…Бессознательное, его содержание – вот чем Кобецкий уже давно был поглощён. Оно стало объектом его пристального интереса. Он вдруг почувствовал, что опять оказался на пороге чего-то чрезвычайно важного. Превосходящего по важности даже его «идею». Он опять стал задумываться о феномене слова. Он опять искал тот единый закон словообразования – свой «философский камень», – ибо давно уже не сомневался: все народы думают на одном «всеобщем языке». Размышляя над понятием слово, Кобецкий пришел ещё к одному выводу. Раз имеет место такое понятие, как судьба, то есть если события предуказаны наперёд, значит, логично допустить, что и книги «написаны» наперёд, и к ним «наперёд» подобраны слова, как события – к судьбам, а не наоборот, как это легко может показаться. И убеждали его в этом не только логика и наитие, но и какой-никакой опыт. Ведь в отличие от читателя, полагающего, что можно написать, что хочешь и как хочешь, сам он уже знал, что не только мысль, но иной раз невозможно вставить и слово, чтобы не разрушить всё. Иными словами, существуют законы словотворчества, которые не обойдешь, как законы физики или химии. Подобно иудеям, выявляющим неопределённость Божию при помощи внешних проявлений Его творческих сил – «сефирот» и облекающих её в «Адама Кадмона», Кобецкий лепил его языковое подобие. Общий (верный для всего на свете) принцип у него был – «одно заключает в себе другое, и одно рождается из другого». А последней его догадкой стало то, что анаграмма (перестановка букв в слове) – частный случай этого принципа – является принципом человеческого мышления. И помог ему в установлении этого факта не далее, как позавчера, Димка. Чистота эксперимента была абсолютной – ведь значений слов тот не знал. Воспользовавшись отсутствием Ольги (она отправилась с Юркой в магазин), Кобецкий совершил настоящее открытие. Слово «барсук» (вызывающее почему-то у сына слезы) он, посредством анаграммы, переделал в «кусбар» и поместил его в ряд других слов. Димка играл с игрушками, а Кобецкий время от времени называл его то «ехидной», то «гадюкой», то «сколопендрой», то «аспидом» (чего не сделаешь ради науки). Однако слова эти (незнакомые Димке, но имевшие негативный смысл) не вызывали у сына никакой реакции. Но стоило ему произнести «кусбар», и тот бросил игрушки: у него задрожал подбородок, он всхлипнул, а на глазах навернулись слезы. Получалось, что не имеющий никакого жизненного опыта Димка знаком с правилом анаграммы! Продолжив эксперимент со словами, содержащими «бар», «раб» (барракуда, баран, раб, араб), и не получив результата, Кобецкий вышел на «сук», «кус». Разумеется, он уже догадывался, что причина слёз – это звук, но какой звук? Звук, состоящий из чего? К каким только ухищрениям не прибегал он. Он маскировал это «сук» («кус») то в «уксусе», то в «искусе», то в «суккубе», то в любимом словечке Алексея Толстого «ибикус», но всякий раз Димка безошибочно его распознавал. Довести эксперимент до конца ему помешала Ольга. Она возвратилась в тот самый момент, когда, заслышав «ибикус», Димка уже готовился разреветься.