Город был построен по Чертежам. Теоретически. Но на безупречный каркас зданий налипло столько жизни, столько случайностей и наслоений, что первоначальный замысел был почти неразличим. Фасады покрывала патина времени, на подоконниках стояли цветы в глиняных горшках, между идеально рассчитанными колоннами были натянуты веревки с бельем. Дети, игравшие в классики на мостовой, вышли за пределы разметки, нарисованной когда-то по всем правилам перспективы.
Юлиан шел, и Город наступал на него со всех сторон, атакуя его чувства, которые он годами учился подавлять. Он чувствовал себя голым. Без своих чертежей, без своих формул, он был просто человеком в толпе.
Дом Бытия стоял на окраине, на холме, с которого когда-то начинался Город. Он не был красивым. Он не был величественным. Он был старым. Его фундамент покосился, стены обросли плющом, черепица на крыше местами просела. Он не вписывался ни в один канон. Казалось, его строили не по плану, а по наитию, пристраивая комнаты то там, то здесь, по мере необходимости. Из трубы поднимался живой, настоящий дым. И он скрипел. Не просто так, а как живой организм – от ветра, от перепадов температуры, от шагов внутри.
Юлиан остановился у калитки, чувствуя, как сердце колотится у него в горле. Он ожидал увидеть что-то зловещее или, наоборот, волшебное. Но дом был просто… домом. Очень старым, очень жилым.
На крыльце, в плетеном кресле-качалке, сидел Хайдеггер. Он не был похож на пророка или философа. Он был похож на деда, дремлющего после обеда. Лицо его было изборождено морщинами, не геометрическими, а какими-то хаотичными, как русла высохших рек. На коленях у него лежала раскрытая книга, но он не читал. Он смотрел куда-то вдаль, поверх крыш Города, и в его взгляде была не мечтательность, а intense, почти болезненная внимательность.
– Заблудился, мальчик? – его голос был низким, хриплым, как скрип половиц в его же доме.
Юлиан сделал шаг вперед. Он приготовил сложную, выверенную речь о трещине в Стене Времени, о метафизических напряжениях и теоретических парадоксах.
– У меня есть вопрос, – выдавил он вместо этого, чувствуя, как все его заготовленные слова рассыпаются в прах перед этим простым, грубым присутствием.