Какова будет Россия в будущем?
Великое всеединение мира и людей угодно Господу, оно задано нам всем к осуществлению, и мы призваны помышлять о нем и трудиться над ним – всю жизнь, вопреки всем трудностям и видимостям.
И. А. Ильин «Религиозный смысл философии: Путь к очевидности»
Однако политики разных стран понимают «всеединение мира» (И. А. Ильин «Религиозный смысл философии: Путь к очевидности») по-своему, и чаще всего способ этого «всеединения» (И. А. Ильин «Религиозный смысл философии: Путь к очевидности») зависит от военной мощи государства. Чем могущественнее в военном, финансовом и экономическом аспекте государство, тем больше оно претендует на роль мировой державы, желающей объединить все народы мира по образцу бывших империй и подчинить их своим законам, идеологии, обычаям и нуждам. Однако, такое положение, как показывает история, очень шаткое и при появлении аналогичных государств, с высоким военным, финансовым и экономическим потенциалом, между ними начинается спор за мировое господство, или сдерживание наиболее ретивых сторонников такой теории. А для этого в ход идут все имеющиеся в их распоряжении средства, в том числе и запрещенные мировым сообществом.
Террористы
Не зная как отыскать Младенца-Христа, царь Ирод дал ужасное приказание: убить всех младенцев, в Вифлееме и его окрестностях, от двух лет и моложе. Он надеялся, что в числе этих младенцев будет убит и Христос. Так он рассчитывал по времени явления звезды, о чем выведал у волхвов. Посланные Иродом воины убили в Вифлееме и окрестностях его четырнадцать тысяч младенцев.
«Закон Божий», Бегство в Египет и избиение младенцев.
В России в XIX веке создавались террористические организации для борьбы с самодержавием, с целью его свержения и изменения конституционного строя. Александр Ульянов, Иван Каляев, Степан Халтурин, Борис Савинков и другие боевики, осуществляли террористические акты, в основном, против царей и царедворцев. Ульянов-Ленин и Троцкий стали основоположниками «массового красного террора» в России, который осуществляли против народа и несогласных с их целями и методами их достижения.
Сейчас в мире действуют такие мощные террористические организации, как «Аль-Каида» и «Исламское государство» (запрещенные в России), так называемые оппозиционеры в Сирии, которым поставляют оружие США, Турция и некоторые другие страны. Все делается для свержения правительства Башара Ассада, как ранее в Ливии – Муаммара Каддафи, и в Ираке – Саддама Хусейна. Против этих стран осуществлялась прямая агрессия США (Ирак и Ливия) или с помощью террористических организаций созданных ими же (Сирия). Такова участь стран, которые позволили себе не подчиниться воле США, как это сделали другие страны Африки, Ближнего Востока и Западной Европы. США даже не маскируются под добродетельных защитников демократии и народов этих стран, а действуют откровенно, как бандиты, обладающие большей силой, нежели их оппоненты, и действуют не с позиции международного права, ума и совести, а с позиции силы, желая поставить своих оппонентов на колени, а если этого не удается сделать, то уничтожить.
Международный терроризм в XX веке был создан спецслужбами США в интересах не своего государства, не своего народа, а в угоду финансовым воротилам. Похоже, что эти граждане действуют по сценарию, написанному Эмилем Золя в романе «Деньги», который был опубликован в далеком 1891 году.
Зачем, скажите на милость, понадобилось Екатерине II присоединять к России непокорную и своенравную Грузию, которая в последующем посылала в столицу и Москву своих боевиков для развала России, а сейчас посылает воров в законе? Именно национальные меньшинства творили в стране особо жестокие побоища, а вышеупомянутые Ленин и Троцкий, не только натравливали брата на брата, но и осуществляли массовый террор.
Если рассматривать большинство стран Западной Европы с национальных, этнических позиций, то мы уже не видим национального лица той суверенной Франции, которое было у неё ещё 50 лет назад. Её на спортивных площадках, театральных подмостках и в политике представляют выходцы с Африканского континента, из стран Восточной Европы и Ближнего Востока. О Великобритании говорят, как о стране с высокой степенью толерантности, а это значит, что коренное население, входящих в неё стран, в недалёком будущем заменят полностью или в большей степени выходцы из Индии, Пакистана и России (Великобритания предоставляет вид на жительство и защиту российским ворам и бандитам, переводящим из России в Великобританию огромные средства), а также беженцам из вышеупомянутых африканских стран, наводняющим в последние годы Европу. Какую позицию займет «денежный народ», проживающий в странах Западной Европы, от этого будет зависеть многое, если не в полной мере дальнейшая судьба её коренных народов, как это произошло в России.
Убийство американцами граждан других стран, в странах их проживания, преступлением в США не считается! Так же как и гражданами Израиля! Не кажется ли странным такое совпадение? Для чего, скажите на милость, принята такая норма в американском и израильском законодательстве? Для служения идеалам демократии, мира во всем мире, букве закона и гуманизма, или для завоевания всего мира, в том числе посредством убийства, то есть террора?! Обратите внимание на Израиль. В эту страну не принимают ни беженцев, ни даже высококвалифицированных специалистов из других стран мира, отличающихся от них национальной принадлежностью. Израиль демонстрирует всему миру, что в настоящее время основой национальной безопасности является только мононациональное государство. Менее 19% арабов, проживающих в Израиле (или числящихся в нем), создают им межнациональные проблемы. А представьте, если они пустят к себе в страну, как это сделали страны Западной Европы, турок, русских, грузин, армян, азербайджанцев, сирийцев, албанцев, афганцев, иракцев… и, причем, не самых законопослушных, отличающихся от коренных жителей своими обычаями и вероисповеданием. Во что превратится Израиль? Они это понимают, поэтому этого и не делают. А вот о чем думают правительства России и стран Западной Европы – непонятно? Глядя на происходящее со стороны, оно воспринимается как утопия, которую искусственно насаждали в России в XIX-XX веке «революционеры-большевики», а в конце XX – начале XXI веков – «демократы». Что станется лет через 50 со «шведским социализмом», если они пустят в страну и допустят до власти албанцев, афганцев, арабов, турок?.. До заселения стран Европы иммигрантами в таком количестве, можно было говорить о начале строительства коммунистического общества в этих странах, о котором говорили коммунисты СССР: «от каждого по способностям, каждому по труду». Немцы, французы, австрийцы, англичане достигли высокого уровня обеспечения на душу населения, а потом вдруг взяли и решили всё это «пустить под нож» ради провозглашенной идеи демократии и помощи нуждающимся (Европа демонстрирует интернационализм, которого боялась как огня, защищая свои страны от идей коммунизма и отгораживаясь «железным занавесом» от стран социалистического лагеря: СССР и стран Восточной Европы)? От идей коммунизма защитились, а идеи демократии привели к ещё большим проблемам и кризисам (финансовому, политическому и межнациональному). Как говорят в России: «За что боролись, на то и напоролись»? Какой же можно сделать вывод? Нельзя ассимилироваться с другими народами на политической, идеологической и экономической основах, пока уровень человеческой зрелости всех народов не будет одинаковым. Принимая в свои страны людей других национальностей с более низким уровнем человеческой зрелости, другого вероисповедания и других обычаев, власти подвергают свои коренные народы угрозе возникновения в их странах межнациональных конфликтов. Пока не будут выработаны и приняты всеми странами единые программы по воспитанию граждан и определению уровня человеческой зрелости, позволяющего ассимилироваться с другими народами, нельзя принимать к себе всех без разбора, желающих улучшить качество своей жизни за счет народов, достигших его своим трудом. Это не «демократия» – это паразитирование граждан с низким уровнем человеческой зрелости на гражданах, достигших более высокого уровня человеческой зрелости. Это создаёт угрозу национальной безопасности стран, достигших среднего и высокого уровня человеческой зелости населения, и почву для межнациональных конфликтов, в первую очередь, на религиозной почве. Ничему видно не научили европейцев ни история России, ни история СССР, ни история Югославии, ни история Сербии и Косово. Умные учатся на чужих ошибках. Так, где же и когда вы растеряли свой ум англичане, немцы, французы?..
Если коренные жители в силу достигнутого уровня человеческой зрелости и полученного образования и воспитания не желают больше заниматься непрестижной работой, то для этого можно привлекать гастарбайтеров вахтовым методом, как это практикуется на европейских предприятиях перерабатывающей промышленности, особенно в рыбной отрасли. Надо подумать как помочь им в их странах, и в первую очередь, урезонив бандитов, развязывающих войны в странах, не имеющих достаточной боевой мощи для защиты своих государств от агрессии варваров.
Не лишним было бы в дополнение к внутренним и загранпаспортам ввести «Аттестаты человеческой зрелости», которые позволят при выдаче вида на жительство допускать в страну граждан других стран, достигших уровня человеческой зрелости, сравнимого с достигнутым большей частью коренного населения страны. Да и коренных граждан с низким уровнем человеческой зрелости не пускать в представительные и исполнительные органы власти; и, по-возможности, отделять от людей, достигших более высокого уровня зрелости, нежели они. А то ведь весьма странно получается, когда после отбывания срока наказания в местах лишения свободы, убийцы, педофилы, насильники, взяточники возвращаются в прежние места проживания. И при этом специалисты утверждают, что отбыв наказание, к примеру, педофилы, не только не забывают о своём пороке, а возвращаются к нему, и ведут себя с ещё большей агрессией. Где же логика? Почему власти допускают такое? Единственное, чем это можно объяснить, так это желанием власти предержащих держать в страхе перед бывшими уголовниками законопослушное население, что очень напоминает армейскую «дедовщину», только в государственном масштабе, и не со стороны старослужащих, а со стороны государства, со стороны власти…
Надо брать пример с Израиля. Не надо слушать поучений представителей этого народа, проживающих практически во всех странах мира, как надо жить и что надо делать для этого, а просто учиться тому, как они строят жизнь граждан своей страны и защищают свою национальную безопасность, национальную государственность, национальную самобытность в Израиле…
Памятники Ленину
Не делай себе кумира (идол, которого почитают вместо бога – прим. авт.) и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня.
Ветхий завет, Исход, 20, 4-5
Как только кто-нибудь заводит разговор о сносе или переносе памятников Ленину, его тут же одергивают, говоря, что недостойно вести борьбу с памятниками, что это наша история и её надо хранить, а не уничтожать, и т. п. Надо не бороться с памятниками, а упорядочивать и их количество, и их местонахождение – избавляться от тех, которые не представляют художественной и исторической ценности, и перемещать в другие места в соответствии с реалиями сегодняшнего дня. Оставляя памятники Ленину – разрушителю России, одному из основоположников массового красного террора, унесшего миллионы жизней, и гонителю церкви, власть тем самым показывает лояльность не только к В. И Ульянову-Ленину, но и к его деяниям, и даже больше – не только лояльность, но и прославление его самого и его деяний, и увековечивание памяти о нём среди народов России. Граждане наделенные властью не понимают этого или прославляют убийцу, воздают ему за его злодеяния памятью, отлитой в бронзе, сознательно? Как можно с одной стороны декларировать борьбу с ИГИЛ (запрещенной в России террористической организацией), а с другой – стоять на защите памятников Ленину – одному из основоположников становления террора в России?!. Или оставляя памятники Ленину на своих местах в каждом российском городе, власть тем самым намекает, что может прибегнуть в случае необходимости для защиты власти, т. е. себя, к массовому террору, как завещал «вождь мирового пролетариата»? Как иначе можно расценивать подобное бережное отношение к памятникам Ленину, к тому же в большинстве своем не имеющим никакой художественной ценности и установленным на переименованных площадях, к примеру, на Монастырской (в Солотче – одном из м. р. Рязани, где был бы уместен памятник основателю монастыря князю Рязанскому Олегу Ивановичу и его супруге Ефросинье)?
Воспитание оказалось невостребованным
Необходима новая философия правосознания и государственности, чтобы осмыслить единую, священную природу права и благородную, но трагическую природу политики; чтобы измерить падение современного государства и помочь человечеству возродить предметное общественное строительство.
И. А. Ильин «Религиозный смысл философии»
Не буду утомлять читателя выдержками из трактатов основоположников марксизма-ленинизма, потому что эти теоретики и практики причинили народам России больше вреда, нежели пользы. А вот выдержки из «Педагогической поэмы» А. С. Макаренко, в которой автор рассказывает об успешной модели построения социалистического и в последующем коммунистического общества, которую поддержали самые неблагополучные слои общества – беспризорники и малолетние преступники, приведу:
«Я уже знал, что ребята не оправдывают интеллигентского убеждения, будто дети могут любить и ценить только такого человека, который к ним относится любовно, который их ласкает. Я убедился давно, что наибольшее уважение и наибольшая любовь со стороны ребят, по крайней мере таких ребят, какие были в колонии, проявляются по отношению к другим типам людей. То, что мы называем высокой квалификацией, уверенное и четкое знание, уменье, искусство, золотые руки, немногословие и полное отсутствие фразы, постоянная готовность к работе – вот что увлекает ребят в наибольшей степени.
Очень важным правилом, сохранившимся до сегодняшнего дня, было полное запрещение каких бы то ни было привилегий для командира: он никогда не получал ничего дополнительно и никогда не освобождался от работы.
К весне двадцать третьего года мы подошли к очень важному усложнению системы отрядов. Это усложнение собственно говоря, было самым важным изобретением нашего коллектива за все тринадцать лет нашей истории. Только оно позволило нашим отрядам слиться в настоящий, крепкий и единый коллектив, в котором была рабочая и организационная дифференциация, демократия общего собрания, приказ и подчинение товарища товарищу, но в котором не образовалось аристократии – командной касты.
Не смогли устоять хуторские девчата против обаяния голоногого, подтянутого, веселого и образованного колониста. Туземные представители мужского начала не способны были ничего предъявить в противовес этому обаянию, тем более что колонисты не спешили воспользоваться девичьей податливостью, не колотили девчат между лопатками, не хватали ни за какие места и не куражились над ними. Наше старшее поколение в это время уже подходило к рабфаку и к комсомолу, уже начинало понимать вкус в утонченной вежливости и в интересной беседе.
Были и другие колонисты, любящие сельское хозяйство, но они стояли на более практической позиции. Такие, как Опришко и Федоренко, учиться в школе не хотели, никаких особенных претензий вообще не предъявляли к жизни и с добродушной скромностью полагали, что завести хозяйство на земле, оборудоваться хорошей хатой, конем и женой, летом работать «от зари до зари», к осени все по-хозяйски собрать и сложить, а зимой спокойно есть вареники и борщи, ватрушки и сало, отгуливая два раза в месяц на собственных и соседских родинах, свадьбах, именинах и заручинах (сговор, обручение) – прекрасное будущее для человека.
В то время слово «рабфак» обозначало совсем не то, что сейчас обозначает. Теперь это простое название скромного учебного заведения. Тогда это было знамя освобождения рабочей молодежи от темноты и невежества. Тогда это было страшно яркое утверждение непривычных человеческих прав на знание, и тогда мы все относились к рабфаку, честное слово, с некоторым даже умилением.
Сами рабфаковцы имели такой вид, будто их приготовили для того, чтобы принести в жертву «многим богам необходимости и судьбы». Карабанов не отходил от меня, улыбался и говорил:
– Жизнь так сделана, что как-то все неудобно. На рабфак ехать, так это ж счастье, это, можно сказать, чи снится, чи якась жар-птица, черт его знает. А на самом деле, може, оно и не так. А може, и так, что счастье наше сегодня отут и кончается, бо колонии жалко, так жалко… як бы никто не бачив, задрав бы голову и завыв, ой, завыв бы… аж тоди, може, и легче б стало… Нэма правды на свете.
Из угла кабинета смотрит на нас злым глазом Вершнев:
– Правда одна: люди.
– Сказал! – смеется Карабанов. – А ты что… ты уже и у кошек правду шукав?
– Н-н-нет, не в том дело… а в том, что люди должны быть хорошие, иначе к-к ч-черту в-всякая правда. Если, понимаешь, сволочь, так и в социализме будет мешать. Я это сегодня понял.
Я внимательно посмотрел на Николая:
– Почему сегодня?
– Сегодня люди, к-к-как в зеркале. А я не знаю: то все была работа, и каждый день такой… рабочий, и всякое такое. А сегодня к-к-как-то видно. Горький правду написал, я раньше не понимал, то есть и понимал, а значения не придавал: человек. Это тебе не всякая сволочь. И правильно: есть люди, а есть и человеки.
В одном из своих писем колонистам Алексей Максимович писал:
«Мне хотелось бы, чтобы осенним вечером колонисты прочитали мое «Детство». Из него они увидят, что я совсем такой же человек, каковы они, только с юности умел быть настойчивым в моем желании учиться и не боялся никакого труда. Верил, что действительно ученье и труд все перетрут».
Мне стоило большого труда убедить колонистов, что Горький пишет правду в письме, что и талантливому человеку нужно много работать и учиться. Живые черты живого человека, вот того самого Алеши, жизнь которого так похожа на жизнь многих колонистов, постепенно становились близкими нам и понятными без всяких напряжений. И тогда в особенности захотелось ребятам повидать Алексея Максимовича, тогда начали мечтать о его приезде в колонию, никогда до конца не поверив тому, что это вообще возможно.
– Вы напомнили мне мои прямые обязанности. Я вот приехала поговорить с вами о системе дисциплины. Вы, значит, не отрицаете, что накладываете наказания? Наряды эти… потом, говорят, у вас еще кое-что практикуется: арест… а говорят, вы и на хлеб и на воду сажаете?
Джуринская была женщина большая, с чистым лицом и молодыми свежими глазами. Мне почему-то захотелось обойтись с нею без какой бы то ни было дипломатии:
– На хлеб и на воду не сажаю, но обедать иногда не даю. И наряды. И аресты могу, конечно, не в карцере – у себя в кабинете. У вас правильные сведения.
– Послушайте, но это же все запрещено.
– В законе это не запрещено, а писания разных писак я не читаю.
– Не читаете педагогической литературы? Вы серьезно говорите?
– Не читаю вот уже три года.
– Но как же вам не стыдно! А вообще читаете?
– Вообще читаю. И не стыдно, имейте в виду. И очень сочувствую тем, которые читают педагогическую литературу.
– Я, честное слово, должна вас разубедить. У нас должна быть советская педагогика.
Я решил положить предел дискуссии и сказал Любови Савельевне:
– Знаете что? Я спорить не буду. Я глубоко уверен, что здесь, в колонии, самая настоящая советская педагогика, больше того: что здесь коммунистическое воспитание. Вас убедить может либо опыт, либо серьезное исследование – монография. А в разговоре мимоходом такие вещи не решаются. Вы долго у нас будете?
– Два дня.
– Очень рад. В вашем распоряжении много всяких способов. Смотрите, разговаривайте с колонистами, можете с ними есть, работать, отдыхать. Делайте какие хотите заключения, можете меня снять с работы, если найдете нужным. Можете написать самое длинное заключение и предписать мне метод, который вам понравится. Это ваше право. Но я буду делать так, как считаю нужным и как умею. Воспитывать без наказания я не умею, меня еще нужно научить этому искусству.
Любовь Савельевна прожила у нас не два дня, а четыре, я ее почти не видел. Хлопцы про нее говорили:
– О, это грубая баба: все понимает.
Во время пребывания ее в колонии пришел ко мне Ветковский:
– Я ухожу из колонии, Антон Семенович…
– Куда?
– Что-нибудь найду. Здесь стало неинтересно. На рабфак я не пойду, столяром не хочу быть. Пойду, еще посмотрю людей.
– А потом что?
– А там видно будет. Вы только дайте мне документ.
– Хорошо. Вечером будет совет командиров. Пускай совет командиров тебя отпустит.
Командиры расходились злые. Любовь Савельевна опомнилась и сказала:
– Какой ужас! Поговорить бы с мальчиком нужно…
Потом задумалась и сказала:
– Но какая страшная сила этот ваш совет командиров! Какие люди!..
У крыльца белого дома стояли два извозчичьих экипажа, и Лапоть меня встретил сообщением:
– Приехала комиссия из Харькова.
В кабинете ожидали меня: Любовь Савельевна Джуринская, полная дама, в темно-малиновом, не первой чистоты платье, уже не молодая, но с живыми и пристальными глазами, и невзрачный человек, полурыжий, полурусый, не то с бородкой, не то без бородки; очки на нем очень перекосились, и он все поправлял их свободной от портфеля рукой.
Любовь Савельевна заставила себя приветливо улыбнуться, когда знакомила меня с остальными:
– А вот и товарищ Макаренко. Знакомьтесь: Варвара Викторовна Брегель, Сергей Васильевич Чайкин.
Почему не принять в колонии Варвару Викторовну Брегель – мое высшее начальство, но с какой стати этот самый Чайкин? О нем я слышал – профессор педагогики. Не заведовал ли он каким-нибудь детским домом?
Брегель сказала:
– Мы к вам специально – проверить ваш метод.
– Решительно протестую, – сказал я. – Нет никакого моего метода.
– А какой же у вас метод?
– Обыкновенный советский.
Брегель зло улыбнулась.
– Может быть и советский, но во всяком случае не обыкновенный. Надо все-таки проверить.
Начиналась самая неприятная беседа, когда люди играют терминами, в полной уверенности, что термины определяют реальность. Я поэтому сказал:
– В такой форме я беседовать не буду. Если угодно, я вам сделаю доклад, но предупреждаю, что он займет не меньше трех часов.
Брегель согласилась. Мы немедленно уселись в кабинете, и я занялся мучительным делом: переводом на слова накопившихся у меня за пять лет впечатлений, соображений, сомнений и проб. Мне казалось, что я говорил красноречиво, находил точные выражения для очень тонких понятий, аналитическим ножом осторожно и смело вскрывал тайные до сих пор области, набрасывал перспективы будущего и затруднения завтрашнего дня. Во всяком случае, я был искренним до конца, не щадил никаких предрассудков и не боялся показать, что в некоторых местах «теория» казалась мне уже жалкой и чужой.
Джуринская слушала меня с радостным, горящим лицом, Брегель была в маске, а о Чайкине мало я заботился.
Когда я окончил, Брегель постучала полными пальцами по столу и сказала таким тоном, в котором трудно было разобрать, говорит ли она искренно или издевается:
– Так… Скажу прямо: очень интересно, очень интересно. Правда, Сергей Васильевич?
Чайкин попытался поправить очки, впился в свой блокнот и очень вежливо, как и полагается ученому, со всякими галантными ужимочками и с псевдопочтительной мимикой произнес такую речь:
– Хорошо, это, конечно, нужно все осветить, да… но я бы усомнился и сейчас в некоторых, если можно так выразиться, ваших теоремах, которые вы любезно нам изложили с таким даже воодушевлением, что, разумеется, говорит о вашей убежденности. Хорошо. Ну, вот, например, мы и раньше знали, а вы как будто умолчали. У вас здесь организована, так сказать, некоторая конкуренция между воспитанниками: кто больше сделает – того хвалят, кто меньше – того порицают. Поле у вас пахали, и была такая конкуренция, не правда ли? Вы об этом умолчали, вероятно, случайно. Мне желательно было бы услышать от вас: известно ли вам, что мы считаем конкуренцию методом сугубо буржуазным, поскольку она заменяет прямое отношение к вещи отношением косвенным? Это – раз. Другой: вы выдаете воспитанникам карманные деньги, правда, к праздникам, и выдаете не всем поровну, а, так сказать, пропорционально заслугам. Не кажется ли вам, что вы заменяете внутреннюю стимулировку внешней и при этом сугубо материальной? Дальше: наказания, как вы выражаетесь. Вам должно быть известно, что наказание воспитывает раба, а нам нужна свободная личность, определяющая свои поступки не боязнью палки или другой меры воздействия, а внутренними стимулами и политическим самосознанием…
Он еще много говорил, этот самый Чайкин. Я слушал и вспоминал рассказ Чехова, в котором описывается убийство при помощи пресс-папье; потом мне показалось, что убивать Чайкина не нужно, а следует выпороть, только не розгой и не какой-либо царскорежимной нагайкой, а обыкновенным пояском, которым рабочий подвязывает штаны. Это было бы идеологически выдержано.
Брегель меня спросила, перебивая Чайкина:
– Вы чему-то улыбаетесь? Разве смешно то, что говорит товарищ Чайкин?
– О, нет, – сказал я, – это не смешно…
– А грустно, да? – улыбнулась, наконец, и Брегель.
– Нет, почему же, и не грустно. Это обыкновенно.
Брегель внимательно глянула на меня и, вздохнув, пошутила:
– Трудно вам с нами, правда?
– Ничего, я привык к трудным. У меня бывают гораздо труднее.
Брегель вдруг раскатилась смехом.
– Вы все шутите, товарищ Макаренко, – успокоилась она наконец. – Вы все-таки что-нибудь ответите Сергею Васильевичу?
Я умиленно посмотрел на Брегель и взмолился:
– Я думаю, пускай и по этим вопросам тоже научпедком займется. Ведь там все сделают как следует? Лучше давайте обедать.
– Ну хорошо, – немного надулась Брегель. – Да, скажите, а что это за история: выгнали воспитанника Опришко?
– За пьянство.
– Где же он теперь? Конечно, на улице?
– Нет, живет рядом, у одного куркуля.
– Значит, что же, отдали на патронирование?
– В этом роде, – улыбнулся я.
– Он там живет? Это вы хорошо знаете?
– Да, хорошо знаю: живет у куркуля местного, Лукашенко. У этого доброго человека уж два беспризорных «на патронировании».
– Ну, это мы проверим.
– Пожалуйста.
Мы отправились обедать.
Вечером Брегель, уходя спать, поделилась впечатлениями:
– Коллектив у вас чудесный. Но это ничего не значит, методы ваши ужасны.
Враги наши оказались не на боевом фронте, а в засаде. Наткнулся я на них в горячей атаке, воображая, что это последний победный удар, после которого только в трубы трубить. А против моей атаки вышел из-за кустов маленький такой, в куцем пиджачке, человечек, сказал несколько слов, и я оказался разбитым наголову и покатился назад, бросая орудия и знамена, комкая ряды разогнавшихся в марше колонистов.
– Наркомфин не может согласиться на эту аферу – дать вам тридцать тысяч, чтобы ремонтировать никому не нужный дворец. А ваши детские дома стоят в развалинах.
– Да ведь это не только на ремонт. В эту смету входят и инвентарь и дорога.
– Знаем, знаем: восемьсот десятин, восемьсот беспризорных и восемьсот коров. Времена таких афер кончились. Сколько мы Наркомпросу миллионов давали, все равно ничего не выходит: раскрадут все, поломают и разбегутся.
И человечек наступил на грудь повергнутой так неожиданно нашей живой, нашей прекрасной мечты. И сколько она ни плакала под этой ногой, сколько ни доказывала, что она мечта горьковская, ничего не помогло, – она умерла.
На небесах и поближе к ним, на вершинах педагогического «Олимпа», всякая педагогическая техника в области собственного воспитания считалась ересью.
На «небесах» ребенок рассматривался как существо, наполненное особого состава газом, название которому даже не успели придумать. Впрочем, это была все та же старомодная душа, над которой упражнялись еще апостолы. Предполагалось (рабочая гипотеза), что газ этот обладает способностью саморазвития, не нужно только ему мешать. Об этом было написано много книг, но все они повторяли, в сущности, изречение Руссо:
«Относитесь к детству с благоговением…»
«Бойтесь помешать природе…»
Главный догмат этого вероучения состоял в том, что в условиях такого благоговения и предупредительности перед природой из вышеуказанного газа обязательно должна вырасти коммунистическая личность. На самом деле в условиях чистой природы вырастало только то, что естественно могло вырасти, то есть обыкновенный полевой бурьян, но это никого не смущало – для небожителей были дороги принципы и идеи. Мои указания на практическое несоответствие получаемого бурьяна заданным проектам коммунистической личности называли делячеством, а если хотели подчеркнуть мою настоящую сущность, говорили:
– Макаренко хороший практик, но в теории он разбирается очень слабо.
Были разговоры и о дисциплине. Базой теории в этом вопросе были два слова, часто встречающиеся у Ленина: «сознательная дисциплина». Для всякого здравомыслящего человека в этих словах заключается простая, понятная и практически необходимая мысль: дисциплина должна сопровождаться пониманием ее необходимости, полезности, обязательности, ее классового значения. В педагогической теории это выходило иначе: дисциплина должна вырастать не из социального опыта, не из практического товарищеского коллективного действия, а из чистого сознания, из голой интеллектуальной убежденности, из пара души, из идей. Потом теоретики пошли дальше и решили, что «сознательная дисциплина» никуда не годится, если она возникает вследствие влияния старших. Это уже не дисциплина по-настоящему сознательная, а натаскивание и, в сущности, насилие над паром души. Нужна не сознательная дисциплина, а «самодисциплина». Точно так же не нужна и опасна какая бы то ни была организация детей, а необходима «самоорганизация».
Возвращаясь в свое захолустье, я начинал думать. Я соображал так: мы все прекрасно знаем, какого нам следует воспитать человека, это знает каждый грамотный, сознательный рабочий и хорошо знает каждый член партии. Следовательно, затруднения не в вопросе, что нужно сделать, но как сделать. А это вопрос педагогической техники.
Технику можно вывести только из опыта. Законы резания металлов не могли бы быть найдены, если бы в опыте человечества никто никогда металлов не резал. Только тогда, когда есть технический опыт, возможны изобретение, усовершенствование, отбор и браковка.
Наше педагогическое производство никогда не строилось по технологической логике, а всегда по логике моральной проповеди. Это особенно заметно в области собственного воспитания, в школьной работе как-то легче.
Именно потому у нас просто отсутствуют все важные отделы производства: технологический процесс, учет операций, конструкторская работа, применение кондукторов и приспособлений, нормирование, контроль, допуски и браковка.
Когда подобные слова я несмело произносил у подножия «Олимпа», боги швыряли в меня кирпичами и кричали, что это механистическая теория.
А я, чем больше думал, тем больше находил сходства между процессами воспитания и обычными процессами на материальном производстве, и никакой особенно страшной механистичности в этом сходстве не было. Человеческая личность в моем представлении продолжала оставаться человеческой личностью со всей ее сложностью, богатством и красотой, но мне казалось, что именно поэтому к ней нужно подходить с более точными измерителями, с большей ответственностью и с большей наукой, а не в порядке простого темного кликушества. Очень глубокая аналогия между производством и воспитанием не только не оскорбляла моего представления о человеке, но, напротив, заражала меня особенным уважением к нему, потому что нельзя относиться без уважения и к хорошей сложной машине.
Во всяком случае для меня было ясно, что очень многие детали в человеческой личности и в человеческом поведении можно было сделать на прессах, просто штамповать в стандартном порядке, но для этого нужна особенно тонкая работа самих штампов, требующих скрупулезной осторожности и точности. Другие детали требовали, напротив, индивидуальной обработки в руках высококвалифицированного мастера, человека с золотыми руками и острым глазом. Для многих деталей необходимы были сложные специальные приспособления, требующие большой изобретательности и полета человеческого гения. А для всех деталей и для всей работы воспитателя нужна особая наука. Почему в технических вузах мы изучаем сопротивление материалов, а в педагогических не изучаем сопротивление личности, когда ее начинают воспитывать? А ведь для всех не секрет, что такое сопротивление имеет место. Почему, наконец, у нас нет отдела контроля, который мог бы сказать разным педагогическим портачам:
– У вас, голубчики, девяносто процентов брака. У вас получилась не коммунистическая личность, а прямая дрянь, пьянчужка, лежебок и шкурник. Уплатите, будьте добры, из вашего жалованья.
Почему у нас нет никакой науки о сырье, и никто толком не знает, что из этого материала следует делать – коробку спичек или аэроплан?
С вершин олимпийских кабинетов не различают никаких деталей и частей работы. Оттуда видно только безбрежное море безликого детства, а в самом кабинете стоит модель абстрактного ребенка, сделанная из самых легких материалов: идей, печатной бумаги, маниловской мечты. Когда люди «Олимпа» приезжают ко мне в колонию, у них не открываются глаза, и живой коллектив ребят им не кажется новым обстоятельством, вызывающим прежде всего техническую заботу. А я, провожая их по колонии, уже поднятый на дыбу теоретических соприкосновений с ними, не могу отделаться от какого-нибудь технического пустяка.
Олимпийцы презирают технику. Благодаря их владычеству давно захирела в наших педвузах педагогически-техническая мысль, в особенности в деле собственно воспитания. Во всей нашей советской жизни нет более жалкого технического состояния, чем в области воспитания. И поэтому воспитательное дело есть дело кустарное, а из кустарных производств – самое отсталое. Именно поэтому до сих пор действенной остается жалоба Луки Лукича Хлопова из «Ревизора»:
«Нет хуже служить по ученой части, всякий мешается, всякий хочет показать, что он тоже умный человек».
И это не шутка, не гиперболический трюк, а простая прозаическая правда. «Кому ума недоставало» решать любые воспитательные вопросы? Стоит человеку залезть за письменный стол, и он уже вещает, связывает и развязывает. Какой книжкой можно его обуздать? Зачем книжка, раз у него у самого есть ребенок? А в это время профессор педагогики, специалист по вопросам воспитания, пишет записку в ГПУ или НКВД:
«Мой мальчик несколько раз меня обкрадывал, дома не ночует, обращаюсь к вам с горячей просьбой…»
Спрашивается, почему чекисты должны быть более высокими педагогическими техниками, чем профессора педагогики?
Основным технологическим моментом оставался, конечно, отряд. Что такое отряд, на «Олимпе» так и не разобрали до самого конца нашей истории. А между тем я из всех сил старался растолковать олимпийцам значение отряда и его определяющую полезность в педагогическом процессе. Но ведь мы говорили на разных языках, ничего нельзя было растолковать.
Человек не может жить на свете, если у него нет впереди ничего радостного. Истинным стимулом человеческой жизни является завтрашняя радость. В педагогической технике эта завтрашняя радость является одним из важнейших объектов работы. Сначала нужно организовать самую радость, вызвать ее к жизни и поставить как реальность. Во-вторых, нужно настойчиво претворять более простые виды радости в более сложные и человечески значительные. Здесь проходит интересная линия: от примитивного удовлетворения каким-нибудь пряником до глубочайшего чувства долга.
Самое важное, что мы привыкли ценить в человеке, – это сила и красота. И то и другое определяется в человеке исключительно по типу его отношения к перспективе. Человек, определяющий свое поведение самой близкой перспективой, сегодняшним обедом, именно сегодняшним, есть человек самый слабый. Если он удовлетворяется только перспективой своей собственной, хотя бы и далекой, он может представляться сильным, но он не вызывает у нас ощущения красоты личности и ее настоящей ценности. Чем шире коллектив, перспективы которого являются для человека перспективами личными, тем человек красивее и выше.
Воспитать человека – значит воспитать у него перспективные пути, по которым располагается его завтрашняя радость. Можно написать целую методику этой важной работы. Она заключается в организации новых перспектив, в использовании уже имеющихся, в постепенной подстановке более ценных. Начинать можно и с хорошего обеда, и с похода в цирк, и с очистки пруда, но надо всегда возбуждать к жизни и постепенно расширять перспективы целого коллектива, доводить их до перспектив всего Союза.
В это время я пришел к тезису, который исповедываю и сейчас, каким бы парадоксальным он ни казался. Нормальные дети или дети, приведенные в нормальное состояние, являются наиболее трудным объектом воспитания. У них тоньше натуры, сложнее запросы, глубже культура, разнообразнее отношения. Они требуют от вас не широких размахов воли и не бьющей в глаза эмоции, а сложнейшей тактики.
Как раз в это время меня потребовали к отчету. Я должен был сказать ученым мужам и мудрецам педагогики, в чем состоит моя педагогическая вера и какие принципы исповедую. Поводов для такого отчета было достаточно.
Я бодро готовился к отчету, хотя и не ждал для себя ни пощады, ни снисхождения.
В просторном высоком зале увидел я, наконец, в лицо весь сонм пророков и апостолов. Это был… синедрион, не меньше. Высказывались здесь вежливо, округленными любезными периодами, от которых шел еле уловимый приятный запах мозговых извилин, старых книг и просиженных кресел. Но пророки и апостолы не имели ни белых бород, ни маститых имен, ни великих открытий. С какой стати они носят нимбы и почему у них в руках священное писание? Это были довольно юркие люди, а на их усах еще висели крошки только что съеденного советского пирога.
Больше всех орудовал профессор Чайкин, тот самый Чайкин, который несколько лет назад напомнил мне один рассказ Чехова.
В своем заключении Чайкин ничего от меня не оставил:
– Товарищ Макаренко хочет педагогический процесс построить на идее долга. Правда, он прибавляет слово «пролетарский», но это не может, товарищи, скрыть от нас истинную сущность идеи. Мы советуем товарищу Макаренко внимательно проследить исторический генезис идеи долга. Это идея буржуазных отношений, идея сугубо меркантильного порядка. Советская педагогика стремится воспитать в личности свободное проявление творческих сил и наклонностей, инициативу, но ни в коем случае не буржуазную категорию долга.
С глубокой печалью и удивлением мы услышали сегодня от уважаемого руководителя двух образцовых учреждений призыв к воспитанию чувства чести. Мы не можем не заявить протест против этого призыва. Советская общественность также присоединяет свой голос к науке, она также не примиряется с возвращением этого понятия, которое так ярко напоминает нам офицерские привилегии, мундиры, погоны.
Мы не можем входить в обсуждение всех заявлений автора, касающихся производства. Может быть, с точки зрения материального обогащения колонии это и полезное дело, но педагогическая наука не может в числе факторов педагогического влияния рассматривать производство и тем более не может одобрить такие тезисы автора, как «промфинплан есть лучший воспитатель». Такие положения есть не что иное, как вульгаризирование идеи трудового воспитания.
Многие еще говорили, и многие молчали с осуждением. Я, наконец, обозлился и сгоряча вылил в огонь ведро керосина.
– Пожалуй, вы правы, мы не договоримся. Я вас не понимаю. По-вашему, например, инициатива есть какое-то наитие. Она приходит неизвестно откуда, из чистого, ничем не заполненного безделья. Я вам третий раз толкую, что инициатива придет тогда, когда есть задача, ответственность за ее выполнение, ответственность за потерянное время, когда есть требование коллектива. Вы меня все-таки не понимаете и снова твердите о какой-то выхолощенной, освобожденной от труда инициативе. По-вашему, для инициативы достаточно смотреть на свой собственный пуп…
Ой, как оскорбились, как на меня закричали, как закрестились и заплевали апостолы! И тогда, увидев, что пожар в полном разгаре, что все рубиконы далеко позади, что терять все равно нечего, что все уже потеряно, я сказал:
– Вы не способны судить ни о воспитании, ни об инициативе, в этих вопросах вы не разбираетесь.
– А вы знаете, что сказал Ленин об инициативе?
– Знаю.
– Вы не знаете!
Я вытащил записную книжку и прочитал внятно:
«Инициатива должна состоять в том, чтобы в порядке отступать и сугубо держать дисциплину», – сказал Ленин на Одиннадцатом съезде РКП(б) 27 марта 1922 года.
Апостолы только на мгновение опешили, а потом закричали:
– Так при чем здесь отступление?
– Я хотел обратить ваше внимание на отношение между дисциплиной и инициативой. А кроме того, мне необходимо в порядке отступить…
Апостолы похлопали глазами, потом бросились друг к другу, зашептали, зашелестели бумагой. Постановление синедрион вынес следующее:
«Предложенная система воспитательного процесса есть система не советская».
Не содрогнувшись и не снижая общего тона, я начал свертывание коллектива. Нужно было как можно скорее вывести из колонии моих друзей. Это было необходимо и для того, чтобы не подвергать их испытанию при новых порядках, и для того, чтобы не оставить в колонии никаких очагов протеста.
Заявление об уходе я подал Юрьеву на другой же день. Он задумался, молча пожал мне руку».
Комментарий. Вот так был свернут жизнеутверждающий проект построения социалистического общества и воспитания подрастающего поколения в коммунистическом духе. Частная собственность была к этому времени национализирована, всякое сопротивление новой власти подавлено, а строить социализм и коммунизм никто не собирался. Детей и подростков стали воспитывать по инструкциям НКВД в тюрьмах и лагерях, о чем поведал миру А. И. Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ». Ученые мужи и чиновники погрязли в говорильне, отвергающей достижения практиков. А потом, уже в 70-80-х годах, стали утверждать, что социализм и коммунизм – это утопии, а в 90-х, – что без частной собственности на средства производства поступательное развитие общества невозможно, и что надо вновь перераспределять собственность в интересах развития экономики и гражданского общества… Вот эти «чебурашки», которые «строили социализм» на протяжении 70 лет, и нынешние, строящие анархистско-иммигрантстко-бандитский капитализм, а вернее их последователи и потомки, лет эдак через 50-70 вновь разведут руками и скажут словами героя мультфильма: «Строили мы строили и вот наконец построили…», или В. С. Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда»?.. А всё потому, что делали и делают всё не для страны, не для народа, а только для себя, для кучки алчных хищников!
Алчность, хитрость и преступность
В жизни человека с пустым и мертвым сердцем господствует жадный до удовольствия инстинкт.
И. А. Ильин «Религиозный смысл философии: Путь к очевидности»
Я привел выше выдержку из повести А. С. Макаренко, чтобы показать, что очень часто важнейшие решения принимались раньше и принимаются в настоящее время теми, кто не имеет достаточного, а иногда и никакого опыта в практической деятельности и тех новациях, к которым призывают.
Кто из «реформаторов» организовал хоть какой-то бизнес «с нуля», без поддержки высокопоставленных чиновников, друзей из-за границы или на собственный страх и риск, взяв кредит в банке? Мне такие не известны. Все «реформаторы» и их друзья крутились и продолжают крутиться около бюджетных «кормушек», а рядовым гражданам рассказывают всевозможные сказки-дурилки о предпринимательской деятельности и необходимом для этого риске. Да, за счет предпринимательской деятельности людям можно кое-как свести концы с концами, не умереть с голода, и даже по доходу дойти до уровня середняков – государственных чиновников, занимающих ответственные посты. Но построить собственное крупное промышленное или сельскохозяйственное предприятие без негласного участия в этом проекте ОПГ, ОПС и чиновников, невозможно. Такие примеры мне неизвестны. А если и находятся такие смельчаки, то им предлагают продать или отдать успешный бизнес. И если они не соглашаются, их просто физически устраняют. За такими примерами далеко ходить не надо…