и ты можешь лезть в каждую щель, и
попробуй только закрой свою щель, не пусти! Ты станешь уже не
общим, и тогда… Ты сам уйдешь из общежития… Но это еще
полбеды! Из общежития можно уйти.. А вот если целая страна
является общежитием?! Планета?
Как назло, мне не открывали. Пришлось постучать еще и еще
раз. Я прислушался: за дверью послышалось то ли шарканье, то ли
возня… Я не выдержал и крикнул прямо в дверь:
— Саша, Корщиков! Это я — Сережа Истина, вчерашний
знакомый, — и я снова прислушался.
Щелкнул замок, дверь приоткрылась, послышался голос
Корщикова:
— Заходите.
— Что так долго? — спросил я. Мне хотелось спросить
весело, но у меня вышло громко и грустно. Тяжело перестраивать
свое настроение в единый момент, а надо бы научиться! В
общежитии без этого — не выжить!
— Т-с-с… Я задремал, — сказал Корщиков шепотом, —
сынишка еще спит, пожалуйста, тише…
Я протиснулся в комнату. Саша оказался передо мной в одних
плавках. Он осторожно прикрыл дверь и предложил:
— Проходите сюда, э-э, нет, лучше туда, в кресло у окна.
А я сейчас только умоюсь.
Кресло слегка поскрипывало, я приютился в нем потихоньку и
наконец-таки вдохнул свежего воздуха из открытого окна:
на-дышавшись, огляделся по сторонам. За разноцветной шторой у
входной двери шипела вода, а здесь, неподалеку от меня, на
распахнутом диване спал мальчик лет четырех с очень крупной,
как мне показалось, головой.
Вскоре из-за шторы появился раскрасневшийся Корщиков. Он
надел трико, порылся в книжном шкафу и, достав оттуда черный
пакет, протянул его мне.
— Вот, это Владимир Шмаков. Если не трудно, отпечатайте,
пожалуйста, экземпляр и для Ани, — попросил он.
— Конечно, отпечатаю, — сказал я и, приняв пакет,
спросил. — Когда мне вернуть эти негативы?
— Ну, я думаю, недели три хватит, чтобы все отпечатать?..
— то ли рассуждая вслух, то ли спрашивая, сказал Корщиков.
— Постараюсь уложиться, — заинтересованно определил я и
добавил, — хотя работы немало!.. Сколько всего страниц? —
заглядывая внутрь черного пакета, спросил я.
— Чуть более пятисот, — ответил Саша и сел напротив меня
на довольно расшатанный, жиденький, как этажерка, стул.
Мы заговорили врастяжку, с паузами, будто на разных
языках, как бы прислушиваясь к незримому переводчику, сидящему
между нами. Таинственные паузы вкрадывались в наш диалог, эти
паузы я тоже осмысливал, и даже, мне показалось, осмысливал не
меньше, чем сами слова Корщикова.
Я отложил черный пакет в сторону, на подоконник. Пауза
продолжала висеть между мною и Сашей.
— Отвратительное место общежитие, не правда ли? — сказал
Корщиков.
— Я бы сказал даже — мерзкое, — ответил я.
— Да, но, как бы оно плохо ни было, а только чем ни хуже,
тем лучше, — удивил меня Корщиков.
— Вы сказали: чем ни хуже, тем лучше? — переспросил я.
— Да, — подтвердил он.
— Но, тогда, Саша, позвольте вас не понять!
— Сосредоточиваться в безветрии, тишине и покое, — это
хорошо! — сказал Корщиков. — Но это такое непрочное умение!
От малейшего шороха может рассыпаться… Куда сложнее
застолбить свое внимание на чем-либо среди отвлекающей тебя
призрачности. Поверьте, в магии, например, это очень важное
обстоятельство.
— Ну, это в магии, а в жизни все, скорее, наоборот, —
возразил я. — Хотя, про себя, мне именно так и хотелось
думать!
— Одни говорят — магия, другие говорят — жизнь. В чем
разница? Суть одна. Названия — разные, — пояснил Корщиков.
— Ну, уж я не соглашусь с вами, что жизнь и магия — одно
и то же.
— Согласитесь или нет, от этого суть все равно не
изменится, — сказал Корщиков. Он абсолютно уверенно посмотрел
мне в глаза.
Все-таки пауза великая вещь! Ничего на свете нельзя делать
без пауз. А разговор без пауз — не разговор, а так,
информативное общение, и только… Я молчал с полминуты.
— Вы можете смело расспрашивать меня по своему
усмотрению, — предложил Корщиков.
— Вы знаете, — сказал я, — не люблю 'вечера вопросов и
ответов'.
— Понимаю, — кивнул Корщиков, — чувствуете
напряженность? Ну, что ж…
— Совершенно верно, чувствую!
— Тогда… Спрошу я. Можно?
— Спрашивайте.
— Хорошо… Что