Сейчас, в эту минуту он действительно чувствовал то состояние приподнятости и вдохновения, о котором упомянул отец Лев (вероятно, – «пункт Б»). Как и тогда – в пивной с американцем. И мешало только одно. После «чёрта» он не знал, с кем имеет дело. С алкоголиком, напивающимся до чертей, или всё-таки с «психоаналитиком» – как аттестовал себя отец Лев.
– …Обо всём, что ты сейчас говорил, я ведь тоже думал. – Кобецкий на мгновение оторвался от «Однодума» и тут же опять прилип к нему глазами («ну и почерк, – усмехнулся он, – сам с трудом разбираю!»). Перевернул ещё несколько страниц. – Ну, хотя бы вот это. Пожалуйста!..
«И неведомо человеку, доброе или злое от сего произойдет. Часто злое происходит от доброго и доброе от злого». «Заколдованные острова». Герман Мелвилл…
– Недурно. Наш человек, – сказал отец Лев (тот не отрывал взгляд от тетради, которую держал Кобецкий – предмета, в которой было «всё»!).
–…Или вот, – Кобецкий ткнул пальцем ниже. – О борьбе добра и зла в литературе. В поэзии, в частности. Сравни: Веневитинов и Тютчев…
Вот Веневитинов…
Природа наша точно мерзость:
Смиренно плоские поля –
В России самая земля
Считает высоту за дерзость –
Дрянные избы, кабаки,
Брюхатых баб босые ноги,
В лаптях дырявых мужики,
Непроходимые дороги,
Да шпицы вечные церквей –
С клистирных трубок снимок верный,
С домов господских вид мизерный
Следов помещичьих затей,
Грязь, мерзость, вонь и тараканы,
И надо всем хозяйский кнут –
И вот что многие болваны
«Священной родиной зовут».
– Я знаю эти вирши, – кивнул Отец Лев. – Выкормыш француза Дорера, грезил заграницей, чего ты хотел?
– …А вот Тютчев, – продолжил Кобецкий. – Тот, кто «болван». Его «ответ».
Эти бедные селенья
Эта скудная природа
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Не поймёт и не заметит
Гордый взор иноплеменный
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удручённый ношей крестной
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил благословляя.
-Великолепно! А ведь в жёны брал одних только немок…