– …Ну а что же «ядерная катастрофа»? – напомнил отец Лев. – Как я понимаю, это ещё не Конец Света?
– Нет. Это предваряющее его событие.
Он перелистнул «Однодум».
– Эх, никакого житья нет! – засмеялся отец Лев. – Ты прямо запугал. Страшный человек!.. Стихи Александра Галича не читал?
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «я знаю, как надо».
Кобецкий оторвался от «Однодума».
– Так Галич пророчил, – очень серьёзно сказал он.
– О тебе? – улыбнулся отец Лев.
Улыбнулся и Кобецкий.
– Откуда могу знать я то, чего не знаешь ты, так?..
– Не так. Я не всезнайка. И не завистлив. Пути Господни неисповедимы. Саул искал ослов, а обрёл царство… Мы сейчас не об этом, – напомнил он.
Кобецкий пролистнул ещё страницу и опять взглянул на отца Льва.
– Есть прямая взаимосвязь всевозможных бед и всевозможных наслаждений, в которые мы бы хотели превратить свою жизнь. И об этом и ядерной катастрофе стихотворение. «Последнюю смерть» Евгения Баратынского не читал?
Отец Лев покачал головой.
– Баратынского, конечно, читал. Но вот про «смерть» что-то не припоминаю.
– Пророчество, разумеется. Написано в 1827 году. Вот, слушай…
Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте понятья своего,
А между тем, как волны, на него,
Одни других мятежней, своенравней,
Видения бегут со всех сторон,
Как будто бы своей отчизны давней
Стихийному смятенью отдан он;
Но иногда, мечтой воспламенённой,
Он видит свет, другим не откровенный.
Созданье ли болезненной мечты
Иль дерзкого ума соображенье,
Во глубине полночной темноты
Представшее очам моим виденье?
Не ведаю; но предо мной тогда
Раскрылися грядущие года;
События вставали, развивались,
Волнуяся, подобно облакам,
И полными эпохами являлись
От времени до времени очам,
И, наконец, я видел без покрова
Последнюю судьбу всего живого…