не откажусь.
— В таком случае, мы сговоримся быстрее: открывайте свою
фирму, неофициальную, конечно, частную, со стороны закона
гарантирую, что вас никто не тронет, никому не будет дела до
вас.
— Простите, а вы что, имеете высокие связи?
— Нет, я просто работаю начальником увэдэ вашего района,
я сам, так сказать, высокая связь, — хохотнул Остап Моисеевич.
— Это недурное дело. И чем же я буду заниматься в своей
фирме?
— Вскоре у вас проявятся неплохие экстрасенсорные
способности, вы станете хорошим сенсетивом, Божив, и грех будет
не заколачивать на этом деньги.
— Что ж, пожалуй, вы правы, Остап Моисеевич.
— Сильный всегда прав! — снова расхохотался тот. — Так
вы согласны?
— Да, но давайте отложим наш договор до того времени, как
у меня проявятся эти способности.
— Что ж, логично, я эту паузу принимаю, — сказал Остап
Моисеевич. — Ну, давайте прорепетируем, — и он подал Боживу
опустошенную чашечку кофе на блюдце, которую взял у Купсика. —
Погадайте на кофе, Божив.
— Но я не умею, — ответил Юра, принимая чашечку.
— Уверен, что у вас получится: переверните чашечку на
блюдце вверх дном и через пару минут взгляните на ее донышко.
Проделав манипуляции с чашкой, Божив взглянул на дно и в
потеках остатков кофе разглядел образовавшуюся морду дьявола.
— Вы, Купсик, рог от дьявола, надломанный, вас отведет Божья
Мать.
Созерцатель
Я — Созерцатель…
Мой путь — к себе. Бесчисленное множество времени
спотыкаться о мысли, преодолевать ужас и восторг, предвкушение,
необъяснимость и диво, чтобы прийти и остановиться, и
бесконечная протяженность приближения перестала быть даже
мгновением…
Я могу жить без мыслей. Это вовсе не страшно, но мысли без
меня жить не могут. Я порождаю, и вспоминаю, и забываю мысли.
Я властилин для каждой мысли. Для меня все они одинаковы,
но мало кто из них знает об этом. Они слепы, потому что я зряч.
Если какая-нибудь из них останавливатся передо мной и
начинает прозревать, приближаться ко мне по моему безразличию,
я начинаю забывать ее, и ужасы тогда одолевают ее путь. Ей
остается одно — либо забыться, либо погибнуть. Лишь только та
мысль, которая не погибнет и не забудется, придет и потеснит
меня.
О, всесильная радость, взвейся, если такое случится! Тогда
я уступлю ей место.
На пути продвижения каждой мысли множество мыслей.
У меня осталась одна — это я сам.
Бесчисленное множество времени я жду. Пытаюсь забыть что
есть я сам. Я могу жить без мыслей. Я еще буду жить без них. Но
пока мне приходится жить и видеть их, и куда бы ни глянул я,
везде они.
Я, конечно, могу, и, может быть, я когда-нибудь это
сделаю, забыть все свои мысли, растворить, но тогда я ослепну и
прозреют они… Я перестану их видеть, но они будут вечно
видеть меня.
Мой мир мыслей…
Он слеп и безумен. И для того чтобы видеть свое
одиночество, и для того чтобы легко забывать мысли и находить
их, я разделил его на множество миров. И каждая мысль есть в
каждом из миров этих.
Мне же не приходится рассматривать вспомнившуюся мне
мысль, проворачивать ее различными гранями: каждая мысль
находится во всех мирах одновременно, но различными своими
гранями.
Есть множество миров, которые с виду абсолютно одинаковы,
но одна из мыслей каждого мира обязательно повернута иной
гранью.
И бесконечность миров моих настолько бесконечна, настолько
каждая грань каждой мысли пребывает среди каждой грани всех
остальных окружающих ее мыслей, и те в свою очередь, каждая в
отдельности, пребывает в том же соответствии, но еще каждая
мысль в каждом из миров своих последующих, когда она уже
обернулась в предыдущий всеми своими гранями и соответствиями с
гранями других мыслей обязательно пребывает еще и в другом
месте расположения среди мыслей. И там круговорот граней тоже
повторяется.
Но и все миры мои находятся в вечном движении, и они
существуют одновременно между друг другом. Вначале я вспоминаю
какой-нибудь из миров своих и лишь только тогда вспоминаю одну
из мыслей его. И таким образом я перебираю все всевозможье моих
миров. И мне даже нет необходимости что-то перемещать или
менять. Среди моих миров есть и такие миры, где всего одна
мысль, или две, или более,