сердцем и не представлял себе жизни без нее, решился на побег вместе с возлюбленной. Взбешенный отец невесты довольно быстро нагнал беглецов и, ослепленный гневом, надо заметить, в общем-то, праведным, начал палить в ночи без разбора. Раненая лошадь на всем скаку сбросила влюбленную парочку, девушка, ударившись о дерево, умерла на месте, а пораженный ужасом потери Новайо молил папашу о смерти, и тот, двинувшись разумом, поднял было пищаль на него, но затем, просияв, с дьявольской улыбкой на небритом лице, сунул ствол себе в рот.
После этого перспектива непредвиденного конца никогда не пугала Н., он умер там, на лесной поляне, возле своей прекрасной девы, а дважды, как известно, трясясь, в холодные воды Ахерона не входят.
– Каких доказательств веры моей требуешь ты, Повелитель? – бедолага готов был потерять голову прямо на этом месте, волхвы уже коснулись его души дарами своими, все остальное мало заботило стоящего перед Султаном и говорящего с ним как равный.
Хозяин дворца не торопился с расправой, кот не суетится перед мышью, загнанной в угол.
– Припомни обиду, нанесенную тебе, например, самую последнюю, – Султан ядовито улыбнулся. – Или таковой нет?
– Люди добры ко мне, – задумчиво произнес Н., копаясь в памяти. – Они несут мне хлеб и деньги, не требуя ничего взамен.
Он развел руками:
– Не могу припомнить ничего плохого.
– Неужто в моем султанате нет воров и убийц? – воскликнул возмущенный правитель. – Или я неправедно отсекаю руки и головы?
– Воры есть, – встрепенулся Н. – У меня украли, стоило ступить на твои земли, Повелитель, ценную вещь, что хотел предложить тебе.
– Слава Аллаху, – картинно выдохнул Султан. – Ты успокоил меня, а то я разволновался, что тюрьмы забиты прекрасными, честными людьми. Слушай меня, смертный. Мы выйдем на улицу вместе, и если твоя вера в человека сильнее моего неверия, обидчик вернет украденное.
Он грозно посмотрел на Н.:
– А если нет, я заберу твою голову.
…Глашатаи только собрались поднести трубы к губам, дабы оповестить подданных о появлении Повелителя, а стражники еще даже не потянулись к засовам дворцовых ворот распахнуть их перед Султаном, но все находящиеся снаружи уже пали ниц, сказалась многолетняя привычка (зазевавшегося ждала встреча с плахой немедля). Довольный такой прытью народа правитель с благосклонной улыбкой обозрел море согбенных спин и повернулся к Н.:
– Все еще веруешь в их честь? Я вижу пока только покорность.
– Повелитель, – неожиданно нарушил тишину детский голос из толпы. – Дозволь обратиться?
Султан вздрогнул, самодовольная мина сползла с его «светлого» лика, Н. же, напротив, встрепенулся, с надеждой пробегая взглядом по склонившимся головам, пытаясь понять, кто посмел подать голос.
– Кто это сказал? – недовольно крикнул Султан. – Покажись.
В первом ряду, у самой дороги, боязливо поднялся на ноги черноволосый арапчонок, обряженный в тельняшку и широкие панталоны, какие носят матросы на торговых судах.
– Говори, – коротко бросил ему удивленный владыка.
– Я совершил харам, Повелитель, – мальчик вздохнул и густо покраснел. – Но я каюсь и хочу вернуть украденное.
Султан поднял бровь и вопросительно посмотрел на начальника стражи:
– Кому?
– Ему, – арапчонок указал пальцем на нищего. – Я украл у него монету.
И мальчик протянул на ладони сверкающий сребреник Тиберия.
Султан щелкнул пальцами, и солдат из охраны, забрав монету, подал ее Повелителю. Царственные особы прекрасно разбираются в ценных вещах, ибо живут среди них с рождения.
– Откуда она у тебя? – обратился он к Н., радостно смотрящему на мальчика и совершенно безразличному к вернувшемуся сокровищу.
– Это подарок, – коротко ответил он, не сводя счастливых глаз с арапчонка.
Султан повертел пальцами артефакт, нахмурился, лик его омрачился желанием, противоречащим сану и ситуации в целом. Наконец, он, решив что-то для себя, небрежно бросил монету под ноги Н. и сказал:
– Ты свободен.
После чего резко развернулся и быстрым шагом направился во дворец, но стоило воротам захлопнуться за его спиной, Султан остановился и подозвал к себе начальника стражи:
– Проследить и доложить, эта монета нужна мне.
– Почему бы просто не забрать ее сейчас, Повелитель, только прикажите, – предложил стражник, хватаясь за рукоять сабли.
– Идиот! – злобно огрызнулся Султан. – Я ничего не беру сам, особенно прилюдно, обычно приносят мне. Понятно?
Он недобро сверкнул глазами и удалился в покои, предостерегающе подняв указательный палец вверх, что означало – никаких приемов ни для кого, полная тишина во дворце и, желательно, за его пределами. Охрана отправилась на стены следить за порядком, а придворные на цыпочках разбрелись по многочисленным закоулкам сада спасаться в тени деревьев от невыносимой жары.
…На «Амфитрите» с самого утра царили радостное возбуждение и суета, связанные с предстоящим отплытием, по трапу носились грузчики-арабы, затаскивая в трюм мешки с пряностями, команда занималась судовыми делами, кто штопал паруса, кто смолил борта, кто менял протертые ванты, а кто возил лентяйкой по палубе, изрядно изгаженной песком, нанесенным сухими ветрами за время долгого стояния у пирса.
В каюте Капитана, защищенной от этого гвалта, шел дружеский разговор. Хозяин судна, набив трубку, внимательно слушал рассказ господина Н. о своих злоключениях со счастливым концом, а юнга, непосредственный участник этих событий и герой сегодняшнего дня, скромно стоял в дверях и безудержно, совсем по-детски, улыбался.
– Что ж, сударь, – произнес моряк, когда рассказчик закончил, – вас ждет путь домой на борту «Амфитриты» и… – тут он повернулся к арапчонку и подмигнул ему, – за мой счет.
– Благодарю вас, сэр, – поклонился Н. – Я ваш вечный должник.
– К черту благодарности, – засмущался Капитан. – Еще неизвестно, кто кому должен. Помните свое место в трюме?
Н. кивнул.
– Вот и обустраивайтесь там же.
Юнга, отчего-то невероятно довольный таким ходом событий, воскликнул, вытянувшись, на всякий случай, в струну:
– Когда выходим, сэр?
За годы плаваний Капитан знал свою «Амфитриту» досконально, от кончика бушприта до кормового флага, он с закрытыми глазами по звуку мог определить – опускалась якорная цепь или шла наверх, гулкое уханье морского дыхания о скулы брига говорило ему о силе встречной волны, а тихий стон бизань-мачты подсказывал о смене направления ветра еще до того, как безвольно падали одни паруса и радостно надували щеки другие. То, что за несколько минут до начала разговора какая-то шлюпка подошла с моря к правому борту и мокрые руки, цепляясь за путенсы, подтянули соглядатая на ют, прямо под окна каюты, он определил совершенно точно и теперь, выдержав паузу, ответил юнге нарочито громко:
– Завтра на закате.
– Они выходят завтра на закате, – через час доложил Султану начальник стражи. Повелитель помолчал с минуту:
– Ночью пошлите на бриг людей, монета должна быть у меня к утру, но сделать надо все незаметно.
Стражник низко поклонился и, звякнув шпорами, вышел из покоев Повелителя.
В полночь группа из шести самых ловких и опытных головорезов из личной охраны Султана спустилась в порт к причалу, указанному им начальником стражи. Шпионов интересовал иноземный бриг, пришвартованный между старым галеасом и «торговцем» из Средиземноморья, оба судна находились на местах, а вот причальная стенка посредине скучала в одиночестве. Смотритель маяка, до смерти перепуганный явлением вооруженных людей среди ночи, заикаясь, сообщил, что «Амфитрита» вышла в море несколькими часами ранее.
Начальник стражи не решился прервать сон владыки, и совершенно напрасно. Утром взбешенный Султан распорядился направить в погоню свой флагманский линкор, а нерадивого военачальника – на плаху.
…На пятый день путешествия Капитан, разглядывающий с юта морскую даль, оставленную за кормой, призвал к себе пассажира.
– Господин Н., – невозмутимым тоном поинтересовался он. – Вы все еще верите в человека как существо Божественное, а значит, сострадающее и любящее?
– Эта вера во мне навечно, Кэп, – удивленно ответил Н.
– Прошу, взгляните, – моряк передал подзорную трубу собеседнику. – Вон туда.
В мутный окуляр на темно-сером фоне дождливого неба, сливающегося с морской водой, Н. с трудом различил едва заметное белое пятнышко.
– Что это, Кэп?
Моряк достал трубку и набил ее табаком:
– Это флагман Султана, пять сотен вояк и, если не ошибаюсь, сто двадцать пушек, впечатляет, не правда ли?
Н. недоуменно вскинул брови:
– И?
– Все это великолепие про нашу честь, дорогой мой Н., – рассмеялся Капитан. – Неужели не догадываетесь?
Незадачливый пассажир вытащил из кармана «золотого Тиберия»:
– Из-за нее?
Моряк согласно покивал головой.
– Давайте остановимся, подождем их и отдадим ее! – воскликнул Н. – Не велика потеря.
– Вы настоящий романтик, Н., – Капитан выпустил на волю восхитительное облако дыма. – Им нужна монета, а не свидетели.
– Что же делать? – Н. былоглушен новостью о том, что его персона, пусть и косвенно, может послужить гибелью целого судна вместе с экипажем.
Капитан сделался серьезным:
– Черта с два, месье, никакой сдачи не будет, ни корабля, ни вас с монетой. Ночью вы сойдете с «Амфитриты» вместе с юнгой, чтобы не было скучно. Линкор достанет нас, судя по всему, завтра к вечеру, у вас будет достаточно времени.
– Достаточно времени для чего? – испуганно спросил Н., не соображая, что задумал старый морской волк.
– По правому борту мы проходим Мальту, встречайте рассвет всегда затылком, а заходящее солнце должно бить вам в глаза, ночью ориентируйтесь на хвост Лебедя, он должен висеть слева по курсу, и через трое суток пристанете к берегу, думаю, неподалеку от аббатства Святого Бенедикта.
Он успокаивающе похлопал Н. по плечу и гаркнул Боцману:
– Готовьте плот на две персоны, возьмите пустые бочонки из-под ворвани.
– Вы не дадите нам шлюпку? – изумился Н., взгляд его носил полубезумный характер.
– Когда будут перетряхивать бриг, от марса до киля, все шлюпки должны быть на месте, иначе кто же поверит мне, что такую важную птицу, как вы, дорогой Н., я оставил в порту султаната и не взял на борт, – Капитан еще раз похлопал съежившегося пассажира. – Лучше готовьтесь к новому путешествию и укрепляйте свою новорожденную Веру, она вам пригодится.