А увидел я в этой пустыне как будто стада скота – великое множество душ, обнажённых, рыдающих и завывающих на все лады. Многие из них валялись, тоскливо глядя вверх, туда, где нет неба. Другие сидели, ёрзая, обхватив колени, думая тяжкую думу. Третьи непрестанно ходили туда-сюда, взад-вперёд и по кругу. Этих бродячих было больше всего. Но громче и жалобнее других стенали распростёртые на песке. И на всю эту равнину сверху непрестанно падали дождём пылающие хлопья, как огонь, попаливший Содом. Как бывает в горах: тихий снег слетает из-под тучи – так тут языки пламени, кружась, достигали земли, наподобие горящей ветоши или вулканического пепла. Говорят, что великий Александр, пересекая знойные области Индии, увидел огонь, падавший с неба на его истомлённое воинство. Тогда он приказал своим бойцам затаптывать в землю пылающие градины, чтобы они не слились в единое пламя и чтобы им всем не сгореть. Но здесь сам песок загорался от падающего жара, воспламеняясь, как сухой трут. Раскалённая земля жгла этих несчастных снизу, заставляя их отплясывать безумную пляску, а сверху сыпались всё новые огни, причиняя мучительные ожоги, и они не успевали стряхивать с себя пламя.
Среди прочих, однако, я увидел одного человека, чей образ изумил меня.
– Учитель, – спросил я, – ты всё знаешь и всех смог одолеть, кроме тех демонов-привратников. Скажи, кто такой вон тот, что корчится на земле, но не вскакивает и не бежит, и не вопит, и во взгляде его столько ненависти и презрения?
Наставник не успел ответить: распростёртый понял, что я спрашиваю о нём, и воскликнул с яростью:
– Каков я был живой, таков я и здесь, дохлый! Если бы Юпитер по самую макушку завалил работой кузнеца, который куёт ему молнии вроде той, пронзившей меня в битве на Флегре… Да хоть бы он замучил всех рабочих Вулкана в кузницах Этны и засыпал бы меня своими стрелами – всё равно не дождётся от меня раскаяния и плача!
Тут мой вожатый заговорил с суровостью, какой я доселе не слышал в его голосе:
– Капаней! Всё ты не уймёшься! Поделом тебе мука: никакое наказание не сравнится с той гордыней, которой ты сам себя терзаешь!
И, обратившись ко мне, продолжил обычным своим мягким тоном: