Я недоумевал, как мы сможем спуститься вниз, но у вожатого имелся на этот счёт некий план. Моя одежда была подпоясана толстой верёвкой – когда-то я думал с её помощью изловить пятнистого барса. По указанию учителя я снял с себя верёвку и подал ему. Он размахнулся и забросил конец далеко вниз, в гремящую пропасть. «Что бы это значило? – подумалось мне. – Чего он хочет? И почему так пристально вглядывается в дымящуюся пустоту?» Видя моё недоумение, учитель прокричал сквозь грохот водопада:
– Подожди немного, скоро кое-кто всплывёт из этого омута! Сам увидишь и удивишься.
Знаю, лучше помалкивать, чем вещать правду, в которую никто не поверит. Но тут я не могу умолчать. Клянусь своим повествованием (да не лишится оно, читатель, твоего внимания): я вдруг увидел, как из чёрной глубины всплыло нечто непонятное и устрашающее в своей бесформенности. Так всплывает со дна гавани водолаз, спускавшийся, чтобы освободить зацепившийся за камень якорь: разводит руками, поджимает ноги и становится похож на осьминога или краба.
17. Герион. Лихоимцы. Спуск в восьмой круг
– Вот он, зверюга с хвостом-тараном, дробящий горы, рушащий города и раскалывающий броню, как скорлупку! Вот он, провонявший весь мир своим смрадом!
С этими словами вожатый потянул на себя верёвку. Чудище поднялось ещё выше к краю обрыва, над которым пролегала наша каменистая тропа. Вот уже его голова высунулась из бездны, и грудь, и всё тело, только хвост остался в глубине, во мраке. Лицо его было обыкновенное человечье, даже благообразное, с правильными чертами и нежной кожей. Но от шеи вниз извивалось туловище змея; две косматые звериные лапы росли из плеч; спина, грудь, бока испещрены узором из язв и червоточин – пожалуй, ни турки, ни татары не ткут ковров пестрее, да и сама Арахна не изготовит такой причудливой ткани. Отвратительный зверь, воплощение лжи и обмана, уже до половины вытащил своё тело на камни, отделявшие огненные пески от обрыва, – как лодка, выброшенная на берег, или как хитрый рейнский бобр, приготовившийся удирать от охотников – обжор-баварцев. Теперь и хвост его стал виден: он извивался в пустоте, раздвоенный конец вздымался, подобно жалу огромного скорпиона.