Проснулся я (лучше сказать – очнулся) от терзающего слух тяжкого гула. Протёр глаза, поднялся на ноги и принялся озираться вокруг: где я?
Реки не было. Я стоял у самого края обрывистой бездны. Внизу еле виднелась как бы долина или ущелье – оттуда и доносился тот самый гул, разбудивший меня. Он происходил от множества слившихся воедино человеческих воплей. Как ни вглядывался я в туманную глубину, ничего не мог разглядеть.
– В эту пропасть нам предстоит сойти, – промолвил поэт. Он стал вдруг ужасно бледен. – Я вперёд, а ты следуй за мной.
– Как же я пойду, когда вижу – и ты оробел? Вон как побледнел! А мне-то каково?
Он покачал головой и усмехнулся.
– Эта бледность – от боли сердечной, не от страха. Тоска несчастных, которые там, согнала краску с моего лица.
Он начал осторожно спускаться, и я за ним. Так вошли мы в первый круг, именуемый Лимб: обруч, опоясывающий бездну.
Я вслушался. Здесь как будто утихли тяжкие стоны, лишь бесчисленные вздохи заставляли трепетать вечный воздух. Не мука, но горе, в которое погружены бесчисленные толпы людские – мужчины, женщины, дети, старики.
– Отчего ж ты не спрашиваешь, что это за тени? – обратился ко мне учитель. – Прежде чем мы двинемся далее, ты должен узнать суровую правду. Эти люди не согрешили и много делали добра. Но ни благой нрав, ни чистое сердце, ни ум не спасли их. Это некрещёные. Только святое крещение – теперь-то я это знаю – дверь спасительной веры. Те же из здешних, кто жил до эры Крещения, – те не ведали Истины и не хотели знать о Боге.
Он помолчал и добавил:
– Видишь, мой мальчик, к этому печальному обществу принадлежу и я. Неведение Бога, а не какое-то преступление погубило нас. И вот, мы здесь пребываем в вечной жажде правды, но без упования.
Едва он сказал это, отверзлись мои глаза, и в сумрачной толпе увидел я множество известных и даже великих людей, чья участь – томиться в туманном мраке как бы в ожидании окончательного приговора. И великая печаль овладела мной. И вера в милосердие Божие поколебалась. И я спросил с дрожью в голосе: