Протоиерей Сергий (Булгаков)
ЖИЗНЬ ЗА ГРОБОМ
Предисловие
Жизнь за гробом, жизнь будущего века, облечена тайной, и все попытки нашего разума понять смерть и проникнуть в ее царство остаются тщетными. Одни лишь крылья веры помогают нам возноситься к этим недоступным границам и один лишь духовный опыт дает возможность говорить о загробной жизни, но и то лишь «гадательно, и как бы сквозь тусклое стекло». Распахнуть дверь в эту область может только сама смерть. Откровение о жизни за гробом дается иным из нас еще здесь на земле, но мало кому удается поведать об этом другим. Однако душа наша жаждет этого откровения и не может примириться со смертью, понимаемой только как окончание жизни. Вследствие этого нам показалось уместным и нужным приблизить ко всеобщему пониманию духовный опыт человека, который был одновременно и мыслителем, и священником, и пастырем, и учителем.
Отец Сергий Булгаков был воистину служителем и созерцателем Тайн Божиих: его мудрость питалась его верой, а веру свою он черпал из предстояния алтарю. Но, в отношении тайны смерти и жизни за гробом, ему было дано еще особое откровение. Дважды он находился на пороге смерти, почти за гранью жизни. Но болезнь и физические страдания не погасили в нем силы мысли, и, по своем выздоровлении, он осознал и продумал этот духовный опыт в ряде богословских глав; последние являются, однако, чем-то большим, чем только размышления: ибо они суть живое свидетельство о том, что смерть есть начало новой жизни и, в качестве таковой, несет в себе великое утешение. «Кому было дано волею Божией приблизиться к этому краю бездны», писал он впоследствии, «да будет он вестником оттуда, которое для каждого некогда станет туда и там. Для каждого! Ибо все мы теряем наших близких, и все идем вслед за ними. Поэтому проповедь о. Сергия о жизни после смерти должна быть обращена ко всем, должна быть доступна для каждого. Этой цели и служит настоящее издание. Ибо богословские сочинения о. Сергия трудны и малодоступны. Поэтому мы выделили из них все, что касается данной темы, ничего не изменив в его мысли, но только сократив и выпустив малопонятную богословскую терминологию и сконцентрировав все цитаты вокруг одной темы благовестия смерти. Да пошлет Господь Иисус Христос Свое утешение всем жаждущим Его – устами Своего верного служителя, протоиерея Сергия.
Валентина Зандер
Люди века сего, всецело захваченные его жизнью с ее суетой, могут искренно недоумевать пред верою в бессмертие; для имевших уже встречу с Богом в жизни своего духа, для переживших откровение смерти, бессмертие становится очевидностью. Слово Божие дает нам здесь руководящие мысли, которые и должны быть раскрыты в своем значении.
Самым непонятным является утверждение неверия, по которому смерть есть полное уничтожение жизни. Это уничтожение исповедуется не только как уничтожение видимых форм жизни телесной, но и жизни сознательной – духовной, сердечной, творческой. В эту «тьму кромешную» неверующая мысль спасается, чтобы не принять проблематику смерти… Но это делает лишний раз очевидным, что смерть можно понять только как часть жизни, а не наоборот, – нельзя жизнь погрузить в небытие смертности. Смерть есть в этом смысле, хотя и паразит бытия, однако акт жизни. То «ничто» из которого Бог сотворил мир, на самом деле, как таковое, и для себя не существует. Его положительное бытие начинается только с миром. Бог, творя мир из ничего, тем самым дает место не только бытию, но и небытию. Самобытного же небытия, тьмы кромешной, вовсе не существует. Бог не сотворил смерти… ибо Он все создал для бытия (Прем. Сол.1:13,14).
Смерти нет в плане Божьего творения, она «вошла в мир» завистью диавола (Прем. Сол.2:24), ибо Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего (Прем. Сол.2:23). Поэтому смерть может быть понята лишь как состояние жизни. Смертность жизни есть только ее болезнь, неустранимая, но не непобедимая. Смерти не было, и смерти не будет. Изначально человек не был создан для смерти, в него была вложена возможность бессмертия. Человек должен был духовно – творческим подвигом утвердить в себе эту возможность, но он мог ее и упразднить, что и произошло в первородном грехе. Это упразднение и было запечатлено Божиим приговором, засвидетельствовавшим происшедшее изменение: возвратишься в землю, из которой взят, ибо ты земля и в землю отойдешь (Быт.3:19). И возвратится прах в землю, чем он был, а дух возвратится к Богу, Который дал его (Еккл.12:7).
Смерть заключается в отделении человеческого духа (от Бога исшедшего) от «земли», которой принадлежит его тварное естество – тело, одушевленное душой. Человеческий дух, в духовности своей, имеет потенцию бессмертия и сообщает эту способность всему своему сложному естеству. Первородный грех представляет собой отступление человека от своего пути единения с Богом и начало смерти, вошедшей в человеческий дух через грех. Это отступление, разумеется, не могло повести к смерти бессмертного, от Бога исшедшего, человеческого духа (как не привело к ней и мир падших духов), но было таким ослаблением его силы, в частности, власти над его душевно-телесным естеством, что равновесие, еще не достигшее устойчивости, пошатнулось в обратную сторону. То, что было предназначено к единению в тричастном составе человека: дух, душа и тело – в смерти подвергается временному разделению.
Дух потерял способность удерживать постоянную связь со своим телом, а постольку и сила его сделалась ограниченной – смертность стала состоянием жизни падшего человека. Хотя сама смерть наступает лишь в предустановленный час жизни, но, в сущности, она распространяется на всю человеческую жизнь с самого его начала. Это и выражается в том факте, что человеку свойственно умирать во все возрасты, а все случаи смерти представляют собой лишь частные применения единого начала смертности. Все живое – то есть человек, а с ним и вся живая тварь, начинает умирать одновременно с началом жизни, и все протяжение жизни сопровождается ростом смертного изнеможения, доколе оно окончательно не побеждает жизнь.
Но, несмотря на это, смерть никак не означает неудачу Творца в творении, в силу которой Он его как бы сам уничтожает. Правда, ее могло бы и не быть в человеческой жизни, поскольку Бог смерти не сотворил. Однако, самая ее возможность заключается в смертном составе человека, до конца еще неопределенном именно в этой своей сложности. Такой сложности не существует для духов бесплотных, почему даже и в падении их не коснулась смерть. Человек же открыт опасности смерти вследствие своего богатства, которое есть в то же время и сложность. Как и все творение, человек есть сплав бытия и небытия, причем последнее поднимает голову, как только равновесие колеблется. Первородный грех есть нарушение равновесия во всем человечестве, как и в каждом из людей, которое восстанавливается лишь во Христе.
Поэтому приговор Божий в отношении к каждому человеку не есть извне налагаемое наказание, но выражает следствие нарушенного равновесия и обнажившейся тварности: «земля еси». В грехопадении произошел не полный разрыв связи духа с землей, что было бы уничтожением самого человека, но лишь некоторый, и притом неокончательный, ее надрыв. Образ Божий человека сохраняется, Божеский замысел творения не может не осуществиться, но в путях человеческой жизни появляется болезненный перерыв с временным разлучением души и тела, или смерть, однако не как последнее, окончательное состояние, то есть совершившаяся неудача творения человека, но как неизбежная стадия его жизни.
Смерть является лишь попущенною Богом, а, следовательно, промыслительно включенной в жизнь, как необходимое выражение смертности человека. Она назревает в течение всей жизни, но совершается в мгновение «часа смертного». В этом смысле смерть естественна в закономерности, и однако она противоестественна, поскольку вошла в мир путем греха. С этим связан неодолимый ужас смерти, неотделимый от человеческого естества, – даже в самом Богочеловеке: прискорбна есть душа Моя даже до смерти, – Боже Мой, вскую Меня оставил. Предельная скорбь смертная, чувство богооставленности (которое однако дивным образом сочетается с единением со Христом в Его соумирании с нами) сопровождает смерть, как бы черная тень, и Церковь, в погребальных песнопениях, не умаляет силы скорби смертной.