В Доме воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском поленьев и тиканьем часов. Юлиан сидел, уставившись на огонь в камине. Он чувствовал, как внутри него рушится что-то огромное, монументальное. Белая Башня Безмолвия, которую он возвел в своем сознании, дала крен, и с ее стен осыпалась штукатурка аксиом и постулатов. Было больно и страшно. Но впервые за много лет он не чувствовал себя обманщиком. Он смотрел в лицо чудовищу, имя которому – Реальность.
Хайдеггер вернулся, тяжело опустился в кресло напротив.
– Первый урок, – сказал он. – Дом – это не убежище от мира. Это место встречи с миром. Со всем его ужасом и всей его красотой. А теперь иди спать. Твоя комната в конце коридора, налево. Там нет светящихся стен. Там есть свеча. И одно одеяло. Этого достаточно.
Юлиан молча поднялся и пошел. Он шел по скрипящим половицам, и они, казалось, вели его не просто в другую комнату, а в новое измерение бытия. В измерение, где трещина в стене была не ошибкой, а главной истиной. Где Забота была фундаментом, а Присутствие – крышей.
Он вошел в комнату. Было темно, пахло воском и старой древесиной. Он зажег свечу. Пламя заплясало, отбрасывая на стены гигантские, живые тени. Он был больше не архитектором идеальных форм. Он стал сторожем у трещины в мироздании. И его работа только начиналась.
Часть третья: Сны Башни
Тишина в комнате Юлиана была иной, чем в Башне Безмолвия. Там тишина была положительной, насыщенной, продуктивной – вакуумом, в котором рождались идеи. Здесь тишина была негативной. Она состояла из массы мелких, приглушенных звуков: скрип старых балок, словно вздыхающих во сне, шелест мыши за плинтусом, отдаленный гул Города, доносившийся сквозь стены, словно шум моря из раковины. И этот шум не мешал, а, наоборот, подчеркивал глубину молчания.