служащих и Акт о правах наемных служащих 1986
года, параграф два, пункт три.
Я невозмутимо наблюдал.
Он гарцевал по комнате. Он рвал и метал. Он требовал сказать, что я
такого сделал, чтобы требовать платы. Я ему не ответил. Немного передохнув,
он принялся бушевать снова. Однако в конце концов выписал чек, в отчаянии
шарахнул кулаком по столу и удалился из комнаты, назначив мне время
следующего сеанса.
— Не испытывай судьбу, — немного погодя посоветовал мне Харри.
— Не судьбу, а важность собственной персоны, — возразил я.
— Он законченный ублюдок и не сдаст своих позиций.
— Я знаю. Потому и подкалываю его.
— Это что, мазохизм?
— Да нет, это все мой 'синдром Бога'. Я просто проверял одно из своих
знаменитых заключений.
Послушай, — сказал он, — ты можешь выйти из этого дела.
— Нам обоим нужны деньги. Особенно мне.
— Есть вещи поважнее денег.
Ассистент, выносивший оборудование из комнаты с гексаграммами на стенах,
оттолкнул нас с дороги.
— Важнее денег?
— Так говорят…
— Только не в этом мире. Тебя неправильно информировали. Нет ничего
важнее денег, когда являются кредиторы или когда приходится выбирать — жить
в нищете или в богатстве.
— Иногда мне кажется, что ты слишком циничен, — сказал Харри, поглядев на
меня одним из тех отеческих взглядов, право на которые я унаследовал вместе
с его фамилией.
— С чего бы это? — спросил я, застегивая пальто.
— Похоже, из-за того, что они пытались сделать с тобой. Ты должен об этом
забыть. Больше общаться. Встречаться с людьми.
— Я так и делал. Но, видимо, совсем их не люблю.
— Есть одна старая ирландская легенда, в которой говорится…
— Во всех старых ирландских легендах говорится об одном и том же.
Послушай, Харри, все они, кроме тебя, пытаются меня использовать. Хотят,
чтобы я выслеживал, не спят ли с кем-нибудь другим их жены, или обнаруживал
любовниц их разлюбезных муженьков. А если приглашают меня на свои вечеринки,
то единственно затем, чтобы я продемонстрировал им пару забавных трюков. Мир
сделал меня циничным, Харри, и укрепляет на этих позициях. Так что давай
поведем себя разумно и подзаработаем на моем цинизме. Вполне вероятно, что,
если какой-нибудь психиатр сделает меня вполне счастливым и примирит со мной
же самим, мой талант попросту исчезнет.
Я вышел прежде, чем он нашелся с ответом, и когда закрыл за собой дверь,
мимо меня на каталке провезли Ребенка. Его пустые глаза были устремлены на
светлый потолок.
Снаружи продолжал падать снег. Волшебные искорки. Кристальные слезы.
Сахар с небесного пирога. Я старался выдумать побольше милых метафор — может
быть, желая доказать, что не так уж циничен.
Я сел в ховеркар, кивнул морскому пехотинцу, который его пригнал, и,
резко развернувшись, выехал на улицу. Белая пелена падающего снега
сомкнулась позади, скрыв из виду здание ИС и все, что я стремился оставить
позади…
Книга лежала рядом со мной — суперобложкой вниз, потому что там ее
портрет. Я не хотел видеть янтарные волосы и капризно изогнутые губы. Эта
картинка была мне отвратительна — и непонятно почему зачаровывала.
Я включил радио и прислушался к скучному голосу диктора, одинаково
приятным тоном ведавшего об излечении рака и гибели сотен людей в
авиакатастрофе. 'Сегодня днем Пекин объявил о создании оружия,
эквивалентного Сферам Чумы, оно запущено вчера Западным Альянсом…
('Па-чанга, па-чан-га, сисе, сисе па-чанга', — вплеталась в обзор
новостей латиноамериканская музыка, передаваемая по другому каналу.)
…согласно азиатским источникам информации китайское оружие представляет
собой серию платформ…
('Са-баба, са-баба, по-по-пачан-га'.)
…за пределами атмосферы Земли, способных запускать ракеты, содержащие
вирулентный мутированный возбудитель проказы, который может заразить
обширные территории…
(Гайморит можно за час безболезненно вылечить в клинике на Вест-Сайд,
уверяла меня другая станция.)
…Новые маоисты заявили сегодня, что они уверены…'
Я выключил радио.
Отсутствие новостей — уже хорошие новости. Или, как большинство людей
могли бы сказать в гот славный год: все новости — плохие. Угроза войны так
ощутимо нависла над миром, что у Атланта наверняка трещала спина. По
сравнению с восьмидесятыми и девяностыми годами двадцатого века — периодом
мира и доброй