Он умолк. Мы стояли молча. Наконец наставник проговорил мне:
– Скажи что-нибудь в ответ. Или спроси, если нечего сказать.
– Придумай ты, о чём спросить. Я не могу, мысли мои перепутались.
Тогда поэт заговорил снова, обращаясь к дереву:
– Нам жаль тебя. Этот человек не мёртвый, живой, и он непременно выполнит твою просьбу. Но и ты поведай нам: как погибшая душа превращается в то, что теперь мы видим? Как стали твои ноги корнями, а руки – корявыми сучьями? И случалось ли, чтобы душа освободилась из этого плена?
Дерево вздохнуло так глубоко, что, казалось, ветер пронёсся по лесу, зашелестел в вершинах. И в этом дыхании и шелесте услышалось:
– Вот что скажу вам. Как вылетит душа из тела, сама себя из обители выгнав, хватает её Минос и швыряет в седьмую пропасть. И падает она, и не знает своего места, здесь в лесу прозябает, как зёрнышко просяное. И вырастает ростком, и тянется одичалыми ветками кверху. Птицы-гарпии налетают, ощипывают с неё листочки, царапают, обрывают – больно ей нестерпимо, а прогнать их не может. Кровью и болью отчаяние истекает. Что ещё вам сказать, что ответить? Как и всем, будет дано нам обрести тела наши, наши одежды. Но облечься в них мы не сможем, ибо нельзя обладать тем, что сам у себя отнял. Здесь, в лесу безнадёжном, будут висеть тела наши на наших же ветках, треплясь на ветру, обдираясь об эти колючки.
Мы ещё прислушивались к шелесту дерева, ожидая, что поведает оно, но тут вдруг раздался шум, лай и треск, как будто охотник в сопровождении собачьей своры гнался за вепрем. Слева от нас из чащобы выскочили двое. Их голые тела были исцарапаны в кровь, они неслись стремглав, ломая ветви. Один из них вопил:
– Смерти мне! Смерти хочу, смерти!
Другой, догоняя, перекрикивал первого:
– Беги быстрее, Лано! Эх, жаль, не так скоро несли тебя ноги в битве при Пьеве!