никогда не узнает, что вы выздоровели и
готовы вернуться в свое тело. Куда меньше проблем — вы будете работать на
нас, а нам не придется платить за это. Сдается мне, это неплохая идея.
Сиделка не слишком вникала в суть происходящего, но на ее лице отражалось
полное согласие с Морсфагеном.
Доктор считал удары моего пульса, прослушивал легкие, осматривал глаза и
уши, игнорируя все вокруг.
Часовой имел такой же невозмутимый вид, как и Морсфаген.
Я был один.
Но теперь на моей стороне выступали интеллект Ребенка, усиливавший мой
собственный, и хитрость, которой я прежде не обладал. Морсфаген думал, что
знает меня: парень, мол, несдержан и остер на язык, но не слишком
сообразителен. А я изменился и теперь был не менее опасен, чем он сам.
— Тут есть одна проблема, — сказал я.
— Какая?
— Я говорил вам, что мне понадобится целый месяц, чтобы побороть
собственное безумие и освободиться от сумасшествия Ребенка. Я чуть снова не
потерял рассудок, пробиваясь наружу через ландшафты его подсознания. Вы
сканировали на этом уровне?
Он кивнул, но ничего не сказал.
— Теперь, если я останусь в этом теле, поблизости от его разума, то опять
впаду в безумие — и на этот раз оно будет перманентным. Я уже не смогу
восстановиться.
Неживой свистящий полушепот Ребенка делал мои слова более убедительными.
Морсфаген задумался, точно почувствовал перемену во мне, уловил
обретенную хитрость. И все-таки не мог рисковать и понимал, что моя взяла.
Решись он запереть меня в теле Ребенка, и может проиграть подчистую. А
такие промахи отнюдь не способствуют военной карьере.
— Отвезите его, — приказал он доктору. — Мы вернем ему тело.
Он улыбнулся мне, но улыбка эта была не из приятных.
— Но вам лучше сотрудничать с нами, Келли. Сейчас война, и нам не до
ваших выкрутасов.
— Я понимаю, — не без сарказма ответил я.
— Надеюсь. — И он ушел.
Через несколько минут меня повезли по коридорам на рандеву с моим
собственным погруженным в кому телом…
Все это время я торжествовал: мне, похоже, удается одержать верх, и,
прежде чем они разберутся, что к чему, я окажусь в выигрышном положении.
Теперь я обладал энергией и силой двух разумов, к тому же мой собственный
интеллект был теперь дополнен сложнейшим интеллектом Ребенка. Они — просто
люди, говорил я себе, куда им тягаться со мной.
Я не понимал, что совершаю ту же ошибку, которую уже совершал дважды.
Раньше я считал себя Христом Второго Пришествия, и эта фантазия превратила
мою жизнь в кошмар. В подсознании Ребенка я охотно перевоплощался в
мифологические образы, в нечто сверхчеловеческое, и это могло стоить мне
разума. И вот теперь, когда меня везли по коридору, я снова видел в себе
нечто большее, чем человек, — младшего Бога, который вскоре явит свою силу.
И эта иллюзия собственного величия неизбежно должна была привести к
непоправимому несчастью… И привела…
Глава 2
Мои ноги сводила судорога, от малейшего движения начинали болеть руки и
плечи — должно быть, персонал не очень-то хорошо следил за моей бренной
оболочкой в течение того месяца, что она пребывала в полной неподвижности. Я
ощущал слабость, желудок мой, казалось, сжался, а все внутренности ссохлись.
Тем не менее все прошло прекрасно. Я был так рад снова очутиться в своем
собственном теле, что не придавал значения неудобствам, связанным с моим
возвращением к жизни, а потому не жаловался и даже старался не кривиться от
боли.
Морсфагена это, похоже, разочаровало. Тело Ребенка увезли из комнаты —
оно будет жить, хотя никогда уже не станет вместилищем разума. Я им этого не
сказал, поскольку еще не выбрался из здания ИС и из цепких рук военных.
Морсфаген не простит мне такого фокуса, и мне очень не хотелось бы оказаться
поблизости, когда он узнает правду, Я принял душ, смывая многонедельный
запах больничной койки. Горячая вода разогрела одеревеневшие мышцы, и
одеваться мне было уже не слишком тяжело. Когда я надел куртку и посмотрел
на себя в зеркало, Морсфаген сказал:
— Ваш стряпчий ждет внизу.
Я удержался от уничижительной реплики, потому что знал: именно этого он и
ждет. Генерал упорно искал повод задержать меня — силой или превентивным
арестом. Почему мы не поладили с самого начала и почему теперь наши распри
переросли в ненависть? Этого я не знал. Конечно, мы принадлежали