– Ты должен помнить меня: флорентийцы прозвали меня Чакко – поросячье имя – за то, что я любил пожрать и выпить. Слонялся по пирам да застольям, по крестинам, поминкам и свадьбам, там и сям выклянчивал жирный кусок. А вот теперь – видишь? – гнию под ледяным дождём. И не я один: тут вся компания – видишь? – такие же весельчаки, обжоры и пьяницы, обречены вечно, чавкая, копошиться в липкой жиже.
Язык его ворочался всё тяжелее, и он умолк. Первый встреченный мной соотечественник в мире мёртвых! Как бы ни было тяжко ему и мне, я не мог не поинтересоваться, что толкуют в Преисподней о бедной стране нашей.
– Да-да, я вспомнил тебя, Чакко. Право, до слёз больно видеть тебя, весельчака, в таком положении. Но ты мне скажи (может, у вас знают): что же будет с нашей родиной? Она как царство, разделившееся в себе. Почему флорентийцы жить не могут без вражды и раздоров? И остался ли там хоть один праведник?
С трудом, как мучимый одышкой, Чакко ответил:
– Будет вот что. Вражда и ссоры не утихнут. Дойдёт и до крови. Одна партия озверелых дикарей побьёт и изгонит другую. А потом и сама обессилит от внутренней свары и не устоит перед тремя царями, наступающими с трёх сторон. Тогда изгнанники вернутся, и родственники убитых захватят власть. И будут править гордо и немилосердно, тираня и топя в крови побеждённых, и бесполезны будут жалобы и мольбы о пощаде. А праведников там… – он на мгновение задумался, – всего двое: меньше, чем было в Содоме. Да и этих никто не слушает. Сам знаешь: в городе нашем только три искры способны воспламенять сердца – гордость, зависть и скупость.
Он вновь затих. Но я уже не мог остановить поток вопросов:
– Ты много знаешь, Чакко. Скажи мне, какова судьба наших вождей, которые до самой смерти противостояли неправедной власти? Где они – борцы за справедливость Фарината и Теггьяйо? И ещё Якопо Рустикуччи? И Моска? Что с ними? Где искать их – на небесах или в Преисподней?