моих! Вам
понравились?
— Еще бы, — заискивающе поддакнул я, — вы настоящий
поэт.
— Вы мои мысли читаете, — обрадовался газетчик, — тут
недавно ко мне подходил мой знакомый, роман, говорит, издал, я
ему так и сказал, как его там звали… фамилия у него дурацкая,
а, Палецкий, так вот я ему так и сказал: Ну, роман каждый
Палецкий может написать, а вот шесть Стихотворений, —
выразительно подчеркнул слово стихотворений Золотов, — не
каждый может опубликовать.
— Да, это точно, вы правы, — быстренько подтвердил я и
принял серьезный вид, боясь, что Золотов усечет мою
неискренность, потому что глаза у него были очень прожорливые
по отношению к своей славе, а значит могли не упустить,
подсмотреть мимолетные штрихи моего лица, означающие мое
истинное отношение к так называемой поэзии этого газетчика.
Хотя астральная шайка вряд ли могла ошибиться в
оправданности выбора своей жертвы, но мне все-таки не думалось,
что этот тип Золотов и в самом деле может составить в
перспективе авангард литературы.
Но он же сейчас остановлен, уничтожен, — отвечал я
себе, чтобы не столь уж поддаваться своим столь чувствительным
взглядам на этого человека в предоставленной мне данности. Но
жизнь, она гораздо неожиданнее, чем предполагаем мы, и если
смахнуть со стола крошки, то обнаружится, на первый взгляд,
замысловатая, но если присмотреться, логичная ее структура,
клеенчатый рисунок.
— Послушайте, вы мне нравитесь! Я здесь недалеко живу,
пойдемте ко мне, выпьем по чашечке кофе, — предложил Золотов
мне.
— А что, я не против, — сразу же согласился я, логика
жизни начинала оправдывать себя, подтверждать свое незримое
существование.
— Все, — сказал Золотов, — ну их на хер, эти газеты. —
И он нагнулся к своим ногам, подхватил черный обтрепанный
портфель и ловко метнул в его нутро остаток нереализованного
товара, затем он защелкнул портфель, подхватил его под мышку,
ибо ручек не было, и добавил: — Ну что, идем? — Я готов, —
оживился и я, и мы задорно зашагали в гости к Золотову. Дорога
была мне знакома, тогда, в Астрале, следуя за Золотовым по
пятам в надежде быть понятым, я хорошо запомнил ее.
Газетчик жил в нескольких минутах хотьбы от Центрального
рынка, не доходя до Братского переулка, и мы с ним
действительно шагали в ногу, как братья.
Дома Золотов предложил мне присесть на все тот же диван,
ведомый мне по Астралу, с кулачищами выпрыгивающих пружин под
шелушащейся обивкой, и предложил чаю, ибо кофе не оказалось:
Золотов много перетряс банок и, наконец, из одной из них, хотя
они все были из-под кофе, просыпались чайные крошки, и по всей
комнате теперь валялись пустые разноцветные банки.
— А я недавно женился, — осведомил меня стихотворец, —
замечательная баба, правда, немножко горбатая, но я не смотрю
на это, у нее душа прямая, — расхохотался Золотов. — Мы не
расписывались, но все равно живем, не убегаем друг от друга,
скоро она явится, и вы познакомитесь, только, пожалуйста, —
перешел на шепот Золотов, — вы с ней поаккуратнее.
— А что? — тоже прошептал я, недоумевая.
— Ведьма, — сказал Золотов и добавил, — страшная.
— В каком смысле ведьма?
— В самом прямом.
— Да ну?
— Я вам говорю!.. С мертвецами, — негромко сказал
стихотворец и огляделся по сторонам, — общается.
— Да уж, у вас не только стихи необычные, но и окружение
тоже, — хвалебно сказал я, и Золотову это понравилось.
— А вы как думали, иначе я бы никогда не написал эти
шесть стихотворений, правда,в последнее время мне что-то не
пишется, — погрустневши, определился он и протянул мне чай в
замусоленной чашке без блюдца. — Сахара нет, — добавил
газетчик, — вчера кончился. Может, сейчас Ветистова притащит.
— А Ветистова это кто? — переспросил я, гадливо
пригубливая чай, но делая это незаметно, чтобы не насторожить
хозяина, не оттолкнуть его расположенность ко мне. Роль
откровенного почитателя всегда сложнее роли критика.
— Как, вы не знаете, кто такая Ветистова?
— Нет, — отрицательно покачал я головой.
— Да это же она самая.
— Кто?
— Моя жена, а я разве вам не сказал об этом?
— Нет. То, что у вас есть жена, вы упомянули, но что
именно она Ветистова,