Его знание греческого было более ограниченным и, по его собственному признанию, не критическим. Из современных языков он знал французский, немецкий и итальянский, помимо португальского и испанского, один или оба из которых были для него родными. Свидетельства, обнародованные в начале прошлого века, но впоследствии забытые и вновь обретенные лишь недавно, показывают, что он всегда считал голландский иностранным языком и писал на нем лишь с трудом. Подобные мелочи помогают осознать ту самодостаточную изоляцию, в которой должна была пребывать еврейская община даже среди доброжелателей.
Ван ден Энде: просветитель или «растлитель умов»?
Новейшие исследования, в частности биографические изыскания Франка Мертена, рисуют Ван ден Энде сложной фигурой типичного радикального просветителя эпохи. Бывший иезуит, врач, лингвист и театральный режиссер, его кругозор простирался далеко за пределы филологии. Подозрения в «свободомыслии» были, вероятно, вполне обоснованны: его дом был салоном для дискуссий о новых философских и научных идеях, включая труды Декарта, Гоббса и, возможно, республиканскую политическую мысль. Для Спинозы он стал не просто учителем латыни, а проводником в интеллектуальный мир за стенами еврейского квартала. Систематическое знание физиологии и медицины, усвоенное Спинозой в юности, стало crucial (ключевым) фундаментом для его позднейшей метафизики, в которой понятия «тело» (corpus) и его способность к действию (potentia) занимают центральное место.
Лингвистический капитал и философский этос.
Малоизученным аспектом является роль многоязычия в формировании философского метода Спинозы. Его владение португальским и испанским связывало его с сефардской диаспорой и литературой; иврит открывал доступ к библейским и философским первоисточникам; латынь – к всей европейской учености и науке. Однако тот факт, что голландский язык, язык окружающего его общества и будущих читателей его «Богословско-политического трактата», оставался для него практически «иностранным», глубоко символичен. Это не было простой неспособностью, а следствием сознательной или вынужденной культурной дистанцированности. Эта лингвистическая позиция отражает его более широкий философский этос: стремление к универсальной, а не партикулярной истине, выраженной на языке международной учености (латыни), и принципиальную независимость от любой локализованной, «национальной» точки зрения. Его трудности с голландским подчеркивают, что его мысль формировалась в интерстициальном пространстве – между еврейской общиной, голландским обществом и транснациональной Республикой Ученых, что и позволило ему развить столь радикально космополитичную и детерриториализованную философскую систему.