лишенному своих приспособлений и даже своих
атавизмов, потому что нас этим не обманешь; даже младенец рождается полностью
обнаженным. То, что хотела сказать Мать, — гораздо глубже и существеннее. Дело
не в том только, что жизнь одного вида является смертью по отношению к жизни
другого вида, как смерть рыбы является жизнью для ящерицы, греющейся под лучами
солнца. Нет, совсем не в том.
Тут — вся жизнь, все, что мы привыкли называть жизнью, начиная с первых
сине-зеленых водорослей в Гренландии или с первых кольчатых червей, наконец, то,
что мы называем первой жизнью на Земле, — все это есть состояние смерти. Жизнь
никогда не зарождалась! Ее, просто-напросто, еще не было. Тогда, когда жизнь еще
только зарождалась, смерть уже настигла нас и с тех пор пожирает беспощадно один
вид за другим: это — смерть, которая живет.
‘Но моя Земля остается плоской’ — скажет тот образованный крестьянин,
которого мы все из себя представляем.
Оставим ученых крестьян в их неведении; но для нас, тех, кто ищет, тех, кто
задыхается и неловко чувствует себя на этой круглой Земле, — это колоссальный
ключ.
Есть нечто физическое, Мать была полностью физической и обремененной
девяносто пятью годами человеческого опыта, нечто физическое в теле нашего
звериного вида, что является зарей первой жизни на Земле: о чем знала Мать, и
что позднее узнал и я. Нечто, о чем мы еще ничего не знаем, и о чем ничего
никогда не знал ни один из видов, существующих на Земле. Оно придет, чтобы
взбунтовать всю Землю, чтобы изменить ее лик. Шри Ауробиндо говорил: ‘Мятеж
против Природы, всей целиком’.
Мы живем в каком-то подобии концентрационного лагеря, и в этом земном
невидимом концентрационном лагере (очень привычном для нас) мы наблюдаем некий
феномен, который мы называем ‘смертью’, и мы говорим: это — тиф, это —
истощение, это — злодейство подлого соседа, это — несчастный случай ил это —
сердце или печень, или рак, или преклонный возраст, или — я не знаю, что еще. Но
это неправда! Не болезни, не возраст и не физиологические показатели приводят
нас к смерти: сами стены концентрационного лагеря умерщвляют все, что находится
внутри. Но это меняет все!
Это меняет весь наш образ жизни.
Нам нужно изобретать не тридцать шесть тысяч препаратов пенициллина, не
тридцать