наедине, чтобы переговорить: ведь Наташа слышала
разговор, их телефонный разговор, неотступно находилась рядом с
ними в этот вечер.
И мама Сережи Истины, и Юра переглядывались, долго
переглядывались, и им неуютно было чувствовать себя
заговорщиками.
А Наташа сама себя ощущала третьим лицом, но уйти в
соседнюю комнату была не в силах, а может, и ушла бы, да Сабина
уже спала, а предлог тоже отойти ко сну был гораздо
мучительнее, нежели остаться здесь, среди безмолвного разговора
о ней, который она улавливала в переглядах Надежды Михайловны и
Божива: к чему уходить и неминуемо прислушиваться, лучше уж
честно присутствовать рядом, все-таки определила для себя
Наташа.
Шло обычное чаепитие и разговоры о предметах и действиях.
Надежда Михайловна всегда была честным человеком, и для
нее всегда означало слово скрывать — значит убивать! Да!..
Что ты скрыл, то убил…
Ты убил движение, ибо, скрывая, ты удерживаешь, а кто
вправе убить движение? Никто, даже Господь, ибо Господь сам
суть движение, разве может Господь убить сам себя, не был бы он
тогда Богом, а убийцей, а значит, человек скрывающий есть
убийца, он покушается на Бога, и его надо судить, и наказание
неминуемо.
Есть одно на свете, чего не может сотворить даже Господь,
единственное и незыблемое: Бог не может убить сам себя, а
значит, скрыть, остановить… движение. Надежда Михайловна не
выдержала.
— Наташа, — сказала она, проговорила внезапно посреди
словесной замусоренности вечера, и ее обращение прозвучало как
готовность к наведению порядка, она больше не хотела
отворачиваться, когда Наташа смотрела ей в глаза. — Наташа, —
повторила она еще раз в пространстве молчания, когда приумолк и
Божив, Надежда Михайловна была философом и, может быть даже,
одним из тех единственных философов, которые верили в то, что
говорили и писали.
Несколько секунд после отзвучавшего Наташа даже тишина
молчала, даже она прислушалась.
— Да, — прозвучал коротко голос Наташи.
— Но ты же была дома, — медленно подбирая слова, будто
предлагая вернуться к такому необходимому и здравомыслящему,
устоявшемуся и правильному нет, сказала Надежда Михайловна.
— Да, — снова ответила Наташа.
Божив молчал, он еще многое не усвоил из уроков Истины, но
из его дневников теперь для Юры обозначилось одно: молчи, и
слушай, и жди, когда предложат слушать тебя.
— А как же ты могла… — заговорила было Надежда
Михайловна, но осеклась, ибо в единый момент поняла не
имеющееся право свое на такой вопрос.
— Могла, — не подыскивая слов, ответила Наташа, даже не
пытаясь как-то защищаться.
— Ты сегодня видела Сережу? — наконец-то проговорил
Божив, отодвинутый, отшрихованный молчанием.
— Сережа не узнал меня, — ответила Наташа.
— Наташа, где ты его видела? — серьезно сказал Надежда
Михайловна.
— Он работает в кинотеатре.
— Наташечка, там сейчас работает Юра.
— Я знаю, и Сережа тоже.
— Надежда Михайловна, — вмешался Юра, — Наташа просто
устала.
— Да, я устала. Я и в самом деле устала, Надежда
Михайловна. Извините, Юра, я пойду прилягу.
Наташа ушла к себе в комнату.
Юра и Надежда Михайловна некоторое время сидели молча.
— Ты знаешь, Юра, — заговорила Надежда Михайловна, — а
ведь Наташа не больна, и она вовсе не устала… умом, ты
понимаешь, о чем я говорю.
— Да, конечно, Надежда Михайловна.
— И эта Сказка о любви, — как бы рассуждая вслух,
сказала Надежда Михайловна задумчиво.
— А что значит Сказка о любви? — поинтересовался
Божив.
Но тут неожиданно раздался телефонный звонок, и Надежда
Михайловна сняла трубку.
— Алло, — сказала она.
— Алло, Надя, добрый вечер, это Алексей, у меня мало
времени. Завтра с утра созвонимся и встретимся, ты не
возражаешь? Слушай Алексей, — взволновалась Надежда
Михайловна, — завтра само собой, скажи одно … рукопись?!
— Да. Это принадлежит Сереже.
Смерть?
В эту ночь Божив долго не мог уснуть: он медитировал,
выполняя астральное дыхание.
Именно сегодня Юра понял одну закономерность — астральное
дыхание нельзя делать непосредственно перед сном: энергетика
должна уложиться, а для этого требуется определенный промежуток
времени,