— все равно что довериться ядовитому гаду. Она утратила опору во мне, навсегда утратила. Я потерял право быть ее учителем и пастырем. Я похитил детство Кэтрин.
И он поднялся с постели, и бежал с места преступления низменной страсти, и, сидя в своем старом кресле природного кварца, невидящим взором смотрел на земной рай за окном — дело рук своих. Напоминанием об измене идеалам был тот пейзаж, и горько изумлялся создатель: земная благодать стала его преисподней.
Великий крик исторгся из души его:
— О, теперь я познал грех! Постиг цену дьявольских плодов! И почти с наслаждением погрузился он в глубины меланхолии, даже ему доселе недоступные.
Глава 5
в которой грех Вертера находит искупление
Весь тот скорбный день Вертер скрывался от Кэтрин, слышал, как она зовет его, и не находил в себе сил подать голос. Одно только созерцание окрестностей заставляло сердце мучительно сжиматься. Что же могло статься с ним под взглядом этих глаз, испуганных и вопрошающих? Свою комнату Вертер превратил в тюрьму, отгородившись от Кэтрин-Благодарности глухой дверью.
Часы за часами проводил он, не отводя глаз от пейзажей своего оскверненного парадиза, и однажды меж холмов увидел ее фигуру. В ней ничего не изменилось, но сердце Вертера знало, что юная душа в смятении и содрогается от сознания утраты невинности. И это совершено им. Именно он ввел юность в чертог разврата! Он бился лицом в свои кулаки и стонал:
— Кэтрин, Кэтрин! Я гнусный вор, бесчестный развратитель! Отныне имя Вертеру де Гете одно — Предатель.
Только ближе к полудню следующего дня он собрался с духом и позволил ей войти к себе, готовый прочесть в лице несчастной Кэйт достойный приговор. Когда она вошла, он не решился взглянуть прямо в глаза. Смотрел, отыскивая менее устрашающие следы своего преступления, смотрел и не находил.
Слегка этим озадаченный, Вертер уставился в пол, сознавая бессилие и бесполезность всяких слов.
— Мне жаль… Прости.
— За ранний уход с Балобола, мой милый Вертер? Зато продолжение вечера было так сладостно.
— Нет, молчи! — он зажал руками уши. — То, что я сделал, — неисправимо, дитя мое, но я все же попытаюсь. Очевидно, что более ты не можешь оставаться здесь, рядом со мной. Тебе предстоит излечиться от страданий после этой жестокой отметины. Мне же предстоит влачить существование в одиночестве. Это самая малая цена — и я ее заплачу. Я уверен, ты можешь положиться на доброту Лорда Монгрова. — Он поднял глаза. Девочка-подросток, казалось, стала старше. Ее цветение поблекло; ледяные пальцы злодея и коварного искусителя по имени Смерть тронули беззащитную юность. — О-о-о, — возрыдал Вертер. — Как заносился я в своей гордыне, кичился великодушием! Все мое величие — презренный прах.
— Мне никак не понять вас, Вертер. Вы так странны нынче, дорогой. Слова ваши так туманны.
— Конечно же, туманны, невинное дитя. Как могла ты предвидеть… А-а-а… — Он спрятал лицо в ладонях.
— Вертер, пожалуйста, не убивайтесь так. Я тоже немножко погоревала из-за этой потери, но ваша печаль длится и длится. Вы пугаете меня…
— Пока я не могу… — заговорил Вертер через силу, не отрывая ладоней от лица, — ясно и точно выразить в словах преступление, совершенное мною против твоей души и детства. Я знал — придет час, и радости плотской любви увлекут тебя. Мечтал всесторонне подготовить, с тем, чтобы, когда неизбежное все-таки произойдет, ты испытала подлинное наслаждение.
— Но так и было, Вертер.
Он почувствовал раздражение — Кэтрин совершенно не понимала всей тяжести удара безжалостной судьбы.
— Это было наслаждение неправильного рода, — наставительно сказал Вертер.
— Род наслаждения как-то зависит от возраста? — спросила она. — Мы нарушили какой-то запрет, принятый всеми, и это вас печалит?
— Этот мир не знает запретов и правил, Кэтрин, но ты, дитя мое, могла бы к ним приобщиться. В моем детстве порой так не хватало этого. Однажды ты сможешь понять меня. — Он весь напрягся, подавшись вперед. Глаза зажглись холодным пламенем. — И в твоем безмятежном сердце вспыхнет ненависть ко мне. Да, Кэтрин, ты станешь ненавидеть меня.
Она рассмеялась в ответ, и это не был смех сквозь слезы.
— Сущая нелепица, Вертер. Впечатления, сравнимые со вчерашними, — такая редкость.
Он спрятал голову и поднял руки, будто защищаясь.
— Твои слова — стрелы, разящие мою совесть. С тихим смехом она принялась ласкать бессильную, безвольную руку.
— Вот! Из-за меня ты стала чувственной. Узнала, как пьянит вожделение.
— Да. С неожиданной стороны.
Она теперь говорила с ним совсем иначе. Эта мысль возникла