– Ах, сынок, мне нельзя сидеть или стоять на месте: если кто из нашего стада остановится хоть на минуту, то будет за это принуждён лежать сто лет на раскалённом песке под огненным ливнем. Так что иди потихоньку, а я за тобой. Это ненадолго. Потом снова вернусь к той шайке, с которой осуждён вечно оплакивать свою грешную жизнь.
Сойти с тропы к нему на огненную почву я не рискнул, лишь, идя рядом, склонил пониже голову, слушая речь своего бывшего учителя, почтеннейшего нотария Брунетто Латини.
– Скажи мне прежде всего, – начал он с вопроса, – какая судьба, или рок, или чья-то воля свела тебя прежде смерти в Преисподнюю? И кто тот человек, твой проводник на здешних тропах?
– Там, наверху, – ответил я, – там, где светит солнце, я шёл, шёл и сбился с пути. Не достигнув ещё смертного возраста, оказался в лесу, откуда не было выхода. Тот господин нашёл меня и вывел оттуда. И теперь я следую за ним, куда он ведёт, потому что это путь к дому.
– Что ж, – сказал он задумчиво, – если будешь следовать за своей путеводной звездой, рано или поздно достигнешь врат славы.
Он умолк на мгновение, затем продолжил:
– Если я правильно оценил твой дар ещё там, при жизни, и если бы она, жизнь моя, не оборвалась так рано, я бы смог помочь тебе в твоих трудах и бедах. Но что поделать! Злобная и неблагодарная чернь, когда-то спустившаяся с гор Фьезоле и сделавшаяся народом Флоренции, потеснив благородных потомков римлян, эта вот публика ненавидит всякого, кто сделает ей добро. Ничего не попишешь, на ёлке не вырастут ананасы. Недаром по-итальянски говорят: «слеп, как флорентиец». Скупердяи, завистники и гордецы! Нечего тебе пачкаться об них. Изгнание тебе будет во благо: обе враждующие стороны будут вожделеть тебя, да только зелен виноград! Пусть фьезоланские свиньи хрюкают в своём хлеву, нечего метать перед ними бисер! Тебе суждено для всего мира взрастить пшеницу на поле, вспаханном древними римлянами.
На эту витиеватую, но радующую моё сердце речь я не мог не ответить так же торжественно: