Мендель-букинист Цвейга – это библиотекарь папаша Сарьетт в «Восстании ангелов» Франса. Разве шагреневая кожа у Бальзака – не портрет Дориана Грея? Я имею в виду именно «кожу» и «портрет». И я слышал то, что прежде чем появился Дориан Грей, были, кажется, Вивиан Грей и его автор –Дизраэли. Впрочем, тут я не убежден. Маджнун пел о Лейле ещё до Петрарки со своей Лаурой. А лунные буйства у Иванушки в «Мастере и Маргарите»… А их я связываю со строчками Мопассана из повести «На воде» – о «лунном ударе», который «в тысячу раз опаснее солнечного». «Им можно заболеть нечаянно, и эта болезнь неизлечима; помешательство остается на всю жизнь, не буйное, при которых больных приходится держать под замком, а тихое и неизлечимое, тот, кто страдает им, обо всем думает по-своему, не так как другие».
Кстати, волшебную мазь и полёты Маргариты, я обнаружил у Мережковского в дореволюционном издании, в романе о Леонардо да Винчи. А, в свою очередь, тамошняя уловка с получением драгоценных металлов удивительно напомнила мне рассказ слуги каноника у Чосера. Но я и не удивился, уже зная, что рассказ его юриста стал сказкой о царе Салтане у Пушкина. Да и Пушкин заявлял, что «Тибуллом окрещён». Гёте использовал Проперция. Сюжеты басен заимствовали у Федра Лафонтен и Крылов. А у Сенеки – Расин. Да, знаю, что говорил по этому поводу Фолкнер – «художник в этом плане совершенно аморален», но, с другой стороны, разве можно было появиться Максвеллу, если бы не появился прежде Эрстед. Или же – Эйнштейну, если бы не существовало прежде Ньютона? В науке это называется не «украл», а «обогатил мыслью». А почему подобного не может быть в литературе?