Шутовской колпак
Кто сотрясается от смеха на балу
Над шутками кривляки-дурака,
На собственном не замечает лбу
Следов от шутовского колпака.
Короли, по большей части своей, когда избавлены от необходимости воительствовать соседские земли, к слову сказать, пустынные и болотистые, высиживать на опостылевших пирах в окружении дворцовых недоумков или принимать согбенных послов, прячущих в своих черных плащах грамоты, а не менее черных сердцах проклятия, скучают, и притом весьма тяжело. Однообразие королевской жизни, протекающей в бесконечной роскоши, приправленной вседозволенностью и полагающейся высочайшим особам леностью, призваны сглаживать шуты, коих, в нашем конкретном случае, имелось числом двенадцать.
Ого, решите вы, да этакое представительство насмешников способно…
Да ни на что оно не способно, прерву я благородного читателя, ибо наш Король занимал седалище золоченого трона не первое десятилетие, а каждодневные шуточки, хоть и не единственного фигляра, повторялись уже не однократно – фантазия человека ограничена размерами Вселенной и степенью его сознания, тем паче что у шута оно придавлено колпаком.
За узкой бойницей, обтянутой мутным рыбьим пузырем, стояла серая дождевая пелена, крупные капли, собираясь в открытой пасти горгулью, с умопомрачительной точностью соблюдая интервалы отрыва, звонко барабанили по жестяному шлему стражника, стоящего прямо под окном, не давая Королю спокойно погрузиться в умиротворяющую дрему.
«Идиот, – подумал Король, – сделай шаг в сторону и все прекратится». Но тут же спохватился: указ, им же подписанный, строго-настрого запрещал любые шевеления на посту и карал нарушение смертной казнью через четвертование. «Жизнь сурова», – согласился он сам с собой, и капель по жестяной солдатской макушке стала слышаться как-то более приглушенной. «Позвать, что ли, шутов – пусть покривляются. – Король поморщился. – И так кругом одно притворство, еще и эти. Надо бы незаметно подменить их деревянные мечи настоящими и устроить шутовской бой, вот смеху-то будет, когда кто-нибудь лишится бубенцов на колпаке, а то, если повезет, и целого уха». Он уже было решил махнуть стражнику у дверей, но вмиг передумал: «Все, что говорится здесь, в тронном зале, неинтересно, а вот любопытно было бы послушать, что говорят мои шуты меж собой».
– Стража, – крикнул Король в сторону дверей.
– Да, ваше величество, – звякнул шпорами сержант.
– Где сейчас мои шуты? – Король щелкнул золотыми перстнями на пальцах.
– На кухне, мой Король, трапезничают, – быстро отрапортовал стражник.
Его величество махнул рукой и откинулся на троне, солдат сделал шаг назад и замер у дверей.
Замок строил дед Короля, известный в свое время интриган и прохвост, весьма высоко ценивший информацию, полученную путем скрытного подслушивания, а посему спроектировавший внутренние помещения дворца необходимым для этого весьма нужного и тонкого дела образом. Его детище изобиловало тайными комнатами, скрытыми проходами, фальшивыми стенами с незаметными дверцами, сокращающими иной раз королевский маршрут из зала в покои настолько, что вышедший несколькими минутами ранее какой-нибудь советник заставал повелителя уже в постели, проходя меж этими комнатами обычным путем.
Окажись, к примеру, но не дай бог, конечно же, вооруженные до зубов заговорщики возле дверей тронного зала, Королю достаточно повернуть едва заметный рычажок в виде золотой рыбки на правом подлокотнике, и через четверть часа, не более, он, никем не замеченный, одетый в обычные одежды крестьянина, окажется за крепостным рвом, явив себя изумленным обитателям дубовой рощи из-под старого трухлявого пня, бодро отвалившегося в сторону под воздействием скрытой пружины. Прикинув мысленно количество поворотов и ступеней на пути к трапезной, Король кивнул стражникам: «Свободны» и после того, как те с благородным грохотом затворили за собой створки дверей, коснулся маленькой рыбки.
В тот самый момент, когда над круглым каменным столом трапезной, в самом центре сводчатого потолка, один из лепестков гипсовой лилии бесшумно съехал в сторону и образовавшееся отверстие заняло моргающее королевское око, шутовская братия уже пребывала в изрядном подпитии. Куски хлеба, обсосанные кости куропаток и огрызки яблок валялись под ногами, столешница была заставлена полупустыми кубками с кислым элем, а некоторые обессиленные головы неподвижно уткнулись носами в засаленные красно-зеленые рукава, издавая при этом звуки, более напоминавшие стоны, нежели храп.
Король в своем укрытии поцокал языком: и здесь напиваются, ну что за народец.
– За что, братцы, – раздался хриплый голос самого пузатого среди «кувыркающейся и гогочущей дружины», – мы еще не пили?
Король величал его Философом по причине вечной болтовни о Боге, Универсуме и прочей астрологии, хиромантии и алхимии. Рыжая растрепанная голова его соседа слегка оторвалась от стола и промычала:
– За что?
После чего с глухим звуком вернулась на место. «Похоже на Художника», – решил Король из своей засады, такова была кличка единственного из шутов, кого Создатель окрасил медью.
– За шутовской колпак, – воодушевленно воскликнул Философ и тряхнул головой, три медных бубенца веселым звоном подтвердили свою приверженность к тосту, – который дает свободу и слову, и деянию, в известных пределах.
– Ага, – бодро поддакнул чернявый, как пушечное ядро, фигляр напротив. – Пока это нравится хозяину и не трогает его.
«Похоже на Генерала», – усмехнулся Король, вспомнив курносого шута, вечно выпячивающего грудь, словно он великий полководец на параде. Философ поднял палец вверх (будь он значительной длины, уперся бы прямо Королю в зрачок).
– На сознание души Эго натягивает «шутовской колпак» с бубенцами, и желательно, для Эго, чтобы он сполз со лба на глаза, а еще лучше на подбородок; ничего не вижу вокруг, а значит, и говорить не о чем.
– А бубенцы-то зачем? – усмехнулся Генерал.
– Они подобны колокольчику в руках прокаженного, дабы окружающие были осведомлены о его приближении, а чем больше звона от бубенцов вокруг, тем меньше желание стянуть с себя колпак.
– Эка загнул, – причмокнул Художник, наполняя элем свой кубок.
– Более того, – не унимался Философ, подставляя под эль и свой сосуд, – любая душа прекрасно «видит» свое отставание через длину волочащегося за ней кармического хвоста. И если Абсолют равномерным полем Любви (с одинаковым доступом для всех и везде к нему) сглаживает разницу в «шкале присутствия», то Эго вводит элемент соревновательности, понятие «хуже-лучше», и тут же предлагает свое решение возникающего дисбаланса – колпак, отсекающий на время воплощения хвост как принцип беспамятства и самости, поворачивая спин «хуже-лучше» концом «лучше» к контролируемой душе и концом «хуже» ко всем остальным.
– А я поддержу товарища, – неожиданно пропищали тонким, почти визгливым голосом.
«Похоже, Советник», – Король невольно улыбнулся, припоминая тощего, долговязого шута, которому дал это прозвище за внешнее сходство с его собственным советником.
– Не окажись на человеке колпака с бубенцами, что уберегает, по утверждению нашего многообразованного коллеги, от излишней любви всех ближних, – советник картинно перекрестился со словами «Упаси, Боже», – то привело бы таковое мышление к безрассудному разбазариванию имущества в пользу соседей и полному собственному обнищанию.
Шутовская братия дружно разразилась аплодисментами, а Философ, обведя столь почтенное собрание осоловелым взглядом, пробормотал:
– Поклонись Богу, сиречь самому себе, и колпак слетит с головы. Челом бьют именно по этому поводу, а не чтоб угодить Небесам и выпросить лучшей доли.
– Отставить, – грохнул кулаком по столу Генерал. – Бессмысленная храбрость, отсутствие расчета и всячески недопустимая жалость к собственному солдату в отсутствие на голове полководца колпака, – тут вояка громко икнул, – не позволит вести победоносные захватнические войны, а от обороны одни убытки, в то время как взятие чужого города штурмом приносит доход казне, а воинам – славу.
Весьма довольный услышанной гиперболой Король неаккуратно мотнул головой и больно ударился подбородком, внизу же, стянув с лысой головы желтый с красными полосами профессиональный убор, поднялся шут, наделенный Творцом большими пухлыми губами и мясистым носом, и прошепелявил:
– Поставленный смотреть за златом без колпака первым вытащит сундуки из подвалов и раздаст их содержимое нищим просто из сострадания. – Губы его, такие же по размеру, как и пальцы, свернулись бантиком. – И взойдет на эшафот со счастливой улыбкой на блаженной физиономии спасителя мира. Тьфу, тьфу, тьфу… За колпак.
Он до дна осушил свой кубок.
– Колпак экранирует связь с Высшим Я, пока человек занят собой, ему не до Бога, а ведь он и есть Бог, познанный через любовь, вместо иллюзии, что я Бог, навеянной самостью, – задумчиво произнес Философ и безвольно уронил отяжелевшую голову на стол.
– Важное замечание, – прозвучал хорошо поставленный, бархатный голос.
«Ученый», – безошибочно на этот раз определил Король, потирая синяк.
– Однако есть несомненные плюсы в наличии шутовского колпака на голове человека. Посудите сами, ученый без «таковой защиты» вряд ли решится вмешиваться в мир Божий: вспарывать брюшко лягушки, дабы увидеть ее устройство, цеплять на ствол древа одного вида ветку с другого и ждать нового плода, совать в огонь для расплавления иные материалы или замерять лунные фазы, чтобы понять связь приливов водных у берегов и эмоциональных в человеке с ее движением вокруг земной сферы.
– Пожалуй, и я соглашусь с коллегой, – поднялся с места самый старый седовласый шут, – ну представьте себе – врачеватель без колпака вместо решительных действий (смешать микстуру, наложить компресс или отрезать гниющую кость) начнет читать проповедь страдальцу о недопустимости его поведения либо тайных его помышлений, приведших к подобному плачевному результату: хвори, ране или проказе.
Шуты громко наперебой загалдели, вспоминая свои болячки и вывихи, прыщи и нарывы, а также многочисленные синяки на пятых точках, получаемые регулярно от железных сапог охранников.
– Надо жаловаться Королю, – раздавались пьяные голоса, – просить прибавки к жалованию или, на худой конец, мягких накладок на рыцарские башмаки.
Король, лежа на животе, трясся от смеха, конечно же угадав в последнем выступающем Врача, странноватого, но беззлобного шута, а дискуссия на предмет медицинских страховок разгоралась все сильнее, но обычного катарсиса, с битой посудой и банальным мордобоем, достичь не успела. Очнувшийся, видимо от шума, Философ громовым басом возвестил:
– Энергетически шутовской колпак – это двойник Высшего Я, смоделированный Эго, куда и перенаправляется сознание души. Я не должен подниматься на вершину, я уже на ней, по праву «рождения» от Бога, по наличию в моей сути Божьей искры. Путь к Высшему Я – поток любви от себя, дорога к его подмене – поток любви к себе.
После этих слов в трапезной воцарилась зловещая тишина, коею через некоторое время прервал звук отодвигающейся лавки, бульканье эля, изливаемого из бочки в кубок, и заикающийся голос («Воспитатель», – точно определил его величество шута, приставленного развлекать королевских детей):
– Я пью за колпак. В нашем деле без него – швах. Колпак на голове – это «мокрая тряпка» в материнских руках, прогоняющая с кухни сорванца, пытающегося стянуть со стола угощение раньше времени, это отцовский ремень как важный аргумент для нежелающего складывать цифры или правильно ставить пальцы на струны мандолины чада.
– Ваше дело всегда швах, и с колпаком, и без оного, – захохотал Генерал. – Из человека можно что-то получить только тогда, когда он солдат, а пока сопляк – пустое размахивание обнаженным мечем в воздухе.
– Я бы поспорил, – обиделся Воспитатель. (Король в своем укрытии давно понял, кто выступает сейчас.)
Но его аргументацию перебил своей полуживой пока Философ:
– Рукой самости надевается шутовской колпак, рукой смирения он стягивается.
– Болтовня, – плюнул Генерал в кубок Художника, на что тот, выпучив глаза от изумления, коротко заметил:
– Болван.
Потасовка, привычная для собравшегося общества, все-таки неумолимо приближалась.
– Господа, – за столом прозвучал мягкий, не громкий, но уверенный голос, после чего Король услышал звук оплеухи и обладатель чудесного тембра очутился на полу возле входной двери. Генерал удовлетворенно потер кулак.
– Прости, дружище, ты оказался ближе всех.
После смачного кровавого плевка мягкий голос («Не иначе Учитель», – решил Король, не видя самого персонажа, но догадываясь) как ни в чем не бывало, заметил:
– Я на стороне Воспитателя. Кто учитель без колпака – настоящий шут для учеников с разговорами о терпении и сознательности, но без результатов в их головах и ведомостях.
Философ, даром что работник разговорного жанра, оказался весьма крепким типом: при таком количестве влитого в себя эля он, располневший больше обычного, вырос грозной тенью за спиной Генерала с табуретом в руке и от души опустил его на голову бедолаги. Вот уж точно, не имей солдафон на макушке в качестве шелома шутовского колпака, череп его разверзся бы непременно. Пока главный дебошир находился в отключке, Философ снова взял слово:
– Отчего планета, несущая на своих плечах ношу тяжкую, не ропщет, но принимает сие как должное, как свое место и назначение в мире Бога, а человек, едва взвалив на спину свой крест, возопит о сложности пути и несправедливости бытия? Не шутовской ли колпак тому причина.
Это высказывание произвело настоящий фурор в кругу его коллег.
– Вот это правильно, – орали одни. – По-нашему, по-шутовски.
– Давай, жги, – вопили другие. – Пусть знают каково.
Но громче всех срывающимся на фальцет голосом верещал нервный веснушчатый шут:
– Браво, брависсимо.
«Поэт», – без запинки определил Король.
– Но позвольте, дорогой гуру, и мне несколько слов в поддержку колпака. Летописец без этого прекрасного головного убора только и сможет, что произнести, если получится, и записать, было бы где, Имя Господа, включающее в себя все известные буквы, все истины, все сущее, не говоря уже о том, что придется записать всю правду (а как же иначе) о нашем Короле, а это ни много ни мало потянет на виселицу.
Его величество в засаде довольно усмехнулся: «Зрит в корень, каналья».
– В таком случае, – закашлялся кто-то за столом (очень похож на Мажордома), – присоединяюсь к почитателям колпака и я. Ну кто, скажите, с пустой головой, дающей прямое общение с Богом, то есть с миражом, захочет засучивать рукава и строить, стирать, штопать, стряпать, полоскать, резать, кроить, стругать, пилить, красить, отмерять…
– Мы уже отразили атаку? – очнулся, потирая затылок, Генерал, но осознав, где находится, лихорадочно стал искать глазами обидчика. Поиски его привели к лавке за спиной, под которой уютно устроился лишенный последних сил Философ, громогласным храпом провозглашая теперь самые дружественные свои намерения. Генерал в бессильной злобе пнул безмятежно спящего в живот.
– Проснешься – продолжим.
– Продолжу и я, – поднялся за столом субтильного вида шут в оранжево-фиолетовом костюме, с лицом, напоминающим в полумраке подвала случайно залетевшую сюда луну. – Художник или скульптор, будучи не околпаченным, будет видеть Божий Мир без изъянов, а стало быть, в Чистоте Своей, отчего холсты останутся ослепительно белыми, а скульптуры обретут идеальную, шарообразную форму, все без исключения.
Своей речью Художник сам «выдал» себя Королю. Повелителю нравился этот молодой человек, и шутки его, как правило беззлобные, отличались глубиной и чувственностью.
– Наплевать на пустые полотна, лишь бы рамы были позолочены, – прорычал Генерал. – Кто еще не говорил, пора расходиться.
Король мысленно пробежался по всем, остался один единственный, Модник.
– В моду войдут, – прозвучал высокий трезвый голос (ну что взять с любителя одеваться в разноцветные перья и пышные жабо), – светящиеся одежды Адама и Евы. Ну не знаю, в наших краях холодновато бегать голышом, могут и побить, – он хохотнул. – Не говоря уж о дамах. Так что без колпака никуда, хоть чем-то будет прикрыться.
– За колпак! – дружно заорали шуты, а гипсовый лепесток лилии на потолке встал на место.
Пробираясь обратно, меж сырых каменных стен и пропахших молью гобеленов, Король, пребывая в веселом расположении духа, всерьез подумывал: «Не заменить ли мне своих придворных советников на столь разумных шутов, или оставить всех на местах, только украсить их головы шутовскими колпаками».
Стражники, стоящие на лестничных переходах, в ночной тишине явственно слышали негромкое позвякивание бубенчиков в пространствах между стен, догадываясь, что его величество снова воспользовался тайными проходами, развеять скуку и послушать чужие разговоры.