– Хорошо, – Хайдеггер отложил хлеб. – Давай найдем тебе инструмент. Следуй за мной.
Он повел Юлиана не в гостиную, а в ту самую дверь в подвал, которую «никто никогда не открывал». Дверь была старинной, дубовой, с коваными железными петлями, покрытыми рыжими подтеками.
– Ты говорил, она ведет в Никуда.
– Так и есть. Но иногда, чтобы понять дом, нужно спуститься в его Никуда.
Он толкнул дверь, и та с скрипом, полным нежелания, открылась. Пахнуло запахом влажной земли, грибка и чего-то металлического, окисленного. Ведя вниз, узкая, крутая лестница тонула во тьме.
– Это не метафора, – сказал Хайдеггер, зажигая масляную лампу. – Подвал – это место, куда сбрасывают то, что не нужно в обиходе. Сломанные вещи, старые, ненужные чувства, забытые воспоминания. Но они никуда не деваются. Они здесь. Они – часть фундамента. Твой Кант выбросил сюда все, что не укладывалось в его чертежи. И теперь его Башня трещит по швам от этого вытесненного груза.
Они спустились. Подвал был невысоким, Юлиану пришлось сгорбиться. Свет лампы выхватывал из мрака причудливые формы: сундук с оторванной крышкой, из которого торчали какие-то желтые бумаги (чертежи?), ржавую витрину с пыльными банками, в которых плавало нечто неопознанное, сломанный ткацкий станок, чьи рычаги были похожи на застывшие в агонии конечности.
Хайдеггер подвел его к дальней стене. Она была сложена из грубого, неотесанного камня, в отличие от оштукатуренных стен верхнего этажа.
– Вот он. Настоящий фундамент. Не абстрактная «Забота», а вот эти камни. Каждый из них притащен сюда кем-то, положен на раствор, замешанный на потом. В них – память о рудах, о земле, из которой их выдрали, о молоте, которым их обтесывали. Ты чувствуешь?
Юлиан, повинуясь движению, прикоснулся ладонью к холодному, шершавому камню. И… почувствовал. Не эмпатию, не образ. Ощущение невероятной древности, тяжести, немого сопротивления. Этот камень был. Просто был. Задолго до всех чертежей, до всех философий.
– Это… Ding an sich? – прошептал он пораженно.
Хайдеггер фыркнул.