Глава 11
Когда-то философ сказал, что каждая вещь имеет свое место. Оттого и движутся предметы, что хочется найти свое. Также люди не могут без определенности. А что делать, когда это твое неизвестно? В то же время, чужого не хочется. Тебе предлагают социальные рамки и устои. Традиции. И вот ты почти уже согласился. Готов верить в идеалы и ковать железный рубль, как и все.
Виктор выпрямился и подошел к окну. Отвлечься и не думать. Только как? Шел дождь. Мысли проникали, словно через бреши, и врезались в мозг. Как же больно, – подумал он. Тогда что? Отключать сознание? Можно никуда не идти. Жрать наркоту и курить травку. Можно и так, если твое место заняли. Если сил не хватает. Если не хватает терпения. Только охота ли проснуться дерьмом и понимать свое ничтожество? Смотреть лицом в унитаз, и не решаться смыть отражение.
Рука нащупала пистолет. Тяжелый, черный, прямой. Вот оно, решение. Рукоять согрела ладонь. « Какой интересный поворот событий, – подумал он, – Застрелиться. От нечего делать». На лице пробежала улыбка. От нечего делать можно. Очень часто людям нужно бежать. В работу, развлечения, семью. Просто, чтобы было что делать. Ведь если ты при деле, то ты нужен. Что-то прихватило. Он нащупал возле левого плеча. Ну давай, чего ты боишься.
А он действительно боялся. Но потому, что убегал, не знал – чего. Просто вся жизнь может пройти ненастоящей. Цветным кинофильмом, в котором не нравятся герои. Тогда поднимись титаном. Измени. Но сил уж нет. Их не хватает, чтобы делать. Только мозг рождает идеи. Вот воплотить бы, только от этого будет не только хорошо. Вот бы быть разными людьми. Вот бы жить тысячи жизней, и каждый раз одну.
Еще одно слово, и моторчик остановится. Виктор почувствовал, что хочет дышать. Душная комната, запах стен. Западня. За окнами шел дождь, и он вышел под этот ливень. Он упал на колени и простирал лицо к небу. В груди было невероятно больно. Как будто всего разрывало на части. Он подумал о том одном разе, когда все могло быть. Один шанс из тысяч и миллионов. Ветер ломал ветви и бил чьи-то ставни. Ветер шумел в небе, и дождь крупными каплями слепил глаза. Дождь смывал слезы. Холод снимал боль. Вот она, анестезия. Бессильные пальцы вцепились в землю, вгрызаясь в грязь.
Да хоть бы захлебнуться, – подумал он и устал. Его тело обмякло, и кипящий котел весенних луж принял тяжесть. Смерть не хотела его брать. Слишком молод еще, – подумала лукавая с долей похоти. Через минуту он очнулся. Секундная слабость. Накатило. Сорвало когда-то крепкую крышу с петель и унесло к чертовой… толи матери, толи бабушке, – подумал, вспоминая, Виктор. Все, хватит. В дождь его часто грузило. Иногда накрывало. Но он терпел. Только хранил в груди один лишь шанс, и мерз, вспоминая одну лишь слабость. Он поднялся с колен и посмотрел на себя. Ну и пусть грязен, зато чист. И дождь бил в стекла, и он был снова за окнами. И снова кофе. Он уже думал о делах. О странном и немного наивном парнишке и о том выборе, который ему предстоит сделать.
– Не завидую я мальчику, – произнес он вслух и налил крепкие сто грам. Это всегда помогало. Помогло и сейчас.