простили автора, даже Епископ Тауэр. Голоса одобрения слились в общий хор. Кристия порывисто стиснула тонкую бледную руку творца, невзначай задев Кольцо Власти.
Радуга дрогнула. Стала медленно крениться, и Вертер, поначалу не веривший глазам, уже в следующее мгновение увидел за этим неумолимый знак своей горестной судьбы и смирился перед нею. Радуга обрушилась на вершину утеса, разбилась и осыпала всех осколками черного янтаря.
Ручка Госпожи Кристии прижалась к розовому бутону губ, голубые глаза округлились в неподдельном ужасе… Но, взглянув на трагически-безнадежную физиономию Вертера, она едва не прыснула со смеху. Их руки все еще соединялись. Он осторожно освободился из плена любимых пальцев и с сумрачным видом пнул ногой обломок радуги.
Над утесом разливался теперь призрачно-серый свет угасающей звезды, вокруг которой продолжала вертеться усталая планета. Единственная туча осталась на челе благородного Вертера. Он никак не мог прийти в себя: терзал пятерней свои каштановые локоны, теребил козырек бутылочно-зеленой шапочки… И продолжал дуться.
— Незабываемое зрелище! — Миледи Шарлотинка предпочла не заметить конфуза.
— Вы талант, Вертер. Какая многозначность в простом символе! — Рукой, затянутой в парчу, Герцог Квинский сделал жест туда, где совсем недавно высилась раду га. — Завидую, мой друг. Примите самое искреннее восхищение.
— Только возникший из вожделения страждущих яичников и пульсаций спермы способен являть столь живую оригинальность. — Епископ Тауэр намекал на происхождение Вертера, зачатого в любви, рожденного из материнского чрева и познавшего детство. Все это было на Краю Времени чрезвычайной редкостью.
— О, мой рок, — вздохнул Вертер. — Вас чуть ли не развлекают разговоры о нем. Вы явились на свет взрослыми, со сложившимися чувствами. Что для вас мучительные переживания младенчества, отрава отроческих комплексов, сознание того, что ты не такой, как все.
— Как? — Миледи Шарлотинка даже подпрыгнула в своем шаровидном платье. — А Джерек Карнелиан?
— Но он хоть избежал врожденного уродства, — тоскливо возразил Вертер.
— Исправление вашего тела было сущим пустяком. — Герцог Квинский припоминал. — Кажется, всего-то убрали три пары рук и заменили двумя нормальными. Но сами роды! Это был поступок. Ваша мать совсем недурно справилась уже с первой попытки.
— Она оказалась и последней, — Миледи Шарлотинка отвернулась, пряча усмешку. Прищелкнув пальцами, вызвала свой экипаж, и его тень накрыла присутствующих. К хозяйке подплывала огромная желтая лошадь-качалка.
— В моей душе навсегда останется жестокий рубец, что бы вы ни говорили.
— Еще бы, Вертер. — Кристия прижалась губами к черному бархату на его плече.
— Этот шрам мучает, все время напоминая о себе.
— Да, да, что и говорить… — Герцогу Квинскому уже успело наскучить в гостях. — Благодарю за приятный вечер. Эй, вы, парочка, пошли!
Он знаком подозвал странников во времени, принадлежавших к его коллекции. Эти два называли себя жителями восемьдесят третьего тысячелетия. Первобытное одеяние гостей — “внешняя кожа” — морщилось от малейшего движения. Бесчисленные складки змеились, как скопище червей. В их эпоху только-только были изобретены в очередной раз машины времени, и никто не имел представления о невозможности возвращения назад. Странники пребывали в наивной гордыне, полагая, будто в их власти прервать отношения в Герцогом, как только придет охота, и были скорее снисходительны к нему. Его эта спесь умиляла. Герцог Квинский наслаждался тем, что его принимают за убогого чудака, и повсюду таскал за собой новинку своей коллекции.
Скитальцы во времени, услышав команду хозяина, хмыкнули, подмигнули друг другу и проследовали в кубический аэромобиль. Золотые зеркала его граней украшали лиловые и белые цветы.
Экипаж взвился. Госпожа Кристия помахала вслед рукой.
Они остались наедине. Вертер опустился на замшелый валун и застыл согбенный, упорно отмалчиваясь в ответ на все попытки подруги приободрить его.
— О, Вертер, — воскликнула она наконец. — Неужели ничто не сулит тебе счастья?
— Счастья… — повторил он безнадежно эхом. — Счастья? — И закрылся рукой, словно защищаясь от призрака. — Для меня нет счастья!
— Но хоть что-то взамен…
— Смерть, Госпожа Кристия. В ней моя отрада.
— Так умри, любимый! Через пару дней я воскрешу тебя и тогда…
— Ты лучше всех, любимая, но и тебе, Владычица, не дано понять устремлений моей души. Я ищу Непримиримого, Неумолимого, Неизбежного! Нашим пращурам все это было ведомо. Они сознавали себя рабами стихий. Не были вольны выбирать