Старец
От чего же, мудрец, моя жизнь такова?
От того, что ко мне за советом пришел.
А к кому же, мудрейший, идти мне тогда?
Возвращайся к тому, от кого ты пришел.
1
Сколько раз посох Старца ударил о твердь, столько же звезд возникло на небесном куполе. Когда он прошел полмира, южное полушарие обрело свои созвездия в том порядке, который известен нам теперь, а осилив вторую половину, посох озарил северную часть небесной сферы обеими Медведицами, красавицей Кассиопеей и холодными Волосами Вероники.
Мир как неизведанное закончился для Старца вместе со всеми его дорогами, пыльными трактами, мощеными улицами, нехожеными тропами, горными проходами, морскими путями и воздушными коридорами. Он вернулся туда, откуда начал свое Путешествие. Многое ли за это время видели его слепые по природе глаза? Ничего. Но Старец знал мир лучше кого-либо, ибо смотрел на него сердцем, ощущая краски и образы не в отраженных лучах, а обмениваясь корпускулами истины с сердцами предметов, составляющих Мир.
Много ли звуков на Пути восприняли глухие от рождения уши его? Все звуки, что наполняют Мир, прошли через сердце Старца и, не услышав ничего, он воспел симфонию жизни так точно, что мог заселять далекие звезды, запущенные в их термоядерном пульсировании прикосновением его посоха.
Сделав последний шаг в исходную точку и опустив посох, – в этот момент появилась в небеси Полярная Звезда – Старец прозрел и обрел слух. С удивлением он разглядывал новый для него Мир, искаженный полутонами, искривленный полутенями, скрывающий суть за оболочкой, прячущий острые клыки под овечьей маской, а страх – за начищенным до блеска забралом. Старцу было ведомо все, что есть в этом Мире, но сейчас он чувствовал себя младенцем, открывшим глаза для первого взгляда вместе со ртом для первого крика, и крик этот плотным пыжом застрял в горле его.
Начиная свой Путь стройным юношей, он завершил его Старцем. По мере истирания посоха сгибалась и спина его, ибо руки Старца ни на миг не выпускали звездорождающей опоры. Согбенный то ли под грузом сотворенного, то ли от увиденного открывшимися очами, потрясенный Миром, он выдохнул «Как же это?» и, выпустив из рук посох, сделал шаг назад…
2
Великий Лес спрятал в самом сердце своем одинокую скалу: укрыл ее от солнечных лучей и любопытных глаз еловыми ветвями, окружил болотами с армией злющей мошки и утробными стонами трясины, что гонит мурашки по коже и вздыбливает волосы на голове, затянул подходы паутиной с мохнатой стражей, таращащей свои красные, недобрые глазищи и нетерпеливо почесывающей многочисленные лапы.
Пустил Лес к скале только родничок с водицей кристальной да Старца, который, постелив в пещере лапник, остался здесь навечно делить собственное одиночество со всеми желающими, а таковых оказалось двое – солнечный лучик днем да Полярная Звезда ночью.
Так и коротал обитатель пещеры дни свои, счета которым не вел, потому как отмерял жизнь не сменами светил на небе, а Словом сказанным, но обмолвиться им пока было не с кем, так что День его был только в начале, вот и весь счет.
Как-то раз, иссохнув нутром, Старец выполз из пещеры и, став на колени у ручья, собрался напиться. Едва поднес он губы к воде, как навстречу ему из ручья высунулась голова форели.
–– Вот чудеса! – воскликнул Старец, отпрянув от неожиданности назад.
–– Никаких чудес, – спокойно ответила форель, поблескивая на солнце радужной чешуей.
Следует помянуть, что Старец был слеп и глух и, возможно, именно поэтому прекрасно слышал форель, которая продолжала:
–– Думаешь, у меня гипоксия? Да нет, увидела тебя и решила поговорить.
Старец радостно закивал головой и спросил:
–– У тебя есть имя?
–– Форель, – представилась форель.
–– А я … – начал было Старец.
–– Знаю, знаю, ты – Старец, – торопливо шевельнула плавниками рыба, – в Лесу тебя знают все.
–– Хорошо. – Старец улыбнулся. – Хочешь спросить о чем-то?
Форель мотнула под водой хвостом.
–– Да. Что испытывает человек, который, поставив сети, вытаскивает меня из воды на берег, вспарывает брюхо, предварительно постучав моей головой о камень, чтобы не трепыхалась и не мешала ему убивать меня? Какие чувства наполняют его, вываливающего мои внутренности на песок, лишающего возможности родиться на свет тысячам мальков?
Старец покачал головой и с трудом ответил пересыхающим ртом:
–– Я не знаю, я не делал этого.
Сторонний наблюдатель, доведись ему прорваться через паутину и гибельные топи и оказаться рядом, не услышал бы ничего. Человек и рыба, глядя друг на друга, просто шевелили губами.
–– Я отнерестилась только что, – устало сказала форель, – осенью дитя мое, выжившее, возможно, одно из тысячи, придет к тебе за ответом.
–– Ответ будет прежним, – вздохнул Старец.
–– Нет, – возразила форель, – ты достанешь меня из воды сейчас и сделаешь то, о чем я спрашивала. За тем я здесь.
И она высунула из ручья половину тела.
–– Обещай мне, – рыба окунулась в воду и резким движением выбросилась на берег.
Старец схватил ее, задыхающуюся, и поднес к воде, но, взглянув ей в глаза, развернулся, увидел в траве небольшой валун и с силой опустил на него рыбью голову.
3
Следующим утром Старец проснулся от непрерывного, зудящего, смешивающего тишину леса и журчание ручья с тревожным ощущением чего-то холодного в груди, точнее на груди, шипения. Протянув руку, он нащупал длинное, скользкое, извивающееся тело змия.
–– Скажи, скажи! – вонзалось змеиными укусами в самое сердце.
–– Сказать что? – прошептал в ответ Старец, а про себя подумал: – Жил до вчерашнего дня спокойно, а теперь не глушь, а проходной двор.
–– Я знаю, что чувствует человек, когда видит меня – страх и отвращение, – просвистел змий, – но знаешь ли ты, что испытывает змий, глядя на испуганную жертву?
–– Нет, – ответил свистом Старец, – скажи мне, я хочу это знать.
–– Я чувствую такой же страх и то же отвращение, но не к жертве, а к самому себе, к пугающему виду, к яду, что наполнил мои зубы. Я ненавижу себя, и от этого яд мой становится смертоносным. Только возлюбивший меня истинно нейтрализует яд, трансформирует токсин в обычную воду.
–– Так просто? – удивился Старец и дрожащей от волнения рукой погладил квадратную голову аспида.
–– И да, и нет, – увернулся от ласки змий. – Я приполз к тебе сделать укус, яд мой вызрел, и малой капли его достаточно для умерщвления человека, но я дам тебе минуту, наполни сердце свое любовью ко мне, или я наполню его смертью.
Старец вытянул руки вдоль тела, глубоко вдохнул и прошипел:
–– Как ты выглядишь?
Змий крутанул головой для собственного осмотра и усмехнулся:
–– Я – Тварь Божья, Его Дитя, Его Творение.
Старец представил себе змия как нечто, созданное Богом, и… заснул.
4
Сколько времени длилось его цветное забытье, нам неведомо, но вернувшись сознанием в этот мир, Старец обнаружил на груди сброшенную змеиную кожу, а на правом предплечье – свежую ранку от укуса. Солнце прокатилось по небесной дуге и утонуло в верхушках елей, лес ощетинился сухими ветками и иглами, готовясь к неожиданностям и перипетиям ночи.
Старец наслаждался ароматами теплого вечера, сидя у входа в пещеру. Недоступное взору его темнеющее небо постепенно принаряжалось мерцающими огоньками звезд, выстраивающихся, согласно замыслу Творца, в созвездия. Не видя всего этого волшебства, Старец ощущал происходящее сердцем, улавливая музыку сфер дальних миров с их болотами, скалами и старцами.
Внезапно шумный поток воздуха рухнул на скалу сверху, перед Старцем опустился на когтистые лапы огромный коршун.
–– Приветствую тебя, неведомый гость, – сказал Старец, – кто ты?
–– Я Ночная Птица, – огласил криком округу хищник, и мелкие грызуны забились в свои норы и укрытия, прижав серые лапки к черным, блестящим пуговкам-глазам.
–– И у тебя вопрос ко мне? – уже клекотом спросил Старец.
–– Да, – снова ухнул коршун, и половина мышиных сердец окрест лопнула от ужаса.
–– Говори, – спокойно отозвался Старец.
–– Из поднебесья я могу отличить полевую мышь от крота даже безлунной ночью или разглядеть саранчу на листе папоротника, но нигде не нахожу Бога. Есть ли Бог на земле?
При этих словах Ночная Птица гордо выставила мощный клюв на ярком фоне диска луны и широко расправила крылья.
Старец, почесав затылок и улыбнувшись, спросил сам:
–– Зачем ты спрашиваешь того, кто не видит ничего даже ясным днем?
–– Часто не видящий ничего, замечает все, ибо ему ничто не мешает смотреть в самую суть, – ответил коршун.
Старец, поразившись мудрости птицы, снова улыбнулся:
–– Ты не видишь Бога оттого, что Бог везде. Ты внутри Бога, и ты сам часть Его.
Услышав ответ, коршун резко подпрыгнул в сторону и, схватив когтями полевку, сунул добычу под нос Старцу.
–– Еда – это Бог?
–– Да. – Старец утвердительно кивнул головой.
Коршун разорвал грызуна и грозно спросил:
–– Смерть – это Бог?
Старец покачал головой:
–– Бог – это Жизнь, Он вдохнул ее в тело, а смерть принес ты.
–– Но ты сказал, что я – часть Бога и, значит, смерть несет Он через свои части.
–– Первый раз в жизни беседую с умной птицей, – подивился Старец пернатой логике, – пожалуй, умнее многих людей.
–– Ты не ответил, – настаивал коршун.
–– Смерть как одну из многих составляющих хаоса творит не часть Бога, а часть анти-Бога, что присутствует в живых от Антипода.
–– Я догадывался об этом, – произнесла Ночная Птица, – ты дал мне ответ на главный вопрос моей жизни. Благодарю тебя. Сегодня Антипод во мне перестанет диктовать свою волю.
Коршун взмахнул широкими крыльями, еще и еще, поднимаясь высоко в ночное небо, а затем сложил их и камнем рухнул в болото. Старец почувствовал вибрации от всплеска трясины и заплакал редкими, полусухими слезами старика. Из своих норок высунули мордочки грызуны всех пород и мастей, почуяв отсутствие в округе страшного хищника.
Вот и Бог явил себя в эти места – подумал Старец и, вытерев слезы, полез в свою пещеру.
5
Утро выдалось пасмурным. Скала, окутанная болотным туманом, напоминала морской риф, гнилым зубом торчащий посреди океана, не столь значительный, чтобы удостоится графического упоминания на штурманских картах, но достаточный, чтобы вспороть корабельную обшивку и отправить души бедных моряков в пасть дьявола.
Слепой Старец шумно втягивал ноздрями влажный воздух и, не чувствуя кожей солнечных лучей, представлял себе картину мира сейчас печальной и притихшей. Он схватился рукой за выступ у входа в пещеру, служивший ему ориентиром направления к ручью. Все звуки поглощала воздушная вата, но сделав шаг, Старец уловил впереди эхо двух шагов.
–– У меня снова гость? – произнес он в пустоту.
–– Скорее друг, – прилетел из молочного марева ответ. Слова были произнесены детским голосом.
–– Дитя? – удивился Старец. – Как ты попало сюда?
–– Ты привел меня.
–– Не понимаю. Кто ты?
–– Я это ты в начале Пути, – голос из тумана повеселел.
–– Я что, разговариваю сам с собой? – Старец и сам не понял, к кому обратился, но детский голосок тут же отозвался:
–– По-другому и быть не может, ведь ты глух и способен слышать только себя.
«Вчера ночью меня учила птица, теперь – ребенок», – подумал Старец. Младенец из тумана расхохотался:
–– Ты совсем одичал, если связываешься с пернатыми, они народец ветреный и злопамятный, особенно голуби.
–– А что ты скажешь насчет земноводных? Как тебе понравится пошептаться с аспидом и поразевать рот с форелью? – не без гордости заявил Старец.
–– Я горжусь тобой, ты – полиглот, – съязвил младенец, не покидая своего туманного укрытия.
–– Давненько я так не развлекался! – Старец расплылся широкой улыбкой.
–– У меня вопрос к тебе, – вдруг очень серьезно проговорил юный собеседник из плотной капельно-воздушной завесы.
–– Послушай, мой милый я-в-начале-пути, – торопливо прервал его Старец, – три существа, задавшие мне каждый свой вопрос, плохо закончили. Я совсем не хочу потерять себя, такого юного и прекрасного собеседника. Не задавай вопроса, не вынуждай меня отвечать.
–– Я ради него здесь, – прозвучало из тумана.
Старец понимающе кивнул головой и пробурчал:
–– Не сомневался, ну, давай.
–– Когда ты превратил меня в Старца? – туманный образ заколыхался под тихим дуновением ветра.
Старец, наморщив лоб, начал вспоминать и, как продавец сахарной ваты, накручивающий перед нетерпеливой ребятней на палочку свою сладкую субстанцию, начал наматывать Время, полное вкраплений ярких событий, словно прилипшую к патоке мошкару, на отсутствующий посох. Вот оно. Сделав ребенком первый шаг на Пути и ударив посохом, он зажег альфу Южного Креста и… возгордился.
Следующий шаг делал уже Старец.
–– Моя гордыня убила тебя во мне, – ответил Старец. Туман полностью рассеялся. Возле одинокой пещеры стоял одинокий человек, разговаривающий сам с собой. Картина, знакомая миру многими тысячами примеров.
–– Прости меня! – прозвучало над скалой, эхом отразилось от каменных уступов, скользнуло по ленте ручья и рикошетом ударило в куст бузины, потревоженные обитатели которого возмущенно вспорхнули в утреннее небо. Перекрикивая друг друга, четверка клестов, выстроившись в ромб, сделала круг над скалой и спикировала на возмутителя спокойствия.
Мальчик семи лет, стоящий у скалы, пригнулся от неожиданности, но не испугался и помахал вслед клестам, со свистом пронесшимся над его головой в сторону Великого Леса.
Солнце окончательно поднялось над макушками елей, день начался.
–– Пора! – сказал он сам себе и бодро зашагал через болото. Ступни его не касались трясины, а с лица не сходила счастливая улыбка ребенка.