Сократ не поступил как проницательный человек, не оставил без внимания то, что он сначала спросил, что такое справедливость, но внес много такого, что имеет значение для правильного суждения о силе и природе справедливости, и здесь все идет по порядку, и все рассуждение с. 347, Е отвечает как бы от противного тем, кого еще защищал Фрасимах, что справедливость есть το τού κρείττονος ξυμφέρον, οίκείαν δέ τού πειθομνο υ τε καῖ υπηρετούνος καλαιαν, и тем самым подготовляется истинное понятие о справедливости. То, что видел и Шлейермахер: Во-первых, следует также отметить, что в последнем разговоре Сократа с Фрасимахом справедливость уже представляется не как нечто, существующее только между двумя отдельными сущностями, но и как нечто внутреннее, а значит, несправедливость – это также нечто, вызывающее внутренний разлад и разрушение, когда она присуща частям одного и того же целого по отношению друг к другу.
То, как вопрос справедливости трактуется в дальнейшем, – это тоже путь. Но Сократ не вправе говорить в этот момент, что речь произошла случайно, что жизнь праведника благороднее жизни неправедного, ибо Э. уже заявил со с. 317, что хотел учить, но не сделал этого. Таким образом, эта часть работы является всей рубашкой и абсолютна сама по себе. Следовательно, эта последняя часть первой книги может служить довольно наглядным примером того, что Платон многое слизал в конце и в расположении того, что он говорит и о чем говорит, и научит, как искусно он занимается расположением диалогов, так что, когда он, казалось бы, занимается всем остальным, он тем не менее идет к своей цели и, по-видимому, без пользы устраивает все в наилучшем порядке. Ибо в этом месте, где мы оказались, нет иной истины, кроме той, что справедливость еще не найдена». Этим признанием Сократ искал наиболее щедрую возможность возразить на выдвинутое против него обвинение так, чтобы казалось, будто его вовсе не искали, а оно вырвалось самопроизвольно. Ведь к вопросу о том, что такое справедливость, на которой зиждется наилучшее государство, лучше всего подходить так, чтобы можно было сказать, что он ничему не научился из того, что обсуждалось до сих пор, и что в целом он вел себя неудовлетворительно. Что дело обстоит именно так, как мы говорим, легко видеть из того факта, что даже средний писатель не стал бы так мало заботиться о правильном порядке и расположении всех частей речи, настолько, что божественный Платон утверждает, что пренебрег здесь заповедями о правильном порядке речи. Теперь, когда Платон в диалогах придерживался общей речи и свободно налетал на все, что попадалось ему на пути, следовало бы подражать и этому обычаю, но так, чтобы все шло по порядку, казалось бы, не обращая внимания ни на какой порядок. Ибо такие вещи только вводят в заблуждение невнимательного, но побуждают внимательного, так что он сам исследует и обнаруживает расположение и порядок частей, которые автор скрывает. Насколько истинно эти вещи наставляют нас, становится ясно уже в начале второй книги: Σγώ μέν ταύτα ειπων ωμήν λόγου άτττηλλαχθαι το δ ην αρα͵ ώς εοικε͵ προοίμιον.